|
Однажды в «Знамени»
Михаил Айзенберг
Все началось с одного незабываемого телефонного звонка году, кажется, в 1989-м. Незнакомый женский голос сообщил, что принадлежит он Ольге Ермолаевой, заведующей отделом поэзии журнала «Знамя». Пару минут мне казалось, что меня разыгрывают. До этого времени мои стихи публиковались только в зарубежной периодике, и опыта общения со здешними литературными редакциями у меня не было никакого. Но я твердо знал, что редакция — это не то место, откуда тебе звонят по телефону, а то, чьи пороги надо обивать долго и безуспешно. А тут вдруг сами предлагают зайти и принести стихи.
Прошло уже больше тридцати лет со времени знакомства с Ольгой Юрьевной, а я все продолжаю поражаться этому феномену, который, по идее, в природе встречаться не должен: завотделом поэзии, действительно любящая чужие стихи. Но за тот первый звонок надо сказать спасибо и Сереже Гандлевскому, порекомендовавшему меня Ольге Юрьевне. Сам я своих вещей никому не предлагаю, и, если бы не Сережа, мое сотрудничество с толстыми журналами отложилось бы на неопределенное время.
Впрочем, на какое-то время оно все же отложилось — года на два. После просмотра тогдашним главным редактором мою рукопись украсили многочисленные вопросительные знаки (что я, впрочем, очень хорошо понимаю). Но самоотверженная Ольга Юрьевна эти выражения крайнего недоумения как-то утаила от остальной редакции, и в 1991 году публикация все же состоялась.
Постепенно я познакомился и с другими сотрудниками журнала и, к своему удивлению, ни одного человека, схожего с типажом «советского редактора», среди них не обнаружил. Может, все редакции такие? Ну нет, это вряд ли.
Еще одним загадочным обстоятельством было то, что в этой редакции, собственно, редактировать меня никто не пытался. Стихи, понятно, править не очень-то принято, но ведь потом пошли и статьи. Завотделом критики Карен Степанян задумчиво смотрел на меня своими удивительными глазами, иногда что-то спрашивал (уточнял), но ни разу ничего не поправил. Или я забыл? Ну, если забыл, значит, было совсем не травматично.
Я думаю, мне очень повезло, что мое сотрудничество с толстыми литературными журналами началось именно со «Знамени». Собственно, этим почти и ограничилось, потому что публикации в других «толстяках» можно пересчитать по пальцам. Да и зачем нужны другие, если есть журнал, постепенно (и даже как-то исподволь) становящийся «своим», «нашим». Этому есть объяснения и прямые, и «от противного»: кроме недолго просуществовавшего питерского «Вестника новой литературы», в нашей (бывшей подпольной) среде как будто не было ни одной серьезной попытки издания именно толстого литературного журнала. (И это какая-то загадка.)
В уже очень долгой истории наших отношений есть эпизод, который нужно с особой благодарностью выделить в отдельный пункт: появление в журнале прозаического текста моего старшего (к тому времени уже покойного) товарища и литературного наставника Павла Павловича Улитина. Публикация экспериментальной герметической прозы почти не известного в то время автора была, я думаю, со стороны журнала смелым решением. Для меня это была уже не первая попытка такого рода: одна из вещей Улитина, полежав в редакции «Нового мира», вернулась с какими-то уже привычными «ну вы же сами понимаете». Но на редакцию «Знамени» это понимание, как выяснилось, не распространяется, и в 1996 году там появился большой текст Улитина «Поплавок» с моей вступительной статьей и комментариями. Это была первая объемная публикация Улитина в центральном российском литературном журнале (а вообще в России — третья по счету), и она, что называется, не прошла незамеченной, вызвав трехступенчатую полемику в «Литературной газете», которая в то время — как странно это вспоминать! — была газетой читаемой и даже чтимой. Тем самым круг людей, что-то знающих об этом писателе, сразу расширился на порядок.
Этот эпизод не показался мне случайным: в редакционной политике тех лет определенно прочитывалось желание как-то отмежеваться от привычных конвенций. Представление о том, что литературу делают литераторы — сочинители романов, повестей и рассказов, — поневоле помещает это понятие в некие кавычки. Мне казалось, что «Знамя» они очень стесняют, что в основном против них журнал и борется.
Наверное, это меня и привлекает больше всего: какой-то очень уместный «демократизм» журнала, проявляющийся и в появлении неожиданных авторов, и в жанровом многоголосии. Отсутствие профессионального снобизма. Но, соединяя широту и конкретность, журнал не забывает и о разумной избирательности: периодическое издание не может быть экраном, на который проецируется весь литературный процесс.
А еще чувствуется, что редакция «держит планку». Понимаю, как трудно ей вести свою литературную политику сейчас — в наше, скажем так, непростое время. Я даже не о финансовых трудностях. Куда труднее почувствовать, где сегодняшнее место актуальности, угадать язык сегодняшнего дня.
Журнал меняет оптику и угол зрения, но в чем-то главном не меняется. Несколько раз сменив свой адрес, он остается тем же домом, где тебе всегда рады — местом приветливым, согретым давним дружелюбием.
С праздником, друзья!
Ирина Зорина
Однажды летом 2007 года я по-соседски принесла Наташе Ивановой (мы обе жили в Переделкине и дружили) текст книги Юрия Карякина «Перемена убеждений», сделанной на основе ежевечерних его диктовок мне за многие годы.
— Наташа, посмотри, пожалуйста, — начала я довольно робко, — тут большой текст, я его делаю для издательства «Радуга», может, что-то вам подойдет, ну вот хотя бы о Праге или о путче…
— Мне советы не нужны. Я сама умею читать рукописи, — по-деловому сказала как отрезала Наталья Борисовна. — Оставляй. Позвоню.
Признаться, я была в смятении. В работу над книгой я погрузилась, чтобы не сойти с ума. 30 января того года у Карякина случился обширный инсульт. Слава Богу, благодаря Сергею Красавченко, попал он в институт Бурденко. Там в реанимации его вытащили. Но в коме он находился почти месяц. Искусственное дыхание, искусственное питание. Без движения, потерял речь. Ужас. Уже позже заведующий реанимации лужковской (как ее называли) больницы № 31 на мой вопрос «А что с ним будет дальше?» резко ответила: «Ничего не будет. Речи не будет, двигаться не будет. Была бы у нас разрешена эвтаназия, мы его бы отключили от аппаратов, конечно, при вашем согласии».
Работа меня спасла.
А потом раздался звонок из редакции журнала «Знамя» и прозвучало заветное слово: «Берем!». И уже в ноябрьской книжке журнала за 2007 год появилась большая публикация: Юрий Карякин, «Перемена убеждений»(Из «Дневника русского читателя»). А 14 января 2008 года в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы я получала премию и даже сказала от имени автора пламенную речь о демократии и патриотизме.
И так уж получилось, что стала я в некотором роде наследницей Карякина, который раньше публиковался в журнале «Знамя». Именно здесь в 1987 году, когда многие задумывались: «Перестройка, а может, перестрелка?» — была опубликована его знаменитая статья «Стоит ли наступать на грабли?». Нам потом из редакции привозили мешки писем-откликов читателей, шедших отовсюду.
Юра выжил. Речь не вернулась, хотя Эмка Коржавин предлагал в свое время выпить за то, чтобы «Карякин заговорил, а демократия в России не замолчала».
Я все пять лет его болезни и уже после ухода Карякина делала (как составитель) его книги. Их получилось семь: «Перемена убеждений», «Пушкин. От Лицея до… Второй речки», «Достоевский и Апокалипсис», «Жажда дружбы. Карякин о друзьях и друзья о Карякине», «Бес смертный. Приход и изгнание», «Не опоздать», «Переделкинский дневник».
Но одновременно начала понемногу распеленывать свою память, и кое-что из моих воспоминаний стали публиковать в журнале «Знамя». Появился маленький рассказ о том, как мы с Карякиным в переделкинском доме Андрея Вознесенского чуть не поссорились с Габриелем Маркесом из-за Фиделя Кастро, но примирились на Достоевском. О том, как уезжал наш самый любимый друг — поэт Эмочка Коржавин, уезжал, казалось, навсегда, а вернулся триумфатором. Осмелев, рассказала о нашем житье-бытье в Переделкине, о Булате, который первым пришел к нам в наш пустой переделкинский дом.
А потом и сам Сергей Иванович пригласил меня написать о том, что мне помнится о временах оттепели. Ну, сами понимаете, звонок этот — как получить пять с плюсом в школе. Он же благословил меня и на мою книгу «Распеленать память», которая недавно вышла в питерском издательстве Ивана Лимбаха.
Так что, если уж говорить всерьез, на старости лет (а старому врать — что богатому красть), могу сказать «знаменцам» огромное спасибо и за Карякина, и за то, что помогли мне пережить самые трудные времена и приоткрыли дорожку к литературному труду. Ведь вся моя жизнь после окончания истфака МГУ прошла в академическом Институте мировой экономики и международных отношений. И была она очень интересной, но давно кончилась, как и сама Академия.
Так, может, еще поживем и чего-нибудь напишем?
Лилия Карась-Чичибабина
Дорогие сотрудники журнала «Знамя»! Поздравляю вас со знаменательной датой! Несмотря на «возраст», журнал остается молодым и современным!
Вы мне особенно дороги потому, что в № 11 журнала за 1958 год впервые были опубликованы стихи Бориса Алексеевича Чичибабина. Несомненно, в этом сказалась дружеская поддержка нашего земляка Бориса Абрамовича Слуцкого. Навещая своих родных в Харькове, он познакомился с Борисом Полушиным (фамилия по паспорту Чичибабина) и решил помочь ему в публикации стихотворений. Сохранилась открытка Бориса Слуцкого, где он сам сообщает об этом.
«Уважаемый Борис Алексеевич!
Ваши стихи получил и перечитал — с удовольствием, а иногда и с волнением. Отвечаю с таким опозданием только потому, что за этот месяц мне дважды пришлось выезжать — в Коломну и Тарусу и однажды ложиться в больницу.
Один экземпляр сейчас в Тарусе, где его читают Заболоцкий и Паустовский, другой — в “Знамени”. Дмитриева отобрала цикл — 6–7 стихотворений.
Теперь они будут проходить по инстанциям — как обычно, медленно. Я договорился в отделе поэзии “Нового мира”, что снесу цикл и туда. Сделаю это, как только будет ясность в “Знамени”.
Вот и все.
Поклон жене и Гене Грицаю.
Жму руку.
Борис Слуцкий»
Как естественны были творческие связи между Россией и Украиной! Разрыв их отозвался в душе Бориса Чичибабина несказанной болью!
Еще хочу поблагодарить сотрудников журнала за публикацию моих не слишком профессиональных текстов. В этом тоже сказалось доброе отношение к памяти поэта Бориса Чичибабина.
Желаю вам долголетия, творческого успеха и талантливых авторов!
Майя Кучерская
Это было памятным летом 2015 года. Памятным, потому что именно тогда мы с филологом и предпринимателем Натальей Осиповой пустились в самое авантюрное, в моей, по крайней мере, жизни, предприятие — и решили попробовать провести один раз! — курсы по творческому письму. Долго бились над названием и в итоге назвали наш проект по-английски. Получили 900 заявок, принять сумели только 60 человек. В июле 2015 года в московской Тургеневской библиотеке начались наши первые уроки. Я вела группу по прозе. И решила сделать выездное занятие, чтобы приобщить своих слушателей к миру литературы. Но куда выезжать начинающим авторам? В любимый журнал, конечно.
И мы отправились на Малую Бронную. Тогда редакция располагалась именно там. Пройдет совсем немного времени, и все станет иначе — журнал сменит адрес, а редакция переживет серьезное уплотнение. Но мы успели, успели, как я теперь понимаю, пусть и на самом излете, застать те времена, когда редакция была для ее авторов любимым домом.
Главный редактор, Сергей Иванович Чупринин, уже ждал нас. Пригласил войти. Изо всех сил стараясь быть тихими и вежливыми, мы ввалились в просторный кабинет.
Шкафы с журналами и книгами за строго поблескивающими стеклами. Огромный стол. Аккуратно расставленные в два ряда, ровно по числу участников, 25 стульев — с зеленой обивкой, деревянные, почти антикварные. Никто не садится, все робеют. В наставшей благоговейной тишине звучит лишь отчетливое «тик-так» — у стены стоят напольные часы с кукушкой. Или не с кукушкой? В общем старинные и раритетные.
— К часам лучше не приближаться, — предупреждает хозяин. — Лучше на них даже не смотреть.
Все дружно отодвигаются от часов, но смотрят на них теперь неотрывно. Наконец, рассаживаются.
— В составленном мной словаре современных российских писателей более 10 тысяч имен, — неторопливо начал свою речь Сергей Иванович. — Вряд ли вы назовете из них даже десять. Все остальные забыты, не замечены, не прочитаны. Заниматься сегодня литературой в России — обрекать себя на безвестность и безденежье. Дело ваше — безнадежно.
Воцарилась траурная тишина. Даже часы на несколько мгновений, кажется, перестали тикать. А Сергей Иванович как ни в чем не бывало продолжал. Все тем же размеренным голосом автор знаменитых книг и статей (о которых я поведала нашим слушателям накануне) говорил о том, как литература существует сегодня, какое место занимает в ней критик, а какое толстый журнал и как это было раньше — опубликовавшись в журнале, ты просыпался знаменитым на всю страну, да и после доброжелательного отклика известного критика словно бы получал орден. Прошлое и настоящее сливались в эпическое и немного печальное полотно. Сергей Иванович рассказал и о том, каких авторов печатает журнал «Знамя» и какую роль в нем играет редактор.
Тут нам был представлен и редактор, а также ответственный секретарь журнала Елена Сергеевна Холмогорова.
Елена Сергеевна рассказала, какие ошибки чаще всего допускают начинающие писатели, как профессиональный редактор обращается с текстом да и с самим автором. И тут же продемонстрировала это, выдав всем желающим свою визитку — с мейлом и телефоном: желающие могли писать ей и отправлять тексты! Жест, изумлявший щедростью: учитывая, что в основном чувствовали себя здесь все не первоклашками даже, подготовишками.
Мы простились с гостеприимными хозяевами, вышли на Садовое кольцо. Все моргали и словно бы жмурились на солнце, недоуменно слушали автомобильный шум. И повторяли только одно: «Так вот какой была литературная жизнь… И вот какой стала».
Казалось бы, после этой встречи участники моей мастерской должны были бежать с литературного корабля навсегда. Не тут-то было. Им захотелось плыть на нем дальше еще сильнее. И многие из тех, самых первых наших выпускников, дивившихся на старинные часы, не испугались и все-таки рискнули: сочинили множество замечательных рассказов, повестей, даже романов. Их тексты давно опубликованы.
Угадайте, в каком журнале. Именно в него они захотели вернуться.
Впрочем, справедливости ради добавлю — в других журналах они печатались тоже, как и в альманахах, сборниках, кое-кто уже выпустил собственные книги. Но, быть может, все так удачно сложилось именно потому, что однажды теплым июльским днем всем им посчастливилось приобщиться к подлинной литературной жизни, в кабинете главного редактора лучшего из журналов.
Владимир Лидский
Начнем с того, что «Знамя» — ровесник моего отца. Отцу тоже в 2021-м исполнится девяносто. Это к журналу, конечно, отношения не имеет, но все же! Две личные даты как-то соотносятся. Мне приятно сознавать, что отец и журнал в одном году родились. И оба молоды до сих пор.
Я всегда любил «Знамя»… ну, как всегда? С середины восьмидесятых читал журнал постоянно и хорошо помню свои впечатления от многих публикаций: они просто ошеломляли. До сих пор храню истрепанные, обветшалые номера с произведениями Шаламова, Битова, Искандера, а «Живи как все» Марченко и «Черные камни» Жигулина в старых номерах «Знамени» стоят у меня на полке на почетных местах. Тогда же, кстати, я впервые прочел в журнале и «Ювенильное море» любимого мной Платонова.
Поэтому, закончив свой первый роман «Русский садизм», я сразу предложил его «Знамени». И то был 2010 год. Но редакции роман не приглянулся, слишком радикален был, думаю, даже для того времени. Вторая попытка была у меня с повестью «Два солдата из стройбата», которая тоже не подошла, зато стала поводом к благожелательной переписке с редакцией. Спустя года три послал я в журнал рукопись повести «Улети на небо» и — о, чудо! — повесть была принята; более того, номинирована на «Русскую премию» и даже получила ее.
Я заходил иногда в «Знамя», и любил заходить; то здание на Большой Садовой, где была прежде редакция, отличалось каким-то особым, почти дореволюционным уютом, и особенно нравилась мне комнатка, где работали Женя Вежлян и Ольга Васильевна Трунова. Там было тепло, тихо, пахло баранками и, если случалось мне заглянуть туда тусклым зимним днем, я сразу согревался и, ощущая даже расслабленность и покой, думал: как хорошо!
Время от времени журнал публиковал мои опусы, и я, конечно, был счастлив. Но счастье иной раз выходит из берегов, что и случилось в 2017-м, когда моя повесть «Игра в пепел» на церемонии вручения ежегодных премий журнала «Знамя» получила специальный диплом Российской государственной детской библиотеки. И диплом теперь — у меня на стене, а традиционный приз «Знамени» — прекрасная бронзовая (а может, латунная) собачка, которую вручают авторам в дополнение, — на моем письменном столе как память о приятном событии и одновременно вечный укор — надо писать еще лучше, гражданин литератор!
Благодаря журналу я познакомился с замечательными людьми — не только с работающими в редакции, но и с авторами — Еленой Долгопят, Денисом Драгунским, Ариной Обух, многими другими.
Жаль, я не в Москве, заглядывал бы иной раз в редакцию, мешал бы людям работать, отвлекал бы от редактуры… Новый дом «Знамени» тоже хорош и тоже скоро станет намоленным, как и прежний.
Не буду желать «Знамени» традиционного «до ста двадцати», ведь это слишком мало в масштабах вечности. Пусть любимый журнал бодрится и выживает в нынешних тяжелых условиях, а дальше и живет полноценной жизнью — долго, весело и богато.
|
