|
|
|
Анатолий Иващенко
Крестьянский вопрос в трех зеркалах уходящего века
Анатолий Иващенко
Крестьянский вопрос
в трех зеркалах уходящего века
Русская деревня нищает, и уже не говорят, что она вот-вот встанет с колен и понесет тяжкий свой крест дальше. Тракторы и комбайны добиты до ручки, из трех сеялок к этой весне едва собрали по одной. На множестве ферм не слышно ни петушиного крика, ни коровьего мыка. А земля опять в беде. Как после кровавой гражданской и второй мировой, третий раз в нынешнем веке не все поля удалось ко времени засеять.
Цены на продукты в городах запредельные. Тут уж не до обновок — донашивай старое и выживай на ломте хлеба, на огородной картошке и капусте. И при всем этом колхозы не знают, куда девать даже то немногое, что удается вырастить.
Вот удручающая статистика. В 1994 году 40% всех продуктов питания пришлось импортировать из дальнего зарубежья. В 1996-м ситуация осложнилась еще больше. Завоз в разные города составил от 50 до 60%. Чтобы “защитить интересы отечественных производителей”, правительство вознамерилось было сократить закупки так называемых куриных окорочков. Не вышло! Из-за океана раздался звонок “друга Билла”, и пришлось поджать хвост. В 1997-м и 98-м годах импорт заморского продовольствия достиг рекордного за всю земледельческую историю России показателя — 80%. Таким образом, к “черному понедельнику” 17 августа мы окончательно утратили свою продовольственную независимость.
Как ни прискорбно, но ни у законодательной, ни у исполнительной власти нет ясной, всем понятной программы выхода из тупика. Противостояние между Думой и Президентом из-за “Земельного кодекса” затянулось, и конца ему не видно. Попытки реформировать деревню на протяжении ХХ века предпринимались дважды. Их надо знать, чтобы не повторять былых ошибок. Нынешняя попытка третья, последняя.
* * *
Парадоксально, но многие сегодня убеждены, что в старой России земля принадлежала мужикам. Увы, полноправными собственниками были преимущественно казна, помещики да еще монастыри. У крестьян же земля была общинной, а не своей. Премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин пытался взорвать общину изнутри, вывести из нее людей на земли, передаваемые им в постоянное владение. Попытка закончилась гибелью Столыпина.
Второй раз в нынешнем веке надежды всколыхнулись осенью 1917 года, когда был принят “Декрет о земле”. Теперь получить ее мог каждый, кто ходил за плугом. И получил! Но ненадолго.
И, наконец, третья попытка. Началась она с указа “О неотложных мерах по осуществлению земельной реформы в РСФСР”. После его опубликования в течение только первых двух месяцев более 100 тыс. семей заявили о своем желании выйти из колхозов и совхозов, чтобы стать фермерами. Казалось, после такого шумного начала еще немного — и этих семей станет 200 тыс., 300, 400...
К осени 1993 года фермерских хозяйств значилось всего 163 тыс., да и то на бумаге. Первые добровольцы сплошь и рядом то отказывались от своих земельных паев, то, лишенные средств и техники, не могли ни вспахать, ни засеять надел. С чего бы такой поворот? И хотя скоро нам придется, как говорится, окончательно “положить зубы на полку”, ответа на этот вопрос никто не ищет.
Дело было не только в позиции тогдашних Советов всех уровней, которые губили дело на корню. Как для спасения реформы Столыпин в свое время разогнал Думу, так и разгон Ельциным Верховного Совета и многих крючкотворцев на местах, казалось бы, открывал возможность вплотную заняться кардинальными преобразованиями.
Не вышло! Да и выйти ничего не могло. Деревня продолжает нищать. В Думе, как и в отставленном Верховном Совете, не было и нет ни фермеров, ни колхозных звеньевых или бригадиров. Там продолжают править бал “красные помещики”, которые не позволяют создать ситуацию, когда в реальной жизни каждый селянин сможет беспрепятственно выходить из колхоза со своей имущественной долей, закладывать землю в своем банке, передавать, сдавать в аренду или продавать паи.
Козыряют тем, что землю захватят те, кто отношения к ней не имеет. Но ведь есть и мировой, и наш опыт решения таких проблем. Далеко не каждый в США, в ФРГ, во Франции сможет купить землю, имей он хоть мешок долларов. Для этого нужны рекомендации, соответствующее образование, способности грамотно вести дело.
Ярлык кулака американскому фермеру не нацепить. “Эксплуатируемый” им работник более 8 часов не работает, имеет два выходных. Хозяин же ломит денно и нощно. Потому-то где 2, где 3% занятого на полях и фермах народа кормят свои страны, да еще нам дают.
* * *
От первой попытки нам надо взять с собой веру Столыпина в то, что нельзя “ставить преграду” крестьянину, что “необходимо дать ему возможность свободно трудиться, богатеть, распоряжаться своей собственностью... избавить его от кабалы”. При этом яростный реформатор вносил и существенные ограничения на распоряжение надельной землей. После того, как она становилась собственностью, ее нельзя было продать лицу иного сословия, заложить в каком-либо банке, кроме крестьянского, продать за личные долги. Завещана земля могла быть только “по обычаю”, т.е. близким родственникам. В одни руки нельзя было скупать более шести наделов.
Столыпин не только радел о мужике, его замысел имел очень важную политическую подоплеку. “Крестьянское, проникнутое идеей собственности, богатое хозяйство, — говорилось в особом секретном журнале столыпинского Совета Министров от 13 июня 1907 года, — служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия; и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз и навсегда был бы положен конец... Но столь же неисчислимы были бы по огромной важности своей последствия неудачи этой политики правительства осуществить на сотнях тысяч десятин принятые им начала землеустройства... Неуспех вызвал бы всеобщее ликование в лагере социалистов и революционеров и страшно поднял бы престиж их в глазах крестьян”.
Чтобы замысел не рухнул, до деталей был продуман порядок выхода из общины, для переселенцев построили особые “столыпинские вагоны”.
К 1905 году в Европейской части России насчитывалось 12,3 млн. крестьянских дворов, 77% на общинном праве владели 115,4 млн. десятин земли, или 32,2% всех возделываемых земель. К началу первой мировой войны заявления об “укреплении земли” в личную собственность подали 2,7 млн. семей. Сельское “обчество” встретило реформу настороженно. “Добро” на выход из общин сходки дали только пятой части семей. Тем не менее с 1907 по 1915 год право частной собственности получили 2 млн. 478 тыс. крестьян с “укрепленной землей” площадью 16 млн. десятин.
Как видим, цифры весьма внушительные. Ни в какое сравнение с третьей попыткой не идут. Тогда, если сход не давал согласия в течение месяца, надел мог единолично оформить земский начальник. По требованию отходников община обязана была выделить им взамен чересполосных земель отдельный участок — отруб.
Важную роль в реформе играл Крестьянский банк. Для продажи домохозяевам еще в 1908 году ему были переданы большие площади удельных владений и часть казенных. Но основной фонд создавался за счет выкупа помещичьих угодий, которые потом банк пускал на распродажу.
Трудно сказать, чего больше в разное время писалось о столыпинских реформах — хулы или хвалы. Одно несомненно: верного было много как у сторонников Петра Аркадьевича, так и у его критиков. Свои преобразования Столыпин рассчитывал на 20 лет, но судьба отвела реформам неполных девять, поскольку грянула сначала война с Германией, затем революции, гражданская война...
* * *
Между тем, на окраинах бывшей Российской империи еще долго оставались заповедники прошлого, где продолжалась хуторизация. В Ковенской и Виленской губерниях Литвы к 1914 году пятая часть крестьянских семей переселилась на хутора. К 1940 году число таких хозяйств достигло 150 тыс. Однако здесь росло число и тех, кто искал свое счастье за океаном. Если с 1899 по 1914 год из Литвы в США отправилось 253 тыс. крестьян, то в 1923—1939 годах к ним добавилось еще более 60 тыс. Это происходило потому, что в условиях мелкотоварного производства, даже при частной собственности на землю, хуторская система не могла прокормить своих сеятелей и хранителей. Надои молока к 1940 году здесь составляли всего 1400 литров. Зерновые давали с гектара чуть больше 11 центнеров. Да и как могло быть иначе, если на всю Литву насчитывалось лишь 544 трактора, а минеральных удобрений на гектар вносили по 6 килограммов.
* * *
Сам по себе переход к частной собственности на землю проблемы не решает. Для успеха нужны значительные вложения средств, насыщенность техникой, внедрение новых технологий, высокосортных семян, породистого скота...
Ничего этого у хуторян не было. Не мог в достатке подкрепить отруба и Столыпин. Потому-то, как прибалты ехали за океан, так из Сибири домой под Смоленск, Вологду или Тверь хлынули возвращенцы, так и не нашедшие в холодных снегах мужицкой Муравской страны.
В 1908—1909 годах за Урал двинулись 1 млн. 300 тыс. крестьян. Большинству из них там были уготованы не “молочные реки в кисельных берегах”, а полное разорение, голод, болезни... Люди бежали из Сибири без денег и надежды на будущее.
Критики Столыпина задавали потом вопрос, который актуален и сегодня: какую более высокую производительность труда и агрикультуру мог создать владелец хутора или отруба на своих 5—7 десятинах, зачастую без пастбища, воды, дороги и, конечно, без стартового капитала?
* * *
Вернемся в Литву советского периода. Я часто бывал там и видел, как сельское хозяйство поднималось будто на дрожжах. К 1978 году стоимость основных фондов аграрного сектора по сравнению с 1965-м возросла в 5 раз! К 1990-му колхозы и совхозы Литвы имели около 50 тыс. тракторов, 11 тыс. зерновых комбайнов, 30 тыс. грузовых автомобилей... Здесь осушили почти 3 млн. га переувлажненных земель. Производство зерна на душу населения было выше, чем в Англии, Италии, Германии, так же, как и надои молока.
Теперь, как и в России, завидные литовские показатели все до единого полетели под откос. Полетели, потому что труба, по которой, в ущерб себе, Украине и Белоруссии, Россия щедро закачивала сюда огромные средства, перекрыта. А одной свободой и частной собственностью сыт не будешь. Конечно, литовского крестьянина не успели отучить работать на земле, как российского. Он жил с мыслью, что когда-то можно будет вернуть себе хутор деда или отца. И в Литве, и в Эстонии, и в Латвии не забирали из колхозов все, что можно было вывезти, не заставляли половину площадей на погибель почвенного плодородия занимать зерновыми, годами гнать пшеницу по пшенице, лучшие участки отводить кукурузе... Но в финале-то — все равно тупик...
Еще в 1989 году в Литве подсчитали, что на создание хуторского хозяйства площадью 25 га понадобится не менее 200 тыс. рублей, то есть в три раза больше, чем имелось на гектар пашни в колхозах и совхозах.
* * *
В России ситуация еще сложнее. В том же 1989-м голландские специалисты предложили проект 70 фермерских хозяйств на базе двух совхозов Ярославской и Московской областей. В каждое требовалось вложить по 800—900 тыс. тогдашних еще полновесных рублей в расчете на 100 га пашни, что в десять раз больше, чем на такую же площадь имели колхозы и совхозы зоны. В результате голландский проект так и остался на бумаге.
Нет средств, чтобы разом вызволить из трясины разоренные колхозы и совхозы. Нет их и у казны. Не смогли для показа создать хотя бы 70 фермерских хозяйств по голландскому проекту. Ну а разве ломилась от золота казна России, когда после революции и гражданской войны страна лежала в руинах?
И о, чудо! В 1924 году червонец уже стал золотым, в ход пошли серебряные рубли и полтинники... Базары, магазины, торговые ряды ломились от яств — всего через три года после страшного голода 1921-го. Не с неба, понятно, все свалилось, пришло не с западными кредиторами, на которых сегодня так уповают. Просто осознали: в аграрной стране начинать надо с крестьянского вопроса. И вторая попытка решить его оказалась неизмеримо удачнее столыпинских реформ.
Масштабы перемен, которые последовали после гражданской, были такими, что нам сейчас и не приснятся.
Полезно вспомнить “Декрет о земле”, принятый в 1917 году Вторым Всероссийским Съездом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. В этом документе учитывались требования 248 деревенских наказов, где говорилось не только об изъятии владений у помещиков, казны и монастырей, но и об уравнительном распределении земли по трудовой, или потребительской норме. Это требование коробило Ленина, шло вразрез с большевистской программой. Но Ильич не рискнул пойти против крестьянских наказов, согласился на шаг назад, чтобы не потерпеть поражения.
Крестьяне получили в частную собственность почти 180 млн. га земли. Передел их велся в двух вариантах. По первому прежние наделы мужиков не перераспределялись, к ним земли или прирезали, или, наоборот, надел сокращался до нормы. “Черным переделом” именовали практику, при которой решительно все угодья: и помещичьи, и крестьянские — объединялись в один фонд, а потом его делили между дворами.
Сдвиги последовали разительные. Так, если в 1922—1923 годах в стране было заготовлено 84,8 млн. пудов хлеба, то в 1924—1925 — 323 млн. Это выше уровня предвоенного 1913 года. Поголовье скота, а с ним производство мяса и молока тоже оказались выше, чем перед первой мировой.
Только ли перемена формы собственности вызвала такой скорый прорыв? Во многом — да. Далеко не все при этом богатели: среди получивших землю были и немощные, и ленивые, и похмельные. Но по большей части это были крепкие хозяева. Лошадные и безлошадные, они по две, по три семьи вместе обихаживали нивы, чтобы хватало хлеба до нового урожая. Чуть став на ноги, покупали лошадей, технику, арендовали наделы у соседей...
Главной же опорой стали кредиты. Не ах какие великие, зато под малый процент. Ибо без “подкрепления” нет и “укрепления земли”, как говаривал еще Столыпин. Заветные 100 тыс. тракторов перепахали не только межи лоскутных наделов, но и мужицкие души, сам уклад деревенской жизни с ее непосильным трудом.
* * *
Как же при второй попытке складывались отношения между городом и деревней, крестьянином и государством? Был ли тогдашний рынок лишь базаром с обилием битой птицы, поросят, кадок с медом и черной икрой да аппетитным магазином нэпмана?
Очень важной представляется форма партнерства, которая строилась на так называемой контрактации и ставила стороны в равные условия. Мужик заключал наперед договор с потребительской кооперацией или с государственными конторами на поставку продукции, получал задаток и строго выполнял свои обязательства. Уже к 1919 году, хотя еще не отвоевались, в контрактацию включилась треть всех крестьянских хозяйств. К печально памятному 1929-му “году великого перелома” по всем культурам под будущий урожай было законтрактовано свыше 70% посевных площадей.
В постановлении Совнаркома СССР от 7 сентября 1929 года “О контрактации продуктов сельского хозяйства” отмечалось: “Контрактация... за последние два года росла чрезвычайно быстро и распространилась почти на все... культуры... На основе контрактации возникают новые производственные объединения, укрепляются старые коллективные хозяйства и образуются новые”. Миллионы мелкотоварных хозяйств тогда налаживали между собой и другими отраслями крепкие связи через все растущий рынок. У них возникала насущная потребность в таких формах объединения, которые обеспечивали сбыт продукции, кредитование, покупку инвентаря и промышленных товаров. В 1925 году на XIV партконференции председатель Совнаркома А. Рыков говорил: “На мой взгляд, нет никакой надобности ставить административные препоны развитию производительных сил деревни в отношении найма труда в сельском хозяйстве и земельной аренды... нам не опасно развитие буржуазных отношений в деревне... Административными мерами с частным капиталом мы теперь не должны бороться. Взаимоотношения между государством и частным капиталом складываются на основе экономического соревнования, конкуренции”.
На вырученные деньги и кредиты в 1923—1924 годах деревня закупила машин на 18 млн. руб., а еще через год на сумму, вдвое большую. За 1924—1926 годы построили и реконструировали 725 маслодельных заводов, почти наполовину эту грандиозную работу кредитовал “Маслоцентр”. Столь же стремительно создавалась материальная база “Союзкартофеля” и “Льноцентра”.
Немалую роль сыграли в те годы арендные отношения. Крепкие хозяйства и кооперативы брали земли в дополнение к своей и усиленно возделывали. В принятом еще в 1922 году законе “О трудовом землепользовании” содержалось положение, согласно которому разрешалась сдача в аренду всей земли или части ее теми хозяйствами, которые в силу разных причин не могли обрабатывать ее.
В мае 1926 года III съезд Советов СССР принял решение: “Строго соблюдать право свободного выбора форм землепользования согласно земельному кодексу, не ставя административных преград на отруба и хутора”. Разрешалось даже сдавать в аренду участки государственных фондовых земель на срок свыше 12 лет. Можно было арендовать и средства производства, прибегать к наемному труду.
Под напором процессов, носивших, казалось, необратимый характер, Ленин вынужден был определить социализм как “строй цивилизованных кооператоров”. Увы, у голландских, швейцарских или шведских кооперированных фермеров социализма оказались куда больше, чем у нас. Конец цивилизованного кооперирования у нас не заставил себя долго ждать.
В годы нэпа за ситец и керосин мужик отдавал зерна и сала больше, чем при царе-батюшке. На этой основе объемы промышленного производства в 1927 году превысили уровень 1913 года на 23,7%. Но Сталин и его окружение настаивали на еще большем ускорении индустриализации, которая, в свою очередь, требовала увеличения производства продуктов питания. Однако закупки хлеба из-за ухудшения погодных условий, как это случалось и прежде, заколебались. Сталин же усмотрел тут происки богатеющей деревни и отправился в командировку по округам Сибири. За “мягкотелость” и “примиренчество” он снял с работы, исключив из партии, десятки местных функционеров. И началось. Только на Урале за январь-март 1928 года от руководства отстранили 1157 ответработников. Рынки закрывались, в поисках излишков вверх дном переворачивали крестьянские дворы.
Так опять вернулись к чрезвычайным мерам времен военного коммунизма, перечеркнули нэп и уже в 1929 году вызвали 1300 “кулацких мятежей” против сплошной коллективизации деревни. Их залили кровью, не боясь кары. За осень и зиму “великого перелома” на имя Сталина и Калинина поступило свыше 90 тысяч писем, полных гнева, отчаяния и горя. Люди жаловались, что их опять низвергли в положение крепостных, оторвали не только от земли, но и от результатов труда. Из-за этого они не столько работали, сколько создавали видимость.
* * *
Указ “О неотложных мерах” был призван довести до конца начатое при Столыпине и продолженное в эпоху нэпа. Он предписывал местным органам исполнительной власти обеспечить контроль за реализацией права членов колхозов и работников государственных предприятий на беспрепятственный выход из них для создания крестьянских (фермерских) хозяйств. Уже к 1 февраля 1992 года предлагалось “установить предельные размеры земельных участков, предоставляемых крестьянским (фермерским) хозяйствам”.
Районные органы совместно с земельными комитетами должны были установить нормы бесплатной передачи земли в собственность граждан, продавать на конкурсной основе то, что оставалось после передела. Указывался месячный срок для выхода на волю со своим земельным наделом и долей имущества. Не отпускают — подавай в суд с полной уверенностью выиграть. Да еще с председателя за задержку вычтут три месячных оклада. На развитие крестьянских (фермерских) хозяйств были обещаны громадные и очень льготные кредиты.
Борис Ельцин подписал указ 27 декабря 1991 года. Времени прошло побольше, чем между голодом 1921-го и началом нэпа. Однако цена коробка спичек с копейки опять улетела в заоблачные выси, станки ржавеют, “железка”, слава Богу, пока бурьяном не обрастает, поля же, однако, все в чертополохе, ибо остались без хозяина. В 1998 году незасеянными оказались 30 млн. га.
Через два дня после указа Президента Правительство Российской Федерации приняло постановление № 86 вроде бы тоже с энергичным названием — “О порядке реорганизации колхозов и совхозов”. Там черным по белому написано: “Для приватизации земли и организации хозяйств в каждом колхозе и совхозе создаются комиссии. В их состав включаются представители местных органов власти, администраций хозяйств, трудовых коллективов, районных управлений сельского хозяйства, комитетов по земельной реформе, кредиторов... Руководство указанными комиссиями возложить на председателей колхозов и директоров совхозов...” Как тут не вспомнить концовку крыловской басни: “И щуку бросили в реку”!
* * *
Застрял как-то я на тверском проселке. День уже догорал. Не выдержал, переобулся в кабине, благо взял с собой кирзачи, побрел за подмогой. Пока хлюпал по лужам, увидел еще пару застрявших грузовиков.
Тракторист, который за бутылку вытаскивал нас из хляби, рассказал мне по дороге:
— Заявился я в правление качать права насчет выхода по указу, изложил, сколько и чего положено дать на меня, тещу, двоих сыновей и отслужившего армию младшего брата. Бумагу мою председатель прочитал и говорит: “Согласен, будем рассматривать на комиссии. У тебя получится. Сам с головой, семья рукастая. Большая будет потеря для колхоза. Только давай прикинем, чем тебе владеть”.
Разложил председатель карту угодий, и начали мы с карандашом мороковать. “Придется тебе на семью один колесный трактор и один гусеничный. На комбайн не тянешь, но ладно, приплатишься... Дадим тебе, как первому фермеру, вот этот кусок” — и показал на карте отличное место у речки Камышанки. Говорю, что маловато, надо бы поболее. Предлагаю прикупить долю бабки моей Полины. Пятьдесят почти годков ломила на ферме, теперь еле копается в огороде. Согласится уступить кусок пашни и безрукий фронтовик Климов. При первом же запое можно сторговать лужок у Пашки-Смыка. Так и пашни, и сенокос легли бы рядом. Одно плохо — далековато, придется съезжать из деревни, ставить хутор.
“На какие шиши? — спрашивает председатель. — Ну, избу с постройками поможем перевезти. Какая-никакая дорога туда есть. Речка не запоганена, воду и на питье можно брать. Только вот при такой площади, какую мы насчитали, двух тракторов тебе не хватит. Чем будешь сажать и копать картошку? На чем возить зерно, корма?”
Тогда, говорю, дайте меньше, но около двора. Председатель аж побагровел, грохнул кулаком по столу, кричит: “Значит, в свои шестьдесят, после двух инфарктов и трех неснятых выговоров мне на старости лет телепать на Камышанку?”
— Так можно по жребию, из шапки потянуть, чтоб без обиды, — не сдавался я. Но тут он подвел черту: “Нет, — говорит, — голубь ясный, оформимся в товарищество с коллективной собственностью и будем работать колхозом, как раньше”.
Так ни с чем и разошлись. Таким случаям, что называется, нет числа. В полной собственности по-прежнему остаются лишь садовые, дачные и приусадебные участки. В поле же пока не сунешься. Что касается кредитов, они в деревню попадают редко, да и то лишь после того, как их власть прокрутит в коммерческих банках.
* * *
После президентского указа “О неотложных мерах” в ограблении деревни был сделан качественно новый шаг вперед. Имя ему — ценовые ножницы, которыми наголо стригут сельское хозяйство. Года четыре назад, когда я был на Кубани, Лабинский маслозавод за кг молока платил своим поставщикам по 127 руб. В магазине же за него, подчеркиваю, надо было платить уже 420 целковых. Разница почти в 300 руб. Сейчас ножницы, конечно, раздвинулись еще шире. Так ли уж велики затраты завода? Молоко надо лишь пастеризовать, охладить и разлить в пакеты или в бутылки. Конечно, все это с каждым днем стоит все больших денег. Но ведь они с лихвой возвращаются! Принимают-то молоко при жирности в 3,6%, а в пакетах она падает до 3,2% и меньше.
В 20-е годы при нэпе по договору о контрактации крестьянин сначала завозил во двор сеялку или лобогрейку, а уж потом расплачивался за них конкретными пудами ржи, картошки, молока или меда. В нынешней, третьей попытке деревня сначала должна отдать, а заплатят или не заплатят — дело десятое. Оправдываются тем, что задерживаются поступления от торговли. А у торгашей при этом склады зачастую забиты маслом и сыром под крышу. Ну, скинь чуть цену, не затоваривайся. Так нет, цены как росли, так и растут. А покупательная способность населения падает. Наличность в банки не идет. Зарплату и пенсии платить нечем...
Тихорецкий и Армавирский мясокомбинаты, принимая скот, предупреждают своих партнеров: “Скорой оплаты не ждите”. Держать же поголовье полновесных быков дома — себе дороже. Каждый лишний день ведет к перерасходу кормов. Вот и везут, хотя только колхозу “Родина” Новокубинского района Армавирский мясокомбинат к моему приезду задолжал в тот год более 300 млн. руб.
В живом весе за кг свинины колхозу полагалось пять лет назад 800 руб., говядины — 600. Как известно, после забоя выходит 50—55% товарной продукции. Значит, комбинату она обходилась в 1200—1600 руб. В магазине же за кг выкладывали от 2,5 до 3 тыс. ... Сразу, из кармана.
Зарезать скотину сегодня дороже, чем вырастить. Особенно с учетом цен на комбикорма. Отрасль, производящая их, обнаглела до крайних пределов. Пшеницу, рожь, ячмень, травяную муку для своих заводов она получает по дешевке из колхозов и совхозов. Соль, ракушечник, песок и мел в золотую копейку тоже не влетают. Компоненты подороже — рыбную, мясокостную муку и всякого рода добавки в виде дефицитных микроэлементов комбинаты добавляют “в натруску”. Перечень готовых концентратов должен состоять как минимум из двадцати наименований. Одни полагаются быкам на финишных неделях откорма или коровам-рекордисткам, другие — малым телятам-отъемышам или неоперенным цыплятам. Так во всем мире. У нас же комбикормовый монополист гонит халтуру по формуле: вали кулем — после разберем.
Я видел такое не раз — и на откормочных комплексах, и на птицефабриках, включая Завидовскую в Тверской области, сверх штатного расписания вынуждены держать дорогостоящие лаборатории со специалистами, проверяющими каждую партию концентратов, и еще более дорогие цеха, где эту “липу” доводят до ума. Да еще постоянно кормить ловкачей, добывающих рыбий жир в Мурманске, на Сахалине, в Астрахани, мясокостную муку в Казахстане и Сибири... Не всем такие затраты по плечу. Зачастую к соломе и сену добавляют чистое продовольственное зерно, даже твердую пшеницу, хотя знают, что наполовину пролетает она в навоз. На кг говяжьего привеса порой уходит до 12 кг такого “золотого” концентрата.
* * *
Вот какие разговоры записал я тогда на Кубани:
— Кило сахару раньше стоило где рупь, а где и 90 копеек. Теперь пять тыщ. Думаешь, и за свеклу нам так же накинули?.. Держи карман ширше.
— Комбайн “Дон-1500” тянет уже на все 130 миллионов. Заместо былых 12 тыщ 600 рублев. Считай, в 10 тысяч раз дороже. Где ж тут “баш на баш?” Да и завод тот в Ростове сел на мель... Кто за такую цену возьмет “Дон”?
— При наших бурьянах кукурузы больше 20 центнеров — стыдоба — уже не берем. А тут, за речкой, есть колхоз “Казьминский”. Правда, на той стороне Кубани и принадлежит Ставрополью. Ухватистый там народ! Говорят: давайте, мол, нам ваш массив; мы сами его обиходим, посеем — уберем, а урожай пополам. Помороковали мы — и вдарили по рукам.
Верь или не верь, мил-человек, а ихние казаки намолотили и тут кукурузы по 80 центнеров с лишком. И отстегнули нам деньгами прям задарма 137 миллионов чистыми. Мы бы теперь в тот колхоз всем районом подались. Жалкуем, што нельзя — границы мешают.
...Как мне после этого было не поехать за “речку” в соседний Кочубеевский район? Тем более что не раз там бывал и хорошо знал председателя “Казьминского” Александра Алексеевича Шумского.
При встрече выяснилось, что кредитов колхоз не берет, чтоб не наваливать на шею по 200% годовых, никому не должны и копейки. О земле заботятся, как и раньше. Горючего к жатве запасли с избытком. Рационы на фермах не урезали. Потому-то почти 250 семей одновременно строили себе не просто дома — невиданные тут коттеджи. Проекты их Шумский привез из Англии. Почему же, как утес в бурю, держится “Казьминский”? Шумский ответил кратко:
— Заняли от партнеров и от государства круговую оборону.
— Это как же?
— Поясню. Уверовали мы, например, в пользу торговых связей с заграницей. Только выручили первые 300 тысяч долларов, как “Внешторгбанк” тут же наложил лапу на счет. Валютой казна с нами не расплатилась за шерсть, поставленную еще в 1992 году. Нет денег? Но они откуда-то находятся на оплату зарубежных поставок. Мы предлагаем сейчас шерсть по полтора доллара за кило. Не берут! А Новой Зеландии дают по три доллара. Значит, это кому-то выгодно, кто-то по-черному обогащается на взятках, и никакой управы не найдешь. Ладно, черт с ней, с валютой — жили без нее и проживем. Но ведь нет креста на поставщиках комбикорма, семян, техники... Не завод, конечно, но примитивный свой комбикормовый цех вынуждены были построить, и не только окупили его, а сэкономили сотни и сотни миллионов рублей. Заломят с нас жуткую цену за бензин или там за солярку, а мы говорим — расплатимся колбасой. И берем на бартерный крючок. То же — с удобрениями, техникой, кирпичом...
Одно время соблазнились мы нажиться на водке, — продолжал Шумский, — но вовремя остановились. Из-за ломового акциза доходы оказались копеечными. Теперь выпускаем свое пиво и печем свой хлеб.
Все это я едва успевал записывать, Шумский рассказывал, как они успели попасть в “десятку”, собрав все, что можно было собрать, и построили на уровне самых последних мировых ноу-хау завод по производству калиброванных семян гибридной кукурузы наилучших сортов. Зерно выращивают сами, поточные линии — американские. Мощности такие, что “Казьминский” способен обеспечить семенами не только свой Ставропольский край, но и весь юг России, ее центральные области, Поволжье, даже Приуралье... Торгуют по умеренным ценам. Доходы же превзошли все ожидания, теперь бы самое время от обороны перейти в наступление. Но не так все просто...
Весной 97-го я вновь приехал в “Казьминский”. И что услышал от Шумского?
— У нас лежат более трех тысяч тонн сахара, восемьсот тонн подсолнечного масла. Мы не можем реализовать двенадцать тысяч тонн прекрасных семян гибридной кукурузы. Получается, свои семена не нужны, а такие же продолжают завозить из-за границы. Значит, опять же это кому-то выгодно.
За сахар больше двух тысяч никто не дает, хотя горожане выкладывают за килограмм по пять—шесть тысяч. К тому же цены на удобрения такие, что, обладай сахар способностью поднимать плодородие почв, я бы засыпал им плантации по щиколотку. Но, увы, не обладает. Потому посевы свеклы урежем так, чтобы сахару хватало самим.
* * *
Может создаться впечатление, будто я стою горой за фермерство. Но это не так. Сплошная фермеризация была бы страшней сплошной коллективизации. И вроде бы прав аграрий Михаил Лапшин, говоря, что Россию кормили не фермеры, а колхозы и совхозы: со своих 6% земли крестьянские хозяйства в общий котел дают всего 2% продукции. Только правда тут не вся! Стоит открыть любой статистический ежегодник, и выяснится, что с огородных соток на стол нам ложились до земельной реформы треть мяса и молока, еще больше овощей и фруктов, до 60% картошки.
А все потому, что приусадебный участок является полной собственностью хозяина, плодородие земли он из года в год наращивает, вкладывает средства в инвентарь, сажает не абы какую яблоню или вишню, а наилучших сортов, если держит корову, то непременно ведерницу, самолично распоряжается плодами своего труда не по ценам, спущенным сверху, а по складывающимся на базаре. Сбрось огород с колхозно-совхозного “вала”, и без тех “соток” мы бы голодали. При этом надо заметить, что в огородах обходились без “Кировцев-700”, без индустриальных технологий, без райкомов и вымпелов “за успехи”.
Государство понимало, что доить деревню до крови нельзя. Время от времени снижало налоги, не раз бросало на развитие сельского хозяйства несметные миллиарды. И все как в пропасть. Ведь средства давали не конкретному человеку, способному по-хозяйски расходовать каждую копейку, а по вертикали все тем же казенным ведомствам. На всеобъемлющую мелиорацию, которая пески превращала в болота, а болота в пески. На “большую химию”, отравившую и земли, и воды. На гигантских фабриках молока коровы заковывались в бетон и железо и дышали на ладан.
Но ведь были и обнадеживающие ростки, пробивавшиеся снизу. Хозрасчетные отношения, семейный подряд, наконец, бригадный подряд, связанный с именем знаменитого Владимира Первицкого из Кубанского НИИ по испытаниям тракторов и другой полевой техники. Ему предложили: вот вам технологическая карта работ на целый год, действуйте, как хотите, мы к вам ни ногой, при плановой урожайности получите столько-то, за каждые 5 центнеров сверх того оплата будет прогрессивно возрастать. И что же? Вскоре Первицкий переплюнул в урожаях кукурузы даже некогда знаменитого американского фермера Гарста.
Черт дернул меня однажды написать, что среднемесячный заработок в звене перевалил за 500 руб. и в поле они заняты меньше, чем сдельщики, работающие с “колеса”, а не с урожая, а среди лета механизаторы ездят загорать на Черное море. Порезали ребятам оплату. А когда они удивили всю Кубань пшеничным урожаем за 80 центнеров, секретарь райкома умолял меня не писать про это по той причине, что Москва тут же накинет краю непосильный дополнительный план.
* * *
Когда сельское хозяйство оказалось у “разбитого корыта”, пришлось признать равные права на жизнь разных форм собственности. Наконец-то после стольких лет Дума утвердила “Земельный кодекс Российской Федерации”. При первом знакомстве он вроде бы согласуется с указом Президента “О неотложных мерах”. В “Кодексе” черным по белому записано:
“Земельные участки крестьянскому (фермерскому) хозяйству, созданному одной семьей (семейному) и осуществляющему свою деятельность без образования юридического лица, предоставляются на праве общего совместного владения (собственности, пользования, аренды), если договором между членами семьи не предусмотрено иное.
Земельные участки крестьянскому (фермерскому) хозяйству, созданному одной семьей или на основе родственных связей, на праве общего долевого владения предоставляются при условии создания хозяйственного товарищества или производственного кооператива как юридическому лицу, а для каждого члена крестьянского (фермерского) хозяйства считается вкладом его имущества...
В договоре о предоставлении земельного участка крестьянскому (фермерскому) хозяйству в собственность, в пожизненное наследуемое владение, постоянное (бессрочное) пользование или аренду фермер берет обязательство использовать земельный участок в соответствии с целевым назначением, постоянно проживать по месту или вблизи расположения земельного участка и лично участвовать в ведении крестьянского (фермерского) хозяйства. К договору прилагается бизнес-план развития крестьянского (фермерского) хозяйства как неотъемлемая часть договора”.
...Все тут вроде бы складно и понятно, хотя почему-то рядом со словом “собственность” нигде не соседствует слово “частная”. Тем не менее, давайте только что изложенную схему “Кодекса” переложим на реальную жизнь. Допустим, в семье тракториста жена работает санитаркой в больнице, дети учатся в школе. Ни мать, ни они лично участвовать в пахоте, посеве и уборке урожая при всем желании не могут. Кормильцу же достались всего 6 с небольшим га земли, да и те лежат там, “куда Макар телят не гонял”. На таком крохотном лоскутике “бизнес” не развернешь. У американского фермера угодий по 400—500, а то и больше тыс. га.
Как же быть? Другой работающей родни, чтобы сколотить семейное предприятие, тоже нет. Зато есть дюжина дружков-механизаторов, с которыми “съел не один пуд соли”. И еще — в деревне доживают век старики и старухи, всю жизнь отдавшие колхозу, и теперь еле справляющиеся с огородными грядками. Значит, скинься с друзьями и выкупи наделы у пенсионеров с таким расчетом, чтобы иметь тысячи полторы компактно расположенных угодий — пашни, заливных лугов, пастбищ...
Все это даст возможность грамотно построить севооборот, возделывать широкий набор полевых культур, обзавестись специализированной техникой, благодаря индустриальным технологиям получить оптимальные урожаи и конкурировать с кем угодно.
Вернее, дало бы, но здесь “Земельный кодекс Российской Федерации” вступает в противоречие с Указом Президента и запрещает продажу наделов в сельскохозяйственных организациях, где земля приватизирована. Участок пенсионера как был, так и останется за колхозом или совхозом. С той разницей, что если раньше старикам помогали в порядке благотворительности, то теперь поделятся частью прибыли. Ну а какие доходы в сегодняшних колхозах, всем известно.
До недавнего времени многие фермеры действовали окольным путем — арендовали наделы у тех, кто не мог или не хотел больше за жалкую оплату гнуть спину на колхоз. Но к арендованной земле и относились как к чужой, не старались толком удобрить, извести сорную растительность. А уж на капитальные затраты по отводу избыточной влаги или орошению идут лишь тогда, когда знают: все вложенное перейдет по наследству сыновьям и внукам.
По новому “Кодексу” колхозник или работник совхоза, который писал заявление о выходе на “волю” якобы для организации собственного дела, а на практике отдавал свои гектары соседу временно и за определенную мзду, теперь имеет право передавать в аренду только половину своего участка. На оставшейся площади он обязан сеять хлеб или разводить скот. В противном случае землю отберут обратно в хозяйство.
Но и земля, которая является основным средством производства — это еще не все, что нужно для развертывания крепкого крестьянского хозяйства. Позарез нужны кредиты под будущие урожаи для покупки техники, удобрений, горючего, строительных материалов... Необходимы сбытовые товарищества, кооперативы по переработке мяса и молока в колбасы, ветчину, сметану, масло, мороженое. Нужны и партнеры, которые не стригли бы земледельца наголо, а сотрудничали на взаимовыгодной основе.
Чтобы “Кодекс” стал законом, его должен подписать Глава государства. Однако Б. Н. Ельцин вернул его для доработки и приведения в соответствие с “Конституцией”, “Гражданским кодексом” и вышеназванным президентским Указом. Дело это сложное и долгое, и скорее всего дорабатывать “Кодекс” выпадет уже будущей Думе.
* * *
Что же дала третья попытка решить крестьянский вопрос и чем обернулись годы пустопорожнего противостояния ветвей власти вокруг “Земельного кодекса”?
Одним росчерком пера под президентским указом “О неотложных мерах” колхозы и совхозы, которые и без того дышали на ладан, оказались в основной массе упраздненными. А фермеры, на которых делалась ставка, не получили ни земли, ни своих имущественных паев, ни обещанных кредитов. Вместо этого деревню обложили непомерными налогами. Чтобы продать на 100 руб. зерна, молока или мяса, произведенного хоть в колхозе, хоть в фермерском хозяйстве, надо отдать казне ни за что, ни про что 112 руб. За наведение порядка в налоговых сборах взялись с восьмилетним опозданием, когда у людей уже опустились руки.
Поздно хватились защищать интересы отечественных производителей. Тысячи тонн зерна, сахара, растительного масла лежат без движения дома, и никуда с ними не сунешься — грабежи на дорогах, рэкет на рынках, набеги на тока, склады, даже на поля и фермы. Вся страна с изумлением узнала о рязанском колхозе, купившем бронетранспортер и сколотившем отряд самообороны. Что, органам правопорядка нужны зарубежные инвестиции, чтобы открыть деревне безопасный путь в городскую торговлю?
Казалось бы, с безудержным ростом цен, начавшимся после “черного понедельника” 17 августа 1998 года, деньги в деревню потекут рекой. Ан нет! Элеваторы, молочные заводы и мясокомбинаты как были монополистами, так ими и остались. Через криминальных и полукриминальных посредников они сращиваются с местными властями и все, что произведено на полях и фермах, превращают в свой “общак”, гребут под себя львиную долю доходов, оставляя хозяйствам лишь крохи.
Для того, чтобы легче жилось, надо перво-наперво прибраться в собственном доме. Однако это лишь начало. Допустим, завтра будет узаконена частная собственность не только на огородные сотки, но и на большие поля. Допустим, наведут порядок во взаимоотношениях между партнерами. Но где взять вложения, если у государства нет средств?
Согласно восточной поговорке, чтобы накормить голодного, ему надо дать не рыбу, а удочку. Мы же упорно тянемся за рыбой. Взять хоть наш импорт. В самом факте закупок нет ничего предосудительного, если вести их с умом. К примеру, климатические условия нам никогда не позволят широко возделывать такую культуру, как соя. В США ее много. Так почему десятки лет кряду мы везли оттуда тощее фуражное зерно вместо жирной сои? Она-то позволяла в 3, а то и в 4 раза экономить на одних баснословных транспортных расходах. В наших комбикормах не хватает активных микродобавок. Так покупай их! Наши сельские специалисты, побывав за рубежом, восхищаются тамошними тракторами, сеялками, комбайнами, удобными в работе, скоростными, безотказными... Так не лучше ли покупать эту технику, а с нею современные технологии? Лучше, но мы упорно завозили зерно, до 40 млн. тонн в год, ухлопали на это в общей сложности 100 млрд. долларов, позволили западным фермерам за счет этого резко поднять энерговооруженность своих хозяйств, многократно обновить технику и технологии.
А русский механизатор не получил ничего. Старая техника разбита, работы ведутся с опозданием, в урожаях мы отброшены к первым послевоенным годам.
Где же выход? Каждая отрасль доказывает, что именно она станет локомотивом, способным потащить поезд на крутой подъем. Приоритет решено отдать прокладке дорог и строительству на паях с Западом шести крупных автозаводов.
Что ж, многие фирмы, действительно, готовы делать у нас автомобили или собирать телевизоры. Почему? Да потому, что ни “Мерседесы”, ни “Панасоники” ничего не производят, это удобства, сервис. Но попробуй найти фирму, которая согласилась бы вложить капитал и совместно выпускать суперкомбайны или столь же великолепные тракторы! Из нашего металла, с нашими рабочими, и чтобы эта техника оказалась вдвое дешевле. Черта с два! А ведь при такой технике и частной собственности на большие поля Россия очень даже скоро ворвалась бы на мировой хлебный рынок, обрела продовольственную независимость, стала экономически крепкой. Но она нужна Западу как сырьевой придаток. Потому и дальше нас будут держать на крючке и время от времени подкидывать рыбу.
|
|
