От автора | В советской истории есть множество событий, реконструировать которые можно только языком народного рассказа — в котором точность оценок и гениальность догадок переплетаются с пропагандистскими штампами и городскими легендами. Ни документальная хроника, ни скрупулезное исследование, ни даже исторический репортаж не позволят сплести все нити событий в единую ткань, разглядывая которую читатель получит представление об эпохе, которая только кажется нам ушедшей.

Дмитрий Прокофьев

Красный многогранник, или Смерть товарища Кирова

из цикла «Рассказы старого партийца»

С товарищем Кировым, на самом деле, интересная история была, вокруг нее много потом всего накрутили, и все почти неправда. Правду-то кому положено, тот и знал, а я расскажу вам сейчас, если вы не в курсе.

Товарища Кирова, как и многих других товарищей в Ленинграде, испортил квартирный вопрос. У самого-то Сергея Мироновича квартира была большая, на проспекте Красных Зорь, и даже не одна. А вот в целом с жилплощадью в Ленинграде было неважно.

Черт его знает, как оно так получалось. Вроде чистили город и чистили, выселяли чуждый элемент и выселяли, освобождали жилую площадь и освобождали… А в Ленинграде все равно в квартирах коммунальных только что на головах друг у друга не сидели! Темная история, на самом-то деле.

Поэтому, приступив к исполнению обязанностей первого секретаря Ленинградского областного комитета ВКП(б), товарищ Киров к решению квартирного вопроса подошел со всей ответственностью и большевистской прямотой.

Вызвал к себе однажды товарищ Киров начальника ленинградского управления ОГПУ товарища Медведя и его помощника товарища Фомина. Спрашивает — как выполняется постановление ВЦИК и СНК РСФСР «Об ограничении проживания лиц нетрудовых категорий в национализированных домах»?

Отвечают товарищи Медведь и Фомин — в один голос и одними и теми же словами — постановление ВЦИК и СНК РСФСР исполняется неукоснительно! Органами ОГПУ составлены списки лиц нетрудовых категорий, подлежащих выселению, к этим лицам приходят представители домового управления, вручают извещение — до такого-то числа такого-то месяца жилплощадь освободить! Ну, а если уклоняются выселяемые лица от исполнения требований Советской власти, то уже подключаются к этому делу оперативные уполномоченные районных отделов…

Вы мне тут очки-то не втирайте, хмыкает товарищ Киров. Я не про ту ерунду вас спрашиваю, кто, кого и как выселяет, а про главное. Кто персонально утверждает списки на занятие освободившейся жилищной площади?

Не сразу на такой прямой вопрос товарищи чекисты ответили. Не ждали. Сидят, переглядываются.

Тут эта… мямлит товарищ Фомин, списки согласовываются… с представителями районных комитетов партии… и с исполкомами советов депутатов трудящихся…

Я тебя, мать твою за ноги и об стену, о чем спросил, заорал товарищ Киров?! Подпись на списке окончательная чья? Кто утверждает ордера на занятие жилплощади? Советы трудящихся, хвостом волчьим гонянные в рот? Или секретари райкомов? Так они не утверждают, мне уже доложили… Кто последним подписывает???

Районный уполномоченный ОГПУ, говорит товарищ Медведь.

А утверждаешь ты, подхватил ответ товарищ Киров?

А я утверждаю, начальник ОГПУ соглашается. Как тут возразишь?

Вот и хорошо, смягчается лицом первый секретарь обкома партии. Значит, с сегодняшнего дня все эти списки согласовываю, подписываю, и утверждаю я! Развели тут, понимаешь, шахер-махеры, саботируют решение важнейшего вопроса… Органы ОГПУ могут свои соображения, на предмет распределения квартир, представить в общем порядке, в исполнительные комитеты районных советов депутатов трудящихся. Районные комитеты партии с этими списками также ознакомятся, внесут необходимые изменения и представят мне для окончательного решения. Вам ясно?

Чего же тут может быть неясного? Кивают головами товарищи чекисты, мол, так точно.

И еще, продолжает товарищ Киров, доложите — в каком порядке содержатся списки на освобождение площади?

Все в порядке, радуется товарищ Фомин, есть подробный план города, общий есть, и по районам, и даже по улицам. Все квартиры взяты на учет, есть и адреса, и схемы квартир, намеченных к освобождению. Составлен график вручения извещений о выселении, с датами и сроками… Все в одном месте. Списки жильцов, постановления местных советов… Товарищ Медведь, слушая подчиненного, даже лицо ладонями закрыл… ой, какой товарищ Фомин дурак!

Вот и хорошо, улыбается товарищ Киров, все текущие списки на освобождение жилплощади, ну там с вашими адресами, планами квартир, представить мне. Незамедлительно.

Так точно, вскакивает товарищ Медведь, завтра представим. Товарищ Фомин тоже со стула поднимается.

Сегодня, сплевывает ему в лицо товарищ Киров, через час… Как раз вот товарищ Фомин за ними съездит и вернется.

Побледнел товарищ Фомин, сообразив, какую глупость сделал.

У вас с этими списками должен порядок быть, разве нет, скалит зубы товарищ Киров?! Соберет и привезет!

Что смотришь, гаркнул первый секретарь, выполнять, бегом!! Одна нога здесь… А ты садись, пока тут посидишь, обращается Сергей Миронович к товарищу Медведю. Расскажешь мне, кого и как вы к заселению на освобождающуюся жилую площадь тут наметили…

После завершения неприятного этого разговора, сдав в аппарат первого секретаря документы по запросу, вышли товарищи Медведь и Фомин в сырой ленинградский вечер, как побитые собаки, даже в персональную машину не захотели сесть. Сапогами поднимают волну в холодных лужах, раздвигают кожаными плечами желтый ленинградский туман. Друг на друга не смотрят, сгорбились, фуражки на самый нос надвинули. Перешли товарищи площадь Пролетарской Диктатуры, свернули налево. Дошлепали по Советскому проспекту до первой же пивной, не сговариваясь, толкнули тяжелую дверь, проскрипели сапогами в уголок к свободному столику…

Халдей у стойки сразу смекнул, что за птицы залетели, накачал два пива, развернул туда же маленькую с водочкой, из кухни блюдо раков приволокли. Народ за соседними столиками притих, кое-кто и совсем ушел…

Товарищи Медведь и Фомин по сторонам не смотрят, ничего не замечают, знай, пиво тянут… раков высасывают.

Что делать думаешь, спрашивает подчиненного товарищ Медведь после третьей кружки?

Сглотнул пиво товарищ Фомин, вытер каплю под носом… Может, вытаращился на начальника глазами мутными, товарищу Ягоде сообщить?

Сообщи, сообщи, кивает начальник… Ты еще, чучело, Михал Иванычу Калинину пожалуйся!!! Помогите-спасите, отобрал у меня первый секретарь обкома ордера на свободные квартиры! Хочешь, чтобы над нами вся Лубянка ухохоталась? Цирк уехал, клоуны остались — Медведь и Фомин…

А что делать-то, хлопает белесыми ресницами товарищ Фомин? Этого оставлять так нельзя… Сегодня квартиры, а завтра что? А если он прикажет сверить списки ценностей, изъятых у нетрудовых категорий населения… Или отчетность городского Торгсина просмотрит… Или вот, вызовет к себе товарища Орбели, насчет продажи эрмитажных картин…

Это все чихня, обрывает сотрудника товарищ Медведь, картины, ценно­сти… Товарищ Орбели из Эрмитажа у него уже сто раз побывал, по картинам там полный порядок… На обкомовской даче вон, на Каменном острове, теперь не хуже, чем в бывшем Зимнем дворце, устроили музей. Барахло, Торгсин — это чепуха. А вот с квартирным вопросом он нас крепко прижал… И этого мы так не оставим. Ты скажи вот лучше — есть у тебя человек… такой человечек ни о чем, но с красивой бабой…

Партиец, уточняет товарищ Фомин, зиновьевская оппозиция?

Нет, оппозиция не нужна, говорит товарищ Медведь серьезно. Нужен такой, хороший партиец, но без грамоты и без мозгов… Какой-нибудь… убогонький.

Сотрудник или осведомитель? Товарищ Фомин тоже серьезным сделался.

Осведомитель. Но, поднимает палец товарищ Медведь, хороший осведомитель. Со стажем.

Должен быть, встряхивает головой товарищ Фомин, должен быть. Я сейчас его установочных данных не вспомню, но такой в картотеке точно должен быть! Я найду.

Вот, и хорошо, завершает разговор товарищ Медведь, завтра найди его установочные данные и доложи мне… А я дальше скажу. Что делать… Эй, гражданин! Еще два пива сюда!

И у истории этой вот какое случилось продолжение.

Нужную личность, как вы понимаете, товарищ Фомин вспомнил сразу, только докладывать не поторопился. Человек с необходимыми данными был ему давно и хорошо известен.

Жил тогда в Ленинграде товарищ Леонид Николаев. Пролетарского происхождения, образование три класса городского училища, в то время — разъездной сотрудник комиссии Института истории партии Ленинградского обкома ВКП(б).

Как и приказал искать товарищ Медведь — убогий. Кривоногий рахитик, до одиннадцати лет не ходил, а ползал. Но когда встал на ноги — попер, как колесно-гусеничный танк «БэТэ-пять» по шоссе.

А почему попер вперед товарищ Николаев — прибился к чекистам во время славного Красного террора, благодаря наследственной профессии. Мать его уборщицей работала, так он расстрельные камеры после исполнения приспособился мыть. Тут ведь тоже требуется и навык, и знание технологии. Исполнитель — он ведь по-разному дело свое делает. Кто по технологии исполняет, тот стреляет человеку в шею снизу вверх, и пуля легко выходит, и крови немного. А то есть ведь и такие дуболомы: приставит пистолетный ствол прямо к затылку и нажимает на спуск. Череп на куски, а литр крови на полу и на стенках. Шесть — семь человек исполнить так — давай, отмывай камеру, а то работать дальше нельзя, обстановка как на мясобойне. Товарищ Николаев тут как тут, с ведрами, ветошью и хлорным порошком…

Дальше — больше. Доверили парню ответственную службу — по камерам смертников освещать настроение приговоренных. Сидел он в этих камерах под легендой юрода-богомольца, которого Коллегия ВЧК приговорила ни за что к высшей мере социальной защиты. Кто такого дурачка кривого и слюнявого остерегаться в разговорах будет? Никто и не остерегался.

В двадцать третьем году, во время преобразования ВЧК в ГПУ, выдернули товарища Николаева из смертной камеры. Он обкакался от страха, думал, что его самого на расстрел поволокут, бывали прецеденты.

Но привели товарища Николаева не в темный подвал, а в светлый кабинет, вручили билет члена ВКП(б) и определили на службу в Выборгский районный комитет Ленинского комсомола. Даже ордер на новые галифе выписали, взамен штанов обделанных. Он просился тогда, чтобы его в органы взяли. Но на рапорте его написали «в зачислении в кадры — отказать, использовать как агента по линии внутренней разведки…».

Под прикрытием комсомольской работы по линии внутренней разведки и продолжил службу товарищ Николаев. Побывал он и освобожденным секретарем на заводе «Красная Заря» и на заводе «Арсенал», организовывал социалистическое соревнование на заводе имени Карла Маркса. Потрудился и на периферии, в городе Луге заведовал уездным отделом ВЛКСМ, потом в обществе «Долой неграмотность!» проверял по деревням избы-читальни…

И везде стучал, стучал, стучал… Выводил товарищ Николаев на чистую воду всяких разных «бывших», эсеров и анархистов, зиновьевцев и троцкистов, левых уклонистов, правых уклонистов, центральных уклонистов (и такие были), специалистов-вредителей и вредителей просто, а также кулаков, подкулачников и «лиц, имеющих связи с заграницей».

За заслуги в осведомительском труде товарища Николаева высоко продвинули. Сделали его инспектором областного управления Народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции. Это серьезный наркомат был, там в свое время сам товарищ Сталин карьеру выстроил. Недремлющие органы занимались наблюдением за советскими гражданами, а рабоче-крестьянская инспекция присматривала за сотрудниками недремлющих органов — не уклонился ли кто от генеральной линии и не разложился ли в морально-бытовом отношении.

Товарищ Николаев и тут хорошо себя показал. Поэтому поднялся еще выше — стал работать в комиссии Института истории партии разъездным сотрудником! Важнейшее место на самом деле — во-первых, следить, чтобы вся история ВКП(б) писалась в точном соответствии с решениями последнего пленума ЦК и личными указаниями товарища Сталина. А во-вторых, проверять партийный стаж и заслуги перед революцией разных ответственных товарищей, выявлять их участие в троцкистской оппозиции или, наоборот, подтверждать непоколебимость в отстаивании сталинской позиции.

Место хорошее — кабинет отдельный с мягким креслом есть, но сидеть в нем с утра до ночи не надо, времени свободного много. Знай ходи по списку адресов, беседуй с товарищами, намеченными к проверке, пей чай с пряниками, а то и водочку, слушай разные истории старых большевиков про участие в революционной борьбе, выявляй несоответствия в документах и докладывай, докладывай!

По линии внутренней разведки Николаев тоже продвигался, состоял он теперь на связи с самим товарищем Фоминым. И даже рапортов писать ему не надо было, а так — за хорошим обедом в образцовой столовой на проспекте Нахимсона, бывшем Владимирском, рассказывал все, что узнал.

Жил товарищ Николаев сытно и легко, отдыхал в Сестрорецком санатории для ответственных работников, входил в трамвай через переднюю дверь по особому удостоверению. Даже квартиру из целых трех комнат выделили ему в Батенинском жилищном массиве. С ванной, с газовой плитой и с водой горячей даже на кухне.

Главной же удачей товарища Николаева была Мильда, товарищ Драуле, жена. Имела товарищ Драуле партийный стаж с девятнадцатого года, хотя происходила из семьи нетрудовых элементов и до революции успела в гимназии выучиться. Но вот примкнула бывшая гимназистка к красным латышским стрелкам, состояла при самом товарище Калныньше, командире Первой бригады… Однако хоть и отличилась Мильда на постельном фронте, совсем непролетар­ское происхождение девушке сильно препятствовало. Поэтому после Граждан­ской войны удалось ей зацепиться не в Москве и даже не в Петрограде, а только в Луге, в уездном комитете комсомола. Том самом, куда в двадцать пятом году товарища Леонида Николаева заведовать и назначили.

Браки, как все мы знаем, заключаются на небесах. Вот и здесь пригласил товарища Мильду Драуле местный оперуполномоченный ГПУ товарищ Туркин на беседу.

Так и так, товарищ Драуле, объясняет оперативный сотрудник, есть вариант перейти на ответственную работу в Ленинградский областной комитет партии, но с вашим сомнительным происхождением сделать это трудно. А вот если стать вам женой перспективного работника, то глядишь, дело и наладиться может. Что скажете?

Это с кем же мне спать придется, уточняет девушка Мильда?

Назвал ей гэпэушник фамилию кандидата в женихи.

Да я с самими товарищами Калныньшем и Лацисом жила, отвечает опер­уполномоченному товарищ Драуле, а вы мне теперь какого-то кривоногого подсовываете… Это мало, получается, сделала я для нашей дорогой Советской власти?

Ладно тебе, отвечает оперуполномоченный, раскудахталась. Не хочешь — не надо, значит, так и сгниешь тут в этой Луге. Мы еще посмотрим, оставлять ли тебя на комсомольской работе, если ты не желаешь, дура, предложение органов принять… Что ты думаешь — мы другую на такое место не найдем?

Вздохнула товарищ Драуле тяжело, встряхнула гривой рыжих густых волос. Может, хоть фамилию мне оставить можно, спрашивает? Или придется паспорт менять?

Фамилию можно оставить, отвечает товарищ Туркин, подумав. Если согласна — то вопрос решен.

Ну, а Леньке Николаеву только намекнули, он от счастья чуть со стула не упал. У него такой ладной бабы в жизни не было. И пригожая, и умная, и с образованием, и работы никакой не боялась… Опять же — партийный стаж! Через год, как расписались товарищи, Леонида Николаева в Ленинград вернули, и в должности повысили, а Мильду Драуле определили в областной комитет партии, прямо в кадровый сектор, делопроизводителем.

И зажили они счастливо, надо сказать. Товарищ Николаев надышаться на жену не мог, да и Мильда к нему привыкла. Дети родились, старший Маркс и младший, тоже Леонид. Образцовая ячейка социалистического общества сложилась.

Но летом тридцать третьего года начала их жизнь круто меняться. Товарищу Драуле выпала большая удача — из обкома партии перевели ее в Ленинградское управление Народного комиссариата тяжелой промышленности, с повышением оклада и должностной категории. Это управление там же в Смольном помещалось, где и кадровый сектор обкома, только ниже этажом.

А товарища Николаева вызвали в тот же кадровый сектор, где его жена еще вчера работала, и сказали — есть решение партии, товарищ Николаев, направить вас на работу по линии железнодорожного транспорта. Поедете вы в город Рыбинск, секретарем парторганизации паровозного депо.

Вы тут все опухли, товарищи, изумился Леонид Николаев?? Меня, ответственного работника, в паровозное депо??? Да я как, управу на вас, что ли, не найду? Пусть партийная комиссия решает, что такое здесь вообще творится?!!

А комиссия думала-заседала недолго — слушали-постановили. За нарушение партийной и трудовой дисциплины, выразившееся в отказе от выполнения важного задания, исключить гражданина Николаева из рядов ВКП(б). И, само собой, с должности снять, из Института истории партии уволить.

Выложил бывший товарищ Николаев на стол председателя комиссии свой партийный билет, заборную книжку продовольственного распределителя, пропуск в столовую для ответственных работников, ключи от кабинета. Хорошо, что разрешение на хранение и ношение оружия вместе с самим оружием не предложили сдать, просто не вспомнили. Тем более что разрешение это Леонид Николаев не через партийный комитет, а через ГПУ оформлял.

Получив в кассе расчет, вышел Леонид за ворота. Побрел куда глаза глядят, по улице Воинова, пока не доплелся до управления ГПУ, на проспекте имени Володарского, бывшем Литейном, дом 4. Попросился на прием к товарищу Фомину, своему куратору.

Ну и что ты приперся сюда, спрашивает товарищ Фомин, выслушав эту печальную повесть? Надо было сначала делать что говорят, а потом уже икру метать. Чем я теперь тебе помогу?

Да как же ж, задохнулся бывший товарищ Николаев, да я же ж…

Что же ты же ж, передразнивает шепелявого товарищ Фомин? Ты что, сотрудник органов? Так, стукачок. Таких, как ты, у нас вон (выглянул в окно), только что на крышу не лезут, руками не машут… Сиди теперь, кукарекай…

Так какого же, подавился слюной гражданин Николаев, я на вас столько лет…

А не работал бы на нас, перебивает его товарищ Фомин, давно бы ехал в … Рыбинск, как социально вредный элемент… Если не на строительство какого-нибудь великого канала. Может, ты на канал хочешь? Так это мы тебе враз организуем. Если языком трепать будешь много…

Что же делать мне, бывший товарищ Николаев плачет.

Что делать, вздыхает товарищ Фомин, что делать… Садись на трамвай номер девять, ехай домой. И сиди там тихо. Через месяц-два подай заявление на восстановление, покайся в ошибках, проси дать возможность… Что я тебя учу, сам не маленький, разозлился сотрудник ГПУ! Скажи спасибо, что баба твоя на ответственной должности работает, будешь вякать много — и ей карьеру испортишь. Все, пошел отсюда! Понадобишься — вызову!

Последовал Леонид Николаев суровому совету. Сидел дома тише воды, ниже травы. Вел по старой привычке оперативные записи, но что в них могло теперь интересного быть? К информации даже «для служебного пользования» у него доступа не было, не говоря уже о «секретной». На соседей ты тоже ничего особо не соберешь — в новом доме на Батениной улице никто не хотел с исключенным из партии даже на одной лестничной площадке стоять, не то что душевно общаться.

Занимался хозяйством, присматривал за детьми, пока Мильда на работе пропадала, стоял в очередях, отоваривая продовольственные карточки. Бывший товарищ Николаев раньше и не замечал, как народ живет и о чем в тех очередях разговаривает. Ну, записал несколько таких разговоров, пробовал пойти проследить за одним особо звонким болтуном, но и тут стукачу не пофартило — болтун тот привел его прямо к отделению милиции, откуда сам через полчаса в форме вышел…

Одно счастье — Мильда от Леонида не отказалсь, не отмежевалась от мужа-неудачника. Только чаще стала на работе задерживаться допоздна. Да и как иначе — на одну ее зарплату жить пятерым пришлось — ей самой, двум сыновьям, матери-старухе, и мужу-безработному.

Поначалу-то, конечно, они не бедствовали, у Лени Николаева денежки прикоплены были, заработанные на осведомительском труде. Да и товарищ Фомин при расставании сунул ему в руку шестьсот рублей. Но через полгода денежки те подрастаяли, будто растворились.

И то сказать — по карточкам на молоко одна цена, но безработному карточки не положены, покупай по коммерческим ценам. Литр молока три рубля, молока того надо в семью два-три литра в день, деткам-то. Квартирная плата — восемьдесят рублей в месяц, пива бутылка — полтора рубля. Хорошо, что у Мильды денег хватало с излишком, даже дачу сняли летом тридцать четвертого в том же Сестрорецке, Леонид туда с детьми на полтора месяца уехал.

Тем же летом вроде бы наладились у Леонида Николаева партийные дела, снова он из гражданина стал товарищем. Вернули ему билет, правда, в учетную карточку записали строгий выговор. Это значит, в следующий раз билет уже не вернут, так сказать, последнее предупреждение.

Тут же и товарищ Фомин разовое задание Леониду подкинул. Пройди, говорит, по городу, так, чтобы в конце маршрута зайти на улицу Герцена, дом сорок три, где германский консул в Ленинграде живет, герр Рихард Зоммер. Запиши вот телефон… один шесть девять восемь два, позвонишь, проверишь, чтобы консула на месте не было.

Зайдешь, посидишь там на лавочке полчасика внизу, а потом иди в ближайший магазин «Торгсина». Возьми вот двадцать рейхсмарок, купи себе что-нибудь, как будто ты иностранец, и топай себе домой. За тобой наше наружное наблюдение идти будет. Заметишь их — хорошо, но не заметишь — тоже неплохо. Ребята учатся, а ты у нас человек опытный. Помоги проверить подготовку личного состава.

Обрадовался товарищ Николаев такому доверию. Хотя сам он топтуном в наружке не бывал, выявлять слежку его в свое время научили. Заметил всех, кого надо, доложил товарищу Фомину. Молодец, кивнул товарищ Фомин, и еще пятьдесят марок вручил, вроде премии за хорошую работу. Леонид сразу обратно в Торгсин побежал, шелковые чулки и духи французские купил для Мильды.

Но такими разовыми поручениями сыт не будешь, надо постоянное занятие искать. Считай, почти год уже без зарплаты… Однако же на работу все равно никуда Леонида не взяли. Даже с партийным билетом. Как отрезало. Куда ни кинь, все клин. Как будто внесли товарища Николаева в какие-то закрытые списки, с тем чтобы не брать его на службу никуда.

Он подумал так, когда сунулся однажды в трамвайный парк по объявлению уличному: «требуются уборщики вагонов». Вот только там поначалу его приняли. Но потом отнесли документы в комнату за черной дверью и вынесли обратно с резолюцией — отказать! И здесь — отказать! И тут — отказать! И товарищ Фомин не вызывает…

Делать нечего, пошел товарищ Николаев к Фомину сам. В «Большой дом» на проспекте Володарского его в этот раз не пропустили. Вместо Государственного политического управления стал теперь Народный комиссариат внутренних дел, и новый нарком товарищ Ягода порядки завел строгие. Так что, сказали Леониду, хочешь ждать — иди, жди на улице. Будет уходить со службы товарищ Фомин, попробуй подойти.

Через три часа товарищ Фомин вышел, побежал рысью к большому черному автомобилю, но Николаев успел прямо перед дверцей встать. Скривился товарищ Фомин, как от зубной боли. А, это ты… Ну, пойдем вот по улице, поговорим…

Смотри, Леня, какое дело, говорит товарищ Фомин грустно, занимался я твоим вопросом. Все тут плохо. Отрастил на тебя большущий зуб сам товарищ Киров. По его личному указанию тебя на работу не берут никуда. Сам понимаешь, тут тебе не то что я — начальник управления не поможет.

Обалдел товарищ Николаев от такой новости. Где он — и где сам товарищ Киров???

Где-где, ухмыльнулся товарищ Фомин, в одной шманде. Говорил я тебе, надо было в Рыбинск тогда ехать, мудаку. А Мильда твоя здесь бы как следует и где надо устроилась, глядишь, и вернули бы тебя с повышением. Нет, ты в бутылку зачем-то полез! Хоть бы со мной посоветовался! И ходишь тут светишься, весь такой яркий, весь такой на партию обиженный!.. Скажи спасибо, что Мильда за тебя Сергея Мироновича все-таки попросила, чтоб тебе ленинградскую прописку в паспорте не вычеркнули.

В партию мы тебя вернули, поднимает палец замначальника ленинград­ского управления НКВД, но это всё. И то смотри, ты со своим выговором строгим на соплях висишь. Упадешь — никто не поможет. Хочешь обратно в систему — только через Мильду. Знаешь сам — звезда выше Совнаркома!

Глядит на собеседника товарищ Леонид Николаев, глаза по восемь копеек сделал.

Ну, чего вытаращился, спрашивает товарищ Фомин, скажешь, не знал? Не валяй дурака, Леня! Попробуй вот Мильде в ноги упасть, чтобы товарищ Киров тебя обратно на службу взять разрешил. Посмотришь, что будет… Иначе никак! Все, иди!

Николаев до дома номер девять на Батениной улице как в тумане дошел. Чуть с Литейного моста в Неву-реку не опрокинулся. Потом сидел, край клеенки на кухонном столе дергал, глядел в окно на пустую дорогу, пока не подъехал к дому серый «форд» — Мильду привезли со службы.

Простучали каблуки по лестнице, щелкнул дверной замок, как винтовочный затвор.

На прямой вопрос супруга Мильда Драуле отреагировала спокойно, без истерик, криков и оправданий лишних.

А чего бы ты хотел, отвечает сотрудница управления Наркомтяжпрома? Чтобы я в эту трепаную свою Лугу с двумя детьми обратно тащилась? Нет уж! Я на шестидесяти квадратах здесь в Ленинграде сижу и буду сидеть! Сергей Миронович обещал, поворачивается Мильда к портрету на стене, он еще и в Москву меня с собой возьмет.

Если бы не ты, продолжает баба, я бы, может, уже на Первой улице Деревенской бедноты или на проспекте Красных Зорь в квартиру въехала. Так что сиди себе. Тоже мне, мавр Отелло. Жилплощадь есть, партбилет вернули, деньги дадут, работать не требуют, гуляй вон с маленькими на площадке детской или пиво пей. Нет, он тут в начальника хочет поиграть! Должность ему вынь до положь!

А за что меня тогда… В политическом доверии отказывают, продолжает Леонид возмущаться? Не берут даже в трамвайный парк! Что я, прав лишенный? Вон, подсказывали мне, в какой-то список я тут мог попасть, по решению… самого… глянул Николаев на жену осторожно… и на портрет глаза перевел.

В список, сдвинула брови Мильда? Не знаю… Вряд ли. Может быть, хотя, у Сергея… у самого… врагов и завистников много… А ты бы как хотел? Чтобы я… того…, а тебя секретарем райкома, что ли, сделали?

Тяжко так, пискнул Николаев. Я же тебя не упрекаю! Я тебя люблю, Мильда, правда! Просто… ну обидно же!

Ладно, ладно, обняла товарищ Драуле непутевого своего муженька, не скули. Сергею Мироновичу некогда сейчас, он к пленуму Центрального Комитета в Москве готовится. Не до личных дел. Вот вернется, будет в настроении хорошем, попрошу за тебя. Ты не думай, я ведь тоже не шкура какая-нибудь… Ты мне все равно не чужой, даже сейчас. Стала б я стараться так, если бы тебя не жалела, горе ты мое!

Ждать пришлось месяца два с лишним, Леонид Николаев за это время совсем извелся. Дома ему не сиделось от тоски, бродил по улицам, парусиновыми ботами по булыжникам шаркая, толкался по магазинам и пивным, во дворы проходные заглядывал зачем-то. В одном из таких дворов случилась с ним неприятность.

Подошли к Леониду какие-то крепкие парни, причем не блатные, а по виду — физкультурники из общества «Динамо». И, не затевая долгого разговора, понавешали товарищу Николаеву тяжелых оплеух, пустили кровь из носа.

Он в милицию, конечно, заявил, но там к его словам отнеслись без большого интереса. В то время на ленинградских улицах надо было ходить, да оглядываться — не было у карательных органов директивных указаний насчет охраны личности граждан и их имущества. А шпана городская о том прекрасно знала.

Пробовал Николаев на это приключение товарищу Фомину пожаловаться, но чекист только отмахнулся. Пушка есть у тебя? — спросил. Есть! Ну и носи ее с собой, в случае чего шмальни в воздух, и порядок. Можешь и в живот шмальнуть, наш гуманный советский суд за прижмуренного хулигана строго не спросит.

Последовав хорошему совету, с того случая Леонид стал носить с собой старый солдатский револьвер системы Нагана, и раз в неделю в тире ОСОАВИАХИМ в стрельбе тренировался.

С этим своим наганом товарищ Николаев опять вляпался — шел себе по проспекту Красных Зорь, даже по сторонам не озирался, как его остановили, обыскали, нашли револьвер… Шухер, крик до небес подняли! Но, удостоверение на оружие и партийный билет проверив, отпустили. Леонид только потом сообразил, что задержали его напротив дома, где товарищ Киров официально жил. Берег народный любимец свою жизнь. Хоть и не присутствовал первый секретарь обкома ВКП(б) в тот день в Ленинграде, отделение охраны бдительно службу рядом с важным домом несло.

Да и бывая-то в городе, товарищ Киров предпочитал не с женой, вечно хворой, в квартире, хоть и большой, скучать-валандаться. Первый секретарь обкома все больше в бывшем дворце Матильды Кшесинской с девочками-балеринами из труппы Государственного академического театра оперы и балета, бывшего Мариинского, время проводил. Совещания там рабочие устраивал, по вопросам развития танцевальной культуры. К нему туда сам товарищ Райхман из Москвы приезжал, московских балерин привозил со собой. Ну и товарища Драуле, натурально, в тот особняк часто приглашали. Хотя танцовщица из нее была так себе, отсутствие музыкального слуха мешало. Да и двух детей родив, ты особо так не потанцуешь, как девочки из балетной труппы могут.

В конце ноября Мильда вернулась с работы веселая. Сообщили их отделу, что на Пленуме ЦК в Москве принято решение о частичной отмене карточек на продукты питания. По этому поводу первого декабря должен будет в Таврическом дворце пройти актив ответственных работников, где товарищ Киров с докладом планирует выступать.

Вот бы мне туда билет, загорелся Леонид! Пусть товарищи увидят, что вернули мне политическое доверие!

Хорошо, хорошо, смеется жена, попрошу. И Сергея Мироновича за тебя попрошу обязательно, не тревожься. Все у нас с тобой будет хорошо!

Утром первого декабря Мильда на работу уехала, а Николаев стал к вечернему мероприятию готовиться. Выгладил пиджак, ботинки почистил. Сидит, ждет звонка — товарищу Мильде Драуле, как ответственному сотруднику, домашний телефон полагался — редкое дело по тому времени! Сам товарищ Орджоникидзе, народный комиссар тяжелой промышленности, распорядился!

А тем временем товарищ Драуле к своему кабинету в Смольном шла, когда ее вежливый человек остановил. Она имя его не сразу вспомнила, но лицо знакомым показалось.

Фомин моя фамилия, улыбнулся вежливый человек, добрый день Мильда Петровна, рад вас встретить, как ваши дела?

Узнала Мильда товарища Фомина, это он ее перевод в Управление Наркомтяжпрома согласовывал от ГПУ и беседовал с ней перед назначением на должность.

Добрый день! Как мои дела, вот все мужа никак к делу не могу пристроить… Может быть, помните такого, Николаева Леонида? Он так билет хотел на актив сегодняшний получить, у вас, кстати, лишнего не найдется? Не сложилось у него в последнее время что-то по службе, а… а большое начальство мне не очень удобно лишний раз о нем просить… Хочу узнать, вдруг вы посодействуете, по своей линии?

Конечно, конечно, тает в улыбке товарищ Фомин, для вас, Мильда Петровна, все, что захотите! Только я не понимаю, какие у Леонида Васильевича проблемы по службе могут быть? Он же наш человек, и работает хорошо, и оклад содержания мы ему повысили недавно. Я, конечно, не имею права об этом говорить, но ведь вы, Мильда Петровна, товарищ проверенный, так сказать, доказали делом… хм, да… Леонид Васильевич о вас только хорошее всегда докладывал… Разве вы не знали? Ну, товарищ Николаев мастер конспирации, за это его и ценят в управлении… Вы себя хорошо чувствуете, Мильда Петровна? Вы что-то побледнели, душно здесь…

Не побледнела, а прямо позеленела Мильда, услышав такую про своего муженька характеристику. Вот он значит, что, стукач проклятый, христопродавец, удумал… бедненьким решил прикинуться, чтобы на ее губе в рай въехать. Сволочь коротконогая! Еще самого Сергея Мироновича за такую тварь просить! Ну уж нет! Не дождетесь!

Спасибо, говорит Мильда Петровна, спасибо, что подсказали, товарищ… Фомин. Да, наверное… просто Леня действительно хороший конспиратор, зря я беспокоилась о нем…

Да, кивает товарищ Фомин, он сотрудник просто отличный, только… посоветуйте ему в высказываниях быть повнимательнее, что ли… Леонид Васильевич последнее время тут что-то про свой перевод в Москву заговорил, про ответст­венную работу у самого товарища Кирова. На вас ссылался…

Я, конечно, этих ваших с ним планов не знаю, делает товарищ Фомин серьезное лицо, но завистливых людей много, пусть бы он вашим именем так не прикрывался… Мое дело, знаете ли, маленькое, предупредить, я ведь только из самого глубокого уважения…

Отвернулась от энкавэдэшника Мильда Петровна, загрохотала каблуками по коридору. Мало того что Леня Николаев за ее счет целый год тихонечко прожил, так он еще свою жену, как пешку, в каких-то своих играх разыграл. Ну, будет ему теперь и билет на актив, и заступничество перед Сергеем Мироновичем! Так дам, в двух руках не удержит! Господи, думает Мильда, а если это чекисты в отношении самого товарища Кирова что-то мутят, и ее муженек в этой комбинации через нее участвует??? Вот ужас-то!

А тем временем дома у Николаева телефонный аппарат забренькал. Леонид трубку хватает. Мильда!

Фуильда, слышит он в ответ голос товарища Фомина. Ты, я смотрю, действительно дурачок, Леня! Неужели ты всерьез думаешь, что баба твоя самому… про тебя напоминать будет? Кто же так дела решает? Хочешь, чтобы все сложилось — выйди со своим вопросом напрямую, как мужик к мужику! Больше уважения к тебе будет! А то затихарился там, как клоп в ковре, ждет, пока ему на блюдечке принесут новую должность… Не дождешься! Хочешь проверить — спроси, выпишет тебе Мильда сегодня билет на партийный актив? У нее на столе сейчас пять штук чистых бланков валяется, выделенных аппарату управления Наркомтяжпрома! Все понял?

И отключился.

Сидит Леонид Николаев, сжимает телефонную трубку в руке. Встал, положил ее на аппарат, пошел в комнату, шелкнул ключом в шифоньерном ящике, вытащил наган. Покрутил барабан, опустил оружие в карман глаженого пиджака. И опять к телефону. Мильде звонить.

Ждать пришлось ему долго. То линия была занята, то Мильда выходила куда-то. Наконец, соединили супругов.

Леонид сначала не понял ничего. Потом трубку положил на стол, послушал, как исходит жена матерным криком. Вот же память у бабы! Леонид и позабыл про себя давно, что ему Мильда сейчас напомнила. Вот оно как бывает. Вот что власть с людьми делает.

Взял трубку — там тишина. Странно. И в квартире тихо.

Опустил трубку на рычаги осторожно.

А телефон снова зазвонил.

Ну как, слышит Николаев голос товарища Фомина, пообщался?

Пообщался.

Что делать думаешь?

Пойду, говорит Леонид. Все вокруг в тумане качается-плывет. Пойду в Таврический, на актив.

В Таврический, переспрашивает товарищ Фомин? Вот и правильно! Вот и молодец. Билет где возьмешь?

Не знаю, отвечает Леонид. Попрошу кого-нибудь…

Верно, соглашается товарищ Фомин, сиднем не сиди, сходи в Смольный, поговори с товарищами! Что тебе, билета не дадут? Ты теперь в партии восстановлен. Они все тебя еще по комсомолу помнить должны. К Петрошевичу сходи, например, в промышленный отдел. Вы с ним вместе на «Арсенале» работали, помнишь такого?

Помню Петрошевича, как во сне повторяет Николаев. Схожу.

Только будь там мужиком, понял? Товарищ Фомин, похоже, даже волнуется. Хороший он все-таки человек.

Буду. И сам трубку положил.

Значит, товарищ Киров, захотел ты мужику жизнь поломать, чтобы с бабой его выспаться. За что же так? Разве Леонид Николаев не понимает? Разве Леонид Николаев тоже не человек? Ничего, ничего. Есть, есть выход.

Сунул руку в карман, взялся за рукоятку нагана.

Присел к столу, открыл тетрадку ученическую, карандаш чернильный лизнул.

И вывел аккуратным почерком.

«Дорогой жене и братьям по классу! Я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности. Поскольку нет свободы агитации, свободы печати, свободы выбора в жизни и я должен умереть. Поскольку из ЦК/Политбюро не подоспеет, ибо там спят богатырским сном»

Вытащил револьвер, посмотрел в маленькое дуло.

Примерился.

Нет!

Нет, товарищ Киров! Думаешь, Леня Николаев — дурак? Думаешь, Леню Николаева в дерьме топить можно?

Билет в Таврический? Ничего, не одна Мильда осталась на свете. Прав Фомин, найдутся еще товарищи. Даром, что ли, Леонид Николаев столько лет на комсомольской работе был? Верно, товарищ Петрошевич, инструктор горкома, тоже в Смольном сидит. Или товарищ Котолынов, в Смольнинском райкоме, по соседству. Мир — он не без добрых людей.

Надо только Мильде попробовать еще позвонить.

На этот раз их без задержки соединили.

На хрен пошел, говорит мужу товарищ Драуле. Чтобы духу твоего в моей квартире сегодня же не было. Не уйдешь сам — милиция выведет. И дружки твои из НКВД тебе не помогут. Я все сказала.

Все, значит, все.

Натянул Леонид серое драповое пальто, нахлобучил шерстяной клетчатый картуз, еще раз наган в кармане проверил. Закутал шею холодным бумажным шарфом, сунул ботинки в галоши.

Может, чаю выпить перед дорогой? Нет, время терять не надо. Актив в шесть часов, пока в Смольный, пока билет получить…

Хорошо, что детей дома нет. Теща ушла куда-то… Не сказала. Карточки отоварить пошла, наверное. Отменят скоро карточки-то, Мильда рассказывала…

Надо идти.

Глянул на часы-ходики — начало двенадцатого.

И вышел из дома, встречая лицом декабрьский стылый ветер, не закрыв дверь на ключ.

* * *

О стрельбе в Смольном народный комиссар товарищ Ягода получил шифровку в шестнадцать часов сорок пять минут. Сразу поднял трубку, с товарищем Сталиным его соединили моментально.

Товарищ Сталин известию не удивился. Видимо, к нему в аппарат информация еще раньше пришла. Дело такое.

Запроси подробности, и приезжай, говорит товарищ Сталин наркому внутренних дел. Скажи, пусть сюда докладывают, если новости будут.

В семнадцать десять нарком Ягода доложил товарищу Сталину о безвременной кончине товарища Кирова.

Ты скажи, зачем он в Смольный поперся, спрашивает товарищ Сталин с удивлением. Сергей же в Таврическом должен был выступать, затем и поехал утренним поездом?

Морщит нос нарком внутренних дел — дело такое, наверное, к бабе своей перед выступлением товарищ Киров решил заскочить…

К бабе… не удивился товарищ Сталин. Говорил я ему, бабы и гулянки доведут… не закончил генеральный секретарь своей фразы. Ладно, подождем, посмотрим, что нам дальше там доложат.

Ждать вождю пришлось два часа.

В девятнадцать десять Ягода принес первую шифротелеграмму, подписанную начальником управления Медведем. «Жена убийцы Николаева по фамилии Драуле Милда, член ВКП(б) с 1919 года, до 1933 года работала в обкоме ВКП(б). Арестованный Николаев отправлен в Управление НКВД Ленинградского военного округа. Дано распоряжение об аресте Драуле. Проверка в Смольном проводится».

Товарищ Сталин прочитал. Посмотрел на наркома Ягоду с большим сомнением. Где этот Николаев сейчас?

Его в психиатрическую больницу отвезли, подсказывает товарищ Ягода, он, похоже, того… с катушек съехал.

В психиатрическую? — переспрашивает товарищ Сталин. Вот что… Передайте сейчас Медведю, пусть Николаева там быстро обратно на катушки вернут. А если с ним случится что-нибудь, то из Медведя мы белую медведицу сделаем.

Есть, товарищ Сталин, вскакивает по стойке смирно нарком НКВД.

Сиди, сиди пока, хмурит брови вождь. А с бабой той что?

Начал объяснять товарищ Ягода.

Мильда Драуле, давая показания через четверть часа после того, как ее муж товарищу Кирову мозги вышиб, заявила, что ее муж, Леонид Николаев, сильно страдал из-за своего исключения из партии. И хотя был возвращен в ряды, но, как бывший исключенный ответственной должности так и не получил. А работу на производстве не мог найти по причине неврастении. Разрешение же на оружие было выдано Николаеву давным-давно, но кем и когда — она знать не знает.

Показания Драуле, дипломатично замечает товарищ Ягода, окончательными считать нельзя. И то правда — Мильда Петровна сильно не в себе была. И понятно — сначала выстрелы услышала, а потом в комнату отдыха вместо товарища Кирова входит товарищ Коган из секретно-политического отдела НКВД, и сквозь зубы так — что, мол, забыла тут, одевайся да выкатывайся поживее с режимного объекта.

Все это как-то неубедительно, товарищ Ягода, шевелит усами генеральный секретарь. Этот Медведь из Ленинградского управления — что за человек?

Товарищ Ягода подчиненного покрывать не стал. Доложил объективно. Да и чего тут скрывать? Товарищ Сталин, наверное, про начальника Ленинград­ского управления НКВД и сам много знает.

Так и оказалось. Правда, пару эпизодов из ленинградской жизни Медведя товарищ Сталин все-таки не знал. Или виду не показал, что знает. Засмеялся в усы.

Это что получается, улыбается вождь, на такой ответственной должности, как управление НКВД в Петрограде, находится у нас расхититель социалистической собственности, разложившийся в морально-бытовом отношении… А скажи тогда, какое у твоего Медведя политическое лицо?

А чего тут скажешь? Человеческое лицо у товарища Медведя такое, что от рожи красной и прикурить можно. А политическое? Сорок четыре года, родился в черте оседлости… но не еврей, и не поляк, а так… что-то мутное, в документах — белорус. По образованию — техник-строитель, старый партиец, с девятьсот седьмого года… Служил в царской армии, но на фронтах империалистической войны не был, уклонился по болезни. С восемнадцатого года — работал в Чрезвычайной комиссии, был палачом.

По этой линии пошел и дальше, служил в управлении концлагерей или бывал уполномоченным по организации литерных мероприятий. Дважды краснознаменец — за литерные акции в Польше и за изъятие контрреволюционного элемента на КВЖД. Дважды — почетный чекист. В политических уклонах замечен не был, к оппозиции не примыкал. Да какая может быть там оппозиция, если у товарища Медведя всю жизнь одна позиция была — как бы в теплом углу да с бабой сладкой пригреться…

Ну-ну, говорит товарищ Сталин, что же твой Медведь убийцу товарища Кирова просмотрел? Надо думать… Пусть побольше сведений из Петрограда придет… Подождем.

Часам к одиннадцати вечера товарищи Сталин и Ягода разложили на столе шифровки из Ленинграда, товарищ Поскребышев записи телефонных докладов принес. Начала складываться объективная картина.

Выяснилось, что Леонид Николаев, в поисках билета на партийный актив в Таврическом, первым делом в Смольнинский райком завернул, но там его не обнадежили. Обещал один товарищ дать билет, но не раньше, чем в пять вечера, и то если останется лишний.

Пришлось Николаеву в Смольный бежать. Отыскал он там в промышленном отделе товарища Петрошевича. Тот визиту старого знакомого не удивился и просьбу о билете выполнил. Согласовал, естественно, с Особым отделом, там не возражали.

Получив заветную картонку с печатью, гражданин Николаев пошел в буфет и засел там на целый час. А напившись чаю со сладкими пряниками, пошел Мильду искать.

И вот тут пружина событий начала разворачиваться неожиданно.

Мильду Драуле на служебном месте Леонид Николаев не застал. Буквально за пять минут до его прихода позвонили ей и вызвали. А куда вызвали, Леониду, естественно, не сказали. Впрочем, судя по дальнейшим его действиям, о маршруте жены он и так догадался.

Потому что пошел он прямым ходом к апартаментам товарища Кирова. Только туда его, само собой, не пустили. Заступил ему дорогу сам товарищ Дурейко, телохранитель секретаря обкома. Стой, назад. И в коридоре не стой. Не положено.

Не положено, так не положено. Порядка Леонид Николаев нарушать не стал, пошел в туалет, тут же, в коридоре.

А тем временем товарищ Киров уже по особой лестнице наверх поднимался. Товарища Дурейко по телефону сориентировали, он ушел Мильду предупредить, чтоб была готова. А охранник товарищ Борисов от шефа отстал, замешкался.

И ровно в шестнадцать часов тридцать минут пути товарища Кирова и гражданина Николаева пересеклись. Сергей Миронович Киров в коридор к особому кабинету повернул, где его Мильда дожидалась, а Леонид Николаев из туалета ему навстречу вышел.

Что там между мужиками произошло — никто так и не увидел. Только на звук выстрела отовсюду повыскакивал народ. Николаев хотел вторым выстрелом в себя, но не смог. Хлопнул из нагана в потолок и рядом с Кировым рухнул без сознания.

Уже ночью, когда товарищи Медведь, Фомин, Молочников и Стромин вчетвером допрашивали арестованного гражданина Николаева, Леонид все на себя взял. Прямо так и сказал под протокол: «…категорически утверждаю, что никаких участников в совершении мною покушения на тов. Кирова у меня не было. Все это я подготовил один и в мои намерения никого я не посвящал. А мысль об убийстве Кирова возникла у меня в ноябре тридцать четвертого года по причине оторванности от партии, от которой меня оттолкнули…»

Но товарищей Медведя и Фомина в этой истории подвела любовь к копеечным эффектам. Сообщи они в Москву показания Леонида и Мильды, без лишних слов, может быть, товарищ Сталин этим показаниям и поверил бы. Но товарищ Фомин решил красиво сыграть, даром, что ли, проводил он «операцию прикрытия». Так и написал в отдельной шифротелеграмме: «в записной книжке Николаева запись: «герм. тел. 169-82, ул. Герцена 43». Это действительно адрес германского консульства»

Для товарища Сталина этого достаточно было, чтобы сразу всю картину себе представить ясно. Птицу — ее ведь по полету видно. Особенно на фоне того, что он про товарищей Медведя и Фомина дополнительно узнал.

Как прочел товарищ Сталин про «телефон консульства в записной книжке», так сразу и спросил товарища Ягоду — говори уже прямо, твоих рук дело? Или это люди твои с товарищем Кировым в Петрограде свои счеты сводили? Я Сергея хорошо знал. Что вы там с ним не поделили? Баб? Квартиры? Или снова провалили план второй пятилетки?

Я, товарищ Сталин, разгибает спину товарищ Ягода, готов, если партия скажет, разделить политическую ответственность за случившееся, но!.. Я не соучастник! Соучастие, товарищ Сталин, вы так же хорошо знаете, как и я, — что это такое… Тут, вздыхает нарком НКВД, квартирный вопрос! Квартирный вопрос, он, товарищ Сталин, просто лежит бревном на пути победной поступи строителей социализма. Пока не решим его — этот проклятый вопрос нас сильно тормозить будет.

Ну, к решению квартирного вопроса можно подходить диалектически, говорит задумчиво товарищ Сталин. Можно построить квартиры… А можно сделать так, чтобы в квартирах стало меньше жильцов. Поверь, товарищ Ягода, будет еще время — квартиры в Петрограде останутся, а вот жить там будет некому — вот и вопрос квартирный решится. Но в целом ты прав, можно сказать, что товарища Кирова не только бабы, но и квартирный вопрос в итоге погубил…

А в политическом смысле что товарища Кирова погубило? — интересуется главный чекист осторожно. Как мне сотрудников в этом смысле ориентировать?

Верно мыслите, товарищ Ягода, поднимает голову генеральный секретарь! Я бы сказал, мыслите по-большевистски! Мы тут посоветовались с товарищами и решили: товарищ Киров пал на боевом посту от рук партийной оппозиции! Ищите настоящего виновника убийства среди зиновьевцев! А найдете — там решим, что с ними делать. Советский суд вынесет им меру.

А с Медведем и Фоминым как поступим, переминается с ноги на ногу товарищ Ягода. Их тоже… того? Или подождем?

А зачем с ними что-то делать, удивляется товарищ Сталин? Отстранить от занимаемых должностей, проверить на менее ответственной работе, дать возможность восстановить политическое доверие… Не думай об этом, нам сейчас более важные вопросы надо решить. Наверное, придется в Петроград мне приехать, с Николаевым побеседовать самому. Смотрите там, чтобы был он жив, здоров, накормлен хорошо. Заодно послушаю, что товарищи Медведь и Фомин мне расскажут…

* * *

Где тонко — там и рвется, слышали, наверное, такую поговорку. Чем сложнее схема операции, тем выше риск провала. Я, бывало, и сам это замечал — не только по секретному, но и по женскому делу. Если ты бабе приглянулся, она тебе сразу все и не станет рака за камень водить. Чем быстрее, тем надежнее. Начнет туда-сюда крутить — ничего, скорее всего, не выйдет, не пришелся ты ей по душе и телу. Зацепил, поволок, сорвалось — значит, надо на другом месте рыбку ловить в мутной воде. А сложные комбинации строить — это, доложу я вам, дело ненадежное, все равно что карточный домик на сыпучем песке городить.

Задачи ликвидировать товарища Кирова, конечно же, не ставилось. И ставиться не могло. Ни при каких обстоятельствах. Просто — стечение обстоятельств. Раз в сто лет, говорят, и палка стреляет. А тут — человек с наганом, да еще во взвинченном состоянии.

Задумка у товарищей Фомина и Медведя была другая — создать вокруг товарища Кирова ситуацию, в которой никто, кроме чекистов, помочь бы ему не смог. Доказать первому секретарю Ленинградского обкома ВКП(б), что лучше ему свои действия с областным управлением НКВД координировать. Убедительно так доказать.

Должен был Леонид Николаев получить у дружков в Смольном свой билет в Таврический дворец, прийти туда со стволом на кармане, оказаться с товарищем Кировым рядом… А потом — все просто. Приняли бы гражданина Николаева сотрудники товарища Медведя. Может быть, и застрелили бы при задержании — как пошло бы. Такой задачи — чтобы вот именно застрелить Леонида — тоже ведь никто не ставил.

А дальше — вся биография гражданина Николаева как на ладони. Тут и мотив, и возможность, и даже связь с германской разведкой. На всякий случай товарищ Фомин германскому консулу через агентуру свою подсказал, что лучше бы тому не быть второго декабря в городе. Консул распорядился на второе число взять билет на поезд до Хельсинки. И здесь все было складно.

Не учли товарищи только одного. Не предусмотрели, что товарищ Киров, когда, в Ленинград вернувшись, на свою квартиру заедет, то решит Мильде по телефону позвонить. А позвонив — захочет встретиться перед выступлением в Таврическом, чтобы побаловаться с подругой по-недолгому. Потому и приказал товарищ Киров свою машину в Смольный завернуть.

И тем более не мог себе представить товарищ Фомин, что Леонид Николаев, вместо того чтобы в буфете Смольного чай пить, пойдет по коридорам шляться, Мильду искать… И товарища Кирова случайно встретит. Со всеми вытекающими из этого неприятного факта долгосрочными последствиями.

P.S.

Леонид Николаев был расстрелян 29 декабря 1934 года.

Мильда Драуле была расстреляна 10 марта 1935 года.

Филипп Медведь был расстрелян 27 ноября 1937 года.

Генрих Ягода был расстрелян 15 марта 1938 года.