Об авторе | Катя Капович — автор девяти поэтических книг на русском языке и двух на английском, лауреат Русской премии в номинации «Малая проза» (2012 год) и в номинации «Поэзия» (2015 год). Живет в Кембридже (США). Последняя прозаическая публикация в «Знамени» — рассказ «Граница» (№ 11 за 2020 год).

Катя Капович

Моя Перестройка

рассказ

Мы, несколько человек писателей, художников, артистов, тогда работали в конторе при Нефтеторге: замеряли и калибровали подземные резервуары. Заказчикам, начальникам нефтебаз и директорам колхозов, мы нравились — молодые, веселые ребята, не дураки выпить. Мы сами себе платили командировочные, но денег было категорически мало. Жили мы коммуной, и генератором идей в ней был Саша — актер с внешностью героя-любовника, который с блеском играл и характерные роли в самой жизни. Он умудрился переспать сначала с женой, а потом и с любовницей директора киностудии. Кстати, жену тот ему простил. Человек он был странный: «От жены мне надо только, чтобы она, посмотрев мой фильм, сказала: “Пусик, ты гений!”».

Но мы отвлеклись…

Так вот Саша придумал заработок — торговать бараниной на Кишинев­ском рынке. У него был знакомый директор колхоза на юге Молдавии с говорящей фамилией Брага. Мужик и вправду был всегда навеселе. Саша с ним обо всем договорился: тот продает нам баранину по себестоимости, мы делимся наваром. Времена на дворе стояли вегетарианские: никого особенно не сажали. Отмечали в ресторане «Дойна», было и душно, и шумно, и кто-то все время произносил в микрофон тосты: «Поздравляем Анатолия с пятидесятилетием и в его честь исполняем песню «Нежность». Саша сказал голосом Горбачева: «За Перестройку! Процесс пошел, товарищи!» В зале мгновенно воцарилась тишина и длилась с десять минут. Потом люди опять заговорили, но как-то робко, шепотом. Велико в нашем народе преклонение перед властью. Выпив, мы сообразили, что упустили из виду одно обстоятельство: надо же где-то держать бараньи туши в период между доставкой и базаром. Саша сказал:

— Пойду сделаю пару контрольных звонков!

Он вернулся в веселом настроении:

— Есть человек, который берется хранить. Морозильники профессиональные. И место надежное — морг.

Мы посмотрели на него: где он так успел набраться за пятнадцать минут?

— Послушай, старик, кощунственно пользоваться последними удобствами человека на земле для хранения туш животных! — сказал Сережа Лондон.

— Шекспир говорил: «Весь мир театр, и люди в нем актеры!» — ответил Саша, кромсая отбивную. — А я скажу так: «Весь мир — анатомический театр! Взять такой научный факт, что фараонов хоронили вместе с женами и с домашним скотом!

Музыканты снова играли какую-то эстрадную музыку, потом ушли.

Человека в морге звали Валентин Францевич Брежнев. Не исключено, что родственник. Брежнев когда-то работал в наших краях.

И процесс пошел. На колхозном ГАЗике бараньи туши в мешках доставляли в морг. Там они хранились до того момента, когда надо было везти их на рынок в павильон, где царил Гриша-гагауз. Он снимал шкуры, разделывал и обваливал. В ход шла терминология, которую нужно было запомнить. Шея, лопатка верхняя, лопатка нижняя (рулька), грудинка (пашина) или проще — ребрышки; голяшка, окорок.

Вторым человеком после Саши был Сережа Лондон, прозванный так за английское пальто и шляпу «London Fog», которые носил в те странные времена. Уж не знаю, где он раздобыл такую солидную одежду. Впрочем, знаю. Мать работала врачом в Комитете госбезопасности. Денег она ему не давала, потому что он их сразу пропивал, но иногда подкидывала шмотки. Вообще он выглядел очень благообразно: высокий славянского типа богатырь с русыми волосами до плеч и бородкой. Разумеется, он был евреем. «Увы, не галахический, только по отцу!» — добавлял он со вздохом. Мать была каких-то благородных фино-угорских кровей — вот так и получаются русские богатыри. Сережа был нужным человеком: у матери можно было попросить рабочую «Волгу» для перевозки барана из морга на рынок. Лондон был мягким в обращении с женщинами. Ему было поручено шефство над продавщицами — Машей, еще одной Машей. И та и другая Маши были бывалыми девахами, о которых в народе говорят «не первый раз замужем». К их именам со временем добавились смыслоразличительные характеристики: Маша с грудинкой и Маша с окороком. Они не обижались.

Итак, мы жили коммуной. Маша с грудинкой четко утвердила себя в качестве наперсницы жизни Сережи Лондона, а Маша с окороком — Сашиной. Это были хорошие, симпатичные девчата. Простые и ласковые в обращении. Очень работящие. Они с жертвенностью следовали за мужчинами на рынок. Самый пик работы приходился на пятницу и выходные, когда советские люди обычно выходили на поиски продуктов питания. Или, по-простому говоря, в поисках, чего бы пожрать.

Все пути в южных городах ведут на рынок.

Ах, Кишиневский рынок на улице Бендерской! Он был размером с целый мир. Если вы не были на нем, вы ничего не знаете в жизни! «Яблоки “Джонатан”! На зиму запасайтесь, хозяюшки! Хорошо лежат, витамин для ребят!» — кричит молодуха в цветастом сарафане. Неподалеку от нее тетка в нарядном халате и в платке, стоя руки в боки над дерюжным мешком размером с нее, приплясывает: «Мамочки, берите яблочки! Белый налив! Шестьдесят копеек кило! Отдам ведро за четыре рубля!» Другая, через небольшую площадь, кричит: «Розовая картошка, сорок копеек килограмм! Подходите! Молодая картошка!» За ее спиной ходит муж с цигаркой, в натертых гуталином сапогах. Поодаль у другой хозяйки в ногах стоят корзины, в них кудахчут куры, кричит петух. Блестящий виноград всех цветов и форм лежит в больших ящиках, проложенный соломой по бокам подобьем елочных игрушек — столь же хрупкий и желанный! А ряды со всякими овощами и зеленью! С соленьями! Ах, эти ряды, где можно было подхватить прямо из ведра большой кислый помидор, еще облепленный укропом, и слопать его, поливая асфальт соком. Бабка тогда протягивает марлю: «Утри, деточка, лицо, а то блузу спортишь!» Ну, и опять же павильон, где тянулись столы со всякой мясной продукцией. Окорока такие и сякие, говяжьи вырезки, битые куры. Как они отличались от тех синих кур, которые изредка выбрасывали в магазинах! Был даже анекдот о том, что говорит курица за советским прилавком: «Да, я синяя и старая, зато я умерла своей смертью!»

— Процесс пошел! — приговаривал Саша, выдавая нам недельную получку.

Деньги пока были самые скромные, но жизнь коммуной тем и хороша, что дешева. Мы снимали хибару в районе Скиносы, то есть практически на границе города и сельской местности. Хозяйка Дуся жила в другом крыле дома. Это была красивая, тихая женщина, работавшая где-то уборщицей, от кого-то прижившая сына. Его звали Мирча, и он был чудесный мальчишка. Дуся выпивала, а иногда она выпивала сильно и пропадала на день. Если ее не было несколько дней, Мирча отправлялся на поиски. Был он совершенно спокойным. Он заходил к соседям и, если не обнаруживал там матери, шел дальше. Загадочным образом он знал, где ее искать, и всегда приводил ее обратно.

— Из тебя бы вышел знатный пастух! — похлопывал его по плечу Сережа Лондон.

Но однажды Мирча вернулся без матери. Он зашел к нам.

— Беда! У соседей нет, у магазина нет, на вокзале тоже. Неужели уехала?

— А что, уже было такое, что уезжала?

— Ее заманил один дядька. Она же красивая у меня!

— А как ты ее нашел?

— Да вот так и нашел. В селе одном. Неужели она опять с ним пошла?

Ему было девять лет, и вел он себя с матерью строго, будто взрослый. Сережа Лондон взял у матери правительственную «Волгу», мы вшестером в нее набились и поехали на поиски нашей Дуси. Было уже темно, когда мы добрались до села Яловены. Оставив машину под единственным фонарем на кругу, вышли. Мирча показывал дорогу. Нашли нужный дом. Мы постучали, и мужской голос ответил:

— Ну!

Мы вошли. В большой холодной комнате за столом сидел хозяин — толстяк, одетый в майку и брюки с подтяжками. На дворе стояла осень, а ему хоть бы хны. Он смотрел телевизор. Кажется, программу «Время». Совершенно не удивившись, он спросил бранчливо:

— А чо не позвонили сначала?

Только тут мы обратили внимание, что около него на полу стоит телефон. Рядом — бутыль с чем-то мутным. Это был коньячный спирт. Мужчина неохотно встал из-за стола.

— С вас полтинник!

— Нет, мы не за тем!

— А за чем?

— Мы за Дусей.

Он нахмурился.

— Ушла.

— Куда?

Хозяин пожал плечами.

— Может, на автобусную станцию.

Когда мы вышли из дома, полил дождь. Сразу стало неуютно, дорога расползалась под ногами.

— Я себя чувствую Дмитрием Карамазовым в Мокром! — сказал Саша.

Дусю мы нашли на автобусной станции. Она лежала на скамейке, неподалеку какие-то парни угощались молодым вином, рядом с ней тоже стоял стакан. Она очень обрадовалась нам и попыталась встать. Она сползла со скамейки. Мирча бросился ее поднимать. Она отвечала: «Я сама!» и становилась на четвереньки, но снова падала.

— Мама, дай помогу!

— Отойди, сынок! Ты же видишь, я вся испачканная! — говорила она, смеясь.

— Беда у меня с тобой! — бормотал Мирча и улыбался красивой, как у матери, улыбкой.

«Врагу не сдается наш гордый Варяг!» — пела Дуся в машине.

Время шло… А что ему еще остается делать, как не идти. Октябрь уж наступил, как писал классик. Торговля тоже шла, да так бойко, что Гриша еле поспевал обслуживать народ. Передник на нем был забрызган кровью. За прилавком стояли обе Маши, взвешивали, отбивали чеки, заворачивали покупки в бумагу.

В какой-то момент мы заметили, что одна из Маш ходит уточкой.

— Что-то твоя Машка толстая стала! — заметил Сережа Лондон.

Саша похлопал себя по груди:

— Или я не мужчина? Отцом скоро буду!

Они расписались в канун ноябрьских праздников. Свадьбу делали на дому. Дуся наготовила голубцов, мужчины сделали шашлыки на всю слободу. В тот вечер пригласили музыкантов, строго сказали, чтобы играли народную молдавскую музыку. Пели и звенели две скрипки, и гудел най.

Но вернемся к нашим баранам.

В какую-то пятницу в начале декабря мы, как обычно, отправились в морг за тушами. Если вы никогда не бывали в морге, вы ничего не потеряли. В морге полутемно и плохо пахнет. Как пахнет в морге. Душок какой-то, знаете… Жизнь советского человек тоже с душком. «Сегодня в обкоме, а завтра в коме!» — шутил Сережа Лондон, когда открывали морозильник. Баран в мешке лежал, похожий на человека. Саша и Сережа несли барана в правительственную «Волгу», я же замыкала процессию. Мы шли мимо стальных столов. Мимо шкафчиков с номерами. Мы выходили в длинный коридор, в котором одна неоновая лампа мигала от нервного тика. Казалось, что где-то поблизости милиция. Из уважения к обстановке мы все проделывали медленно и печально. Жизнь человека медленна и печальна и в своей абсурдности похожа на несение барана. В жизни многое приходится делать по нескольку раз, чтобы добиться грошового результата. Многое приходится не делать. Делаешь — мучишься. Не делаешь — тоже мучишься. Промежуточного состояния нет. После гуляний нас одолевало похмелье. Оно было физическое и моральное. Человек желает праздника, веселых лиц, а вместо этого идет по коридору морга. Я терпела все это ради светлого будущего, которое представляла себе смутно. Иногда что-то такое промелькивало. Маячила перспектива снять комнату у моря, где-нибудь в Ялте. Мечты, мечты. Совет­ский человек при всем своем цинизме живет мечтой.

Совместные радости не сближают людей, их сближают несчастья. Дусино исчезновение сблизило нас с хозяевами, и вечерами, пока она убирала в магазине, Мирча составлял нам компанию. Он делал уроки в той же комнате, где мы смотрели телевизор. Потом мы вместе ужинали. Организовали наблюдение и по очереди ходили забирать Дусю с работы, чтобы она не заглянула к соседям. Раз в неделю для профилактики проводили антиалкогольную пропаганду. Единожды появившись в павильоне, Дуся глянулась Грише-гагаузу. «Хорошенькая! Надо поухаживать!» — сказал он. Гриша приезжал за ней на новых «Жигулях». Все шло прекрасно и обещало быть еще прекрасней.

Год близился к концу. Было слякотно и серо, и все ждали снега. Он выпал двадцать четвертого декабря. Приехали мы в морг в ту холодную декабрьскую пятницу. По знакомому двору ходили взволнованные люди. Мы услышали разговор:

— Несу и чувствую, что покойник шевелится. Даже брыкается. И дух какой-то странный — не человечий… Как баран мог туда залезть?

— Стоп машина! — приказал Саша. — Пойду разведаю!

Он вернулся и объяснил, что случилось: один из баранов воскрес.

— Ночью отрубили электричество, утром уборщик услышал нечто, открыл морозильник…

Мы все хором заорали:

— Воскрес!

Баран был не просто живой, а живее всех живых. Его привели, и он тут же боднул предпринимателя в живот — наверное, от благодарности. В городе только и говорили, что о случае в морге. На базаре тоже. Маленький провинциальный городок тем и уникален, что новости облетают его в три часа. Мы на неделю стали местными знаменитостями. Никто не осуждал, все только восхищались историей. Тем и прекрасен провинциальный городок, что люди в нем добры — лишь бы их кто-то повеселил. Гриша-гагауз по такому случаю сделал предложение Дусе. Дуся приняла. Дуся умолила, чтобы ей оставили барана и в пару ему купили овцу. Гриша исполнил. Таким образом, в нашу коммуну пришло пополнение. С общего благословения воскресшее животное стало называться Лазарем. Соседи приходили смотреть на чудо. А тут и тридцать первое подкатило. Мы в тот вечер устроили пир и были пьяны, как стадо баранов.

На этом наш бизнес и закрылся.