|
Об авторе | Алексей Арнольдович Пурин (1955, Ленинград) — поэт, переводчик, эссеист. Стихи: «Почтовый голубь. Собрание стихотворений. 1974–2014». СПб., 2015; «Ушебти: Стихи III тысячелетия» (в печати). Эссеистика: «Воспоминания о Евтерпе». СПб., 1996; «Утраченные аллюзии». СПб., 2001; «Листья, цвет и ветка». СПб., 2010. Переводит немецких и голландских поэтов. Заведует отделом поэзии и критики журнала «Звезда». Лауреат премий «Северная Пальмира» (1996, 2002), «Честь и свобода» (1999), журналов «Нева» (2014) и «Новый мир» (2014). Стихи и эссе переводились на многие европейские языки. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 2, 2020.
Алексей Пурин
Против теченья
* * *
Максима, тем самым — аксиома:
жизнь прожить — не Невку перейти
(слишком уж река тебе знакома —
мост стоит, отзывчив, на пути).
Ах, как жаль! Ведь так хотелось этой
ограничиться голубизной-
желтизной, двумя-тремя воспетой, —
белизной сквозной!..
— Нет, давай-ка в дебри нелюдские
забредём, — твердят, — и поглядим,
как с тобой расправятся стихии,
нелюди и люди, нелюдим!
В старой империи
1. 1976 А.П.
С приятелем в студенческие годы
в театры, а не только в кабаки,
ходили. Был приятель меломаном
и театралом, хоть и мизантропом
(родился в Омске, а живёт в Торонто).
Любил вино грузинское сухое —
цоликаури, мцване, цинандали,
эрети, мукузани, телиани,
вазисубани, усахелаури,
чинури, гурджаани, оджалеши
(оно послаще чуть), напареули,
кварели, тибаани... Боже мой!..
На Петроградской дивный уголок
тогда существовал — кафе «Мерани»,
где были и шашлык, и бастурма,
цыплята табака, сациви... Ладно,
проехали... Какие коньяки
тогда выдерживали на Кавказе!
Теперешним французским не чета.
Театры тоже были по карману.
И даже чуда тамошних буфетов —
шампанское («Абрау», «Новый Свет»),
и чёрная икра, и осетрина —
всё то, чего иначе не достать
не только ленинградскому студенту.
...И вот я помню Кировский театр
(до ленинцев и после — Мариинский).
Мы — во втором ряду. А в царской ложе —
Г. В. Романов, член Политбюро,
глава обкома, Агостиньо Нето,
Анголы братской первый президент...
Заставили подняться и похлопать.
Похлопали — ну что же, не беда,
занятно даже.
Худшее случилось
в антракте. Мы шагали торопливо
к буфету вожделенному. Как вдруг
ещё в фойе два низеньких (точь-в-точь
таких, как в окончании «Процесса»,
как раз тогда прочитанного, Кафки)
в костюмчиках похожих человечка
(ошибки нет: одежда ли, лицо —
всё было строго единообразным)
нам очень шустро преградили путь
и прошептали: «А туда нельзя...»
В тот день балет мы больше не смотрели.
Хотели и Творцу вернуть билеты,
но не нашли ни Кассы, ни Кассира.
2. 1982—1984
В хромовых и в юфтевых (в кирзовых —
иногда) два года протрубил.
Сколько зорь увидел бирюзовых!
Сколько хмурых елей загубил
с солдатнёю на лесоповале
у границы с финнами! Зимой
сколько раз в лесу мы ночевали
на болоте стылом, боже мой!
А ещё ведь валенки забыты
и бушлат, прожжённый за костром...
...СССР не грохнулся с орбиты
и социализм ещё на слом
не пошёл — в Анголе ли, в Заире,
и Менгисту Хайле Мариам,
замочивший негуса в сортире,
за каким-то хером нужен нам.
Им — Амин! Любили людоедов
в то десятилетье, упырей
старцы-президенты, отобедав
опресноком, — что им царь царей! —
на Потомаке ли, на Москве ли...
...Так молчи, судьбу благодаря,
что твои в Карелии скрипели —
а не в Кандагаре — прахоря.
3. Заирская песня. 1971
Мобуту Сесе Секо —
значит, пойдёт далеко,
непобедимый воин —
Куку Нгбенду — силён,
о! — ва за Банга — он
славных побед достоин.
Неодолим, как лев,
неумолим — и гнев
бледных гиен Астарта
чует его, дрожа:
не нужно ему ножа
в пилотке из леопарда.
Он — сокрушитель зла.
После него — зола.
Влит в золотые латы.
Любит его народ.
<Но всё равно помрёт
он от рака простаты.>
4. 1981
Чёрт знает чем я занимался в жизни.
К примеру, проектировал заводы
кирпичные. Недолго, года два.
Но побывал за этот краткий срок
во многих городах родной державы —
от Вильнюса до Екатеринбурга
(Сибирью занимались москвичи).
И странно: коль в Архангельск — в январе
изволь лететь, коль в Грозный — так в июле.
В Чечне стояла страшная жара.
В гостинице чудовищной, конечно,
не слышали о кондиционерах;
зато всю ночь шуршали мотыльки,
порхали у лица, стучали в стёкла...
Впервые я увидел, как сидят —
на людных остановках, например, —
на корточках суровые мужчины,
включая тех, что в дорогих костюмах
и галстуках... (Потом и к нам пришло
поветрие такое — в девяностых.)
Коллегой местным приглашён в театр
я был, но помню только духоту...
После спектакля, впрочем, прогулялись
бульваром, водки выпили в «отеле»
(проектировщик был христианином).
С утра махнули в славный Ножай-Юрт
на ведомственном газике — коллега,
я и водила, тоже русский... Горы
великолепны, что и говорить!..
А жители — щедры, гостеприимны!..
В райцентре нас встречала председатель
райисполкома, девушка совсем
(киношный мне припомнился кавказец:
«Спартсмэнка, камсамолка!..»).
Тотчас нас
в столовой накормили-напоили —
и, помню, я порядком захмелел.
А потому, когда на горный склон
привёз нас паренёк на мотоцикле
с коляской и сказал: «Вот здесь завод
кирпичный мы планируем поставить», —
расхохотался: нужно полгоры
снести, чтоб уместить здесь нашу печь
туннельную длиною в двести метров
(иных печей нам ГОСТ не дозволял...)
Проект заглох... Что с девушкою стало —
подумать страшно — десять лет спустя...
Недавно обнаружил в Интернете:
завод таки построили — простой,
как в прежние столетья, без размаха,
присущего столичным институтам
и строгим государственным стандартам.
Разрушили. Потом восстановили.
А нам тогда в обратную дорогу
бутыль вручили чачи и закуску —
баранину, домашний сыр, чеснок...
За что — бог весть...
А вы — «Хаджи-Мурат,
Хаджи-Мурат!..» Да сам Шамиль бы запил
в стране социализма развитого.
Сarte postale
Е.В. Невзглядовой
...мучит меня эта дорогая загадка.
М. Кузмин
А вот открытка, на которой
сосредоточим интерес —
в ней всё таится, как за шторой...
Написано: «Христос Воскрес!»
(Верней: «Христос Воскресе!») Дале —
уверенное «М. Кузьминъ».
Зачем тут ерь? Чтоб мы гадали?
Лукавство прячется в детали,
в игре причудливых причин...
Кому, куда — не указали.
И текст четырнадцатым годом
датирован — веков Рифей!
...В тунике Собинов-Орфей
(земляк, годок) поёт под сводом
айдесским, в сумрачной тени —
открытку лишь переверни...
Кого картинкою такою
поздравил с Пасхой наш поэт?
Кому он начертал привет
своею дорогой рукою?
«Воистину Воскрес!» — в ответ
гудит почтовый над рекою.
* * *
Римские базилики с вокзалами
схожи — так же людно, тот же гул...
Полон зал наехавшими галлами,
на баул сменившими аул, —
даками, и готами, и гуннами?..
Или здесь отъезд в иную даль —
вздохи под пролётами чугунными,
рельсов ускользающая сталь?..
* * *
Благодаря Алёхину я снова
три раза посетил Москву —
узрел кумир Владимира Святого
я наяву!
В автобусах объехал «А» и «Б» я
давно любимые края —
и дюжину высоток Ниобея
явила мне, бахвальства не тая.
Москва прекрасна! Даже если сдуру
роскошествует. Ладно. Дай ей бог.
Никто пока её клавиатуру
настроить к лучшему не смог...
Успею за два дня на три фуршета,
не говоря про букеровский стол, —
О, чудо это:
сколь плодоносен русский наш глагол!
А сколь обилен, сколь он хлебосолен,
наш стольный град!
И сорок сороков в нём колоколен,
как при Димитрии, звонят.
* * *
Михаилу Щербакову
Знаю, в Италии этаких нет.
Были когда-то:
Данте, Петрарка… терцина, сонет…
Время заката.
Да и у нас это тише воды,
ниже травы, как велели
за полчаса до великой беды
лучшие нас менестрели…
Важно ли, что под рукою поёт —
скрипка, гитара,
грифель, перо?.. Или — только полёт
чистого дара?..
Будем довольны же тем, что дано
малое это
чудо искусства, покуда оно
теплится где-то.
Марш Радецкого
Ах, лошадки, вижу, не такие,
как в шарманке Штрауса-отца!
И австрийцы, всадники лихие,
не похожи тоже на скворца
в нотной клетке — тонкой, золочёной
(или — на кузнечика скорей), —
в проволоке, скрипками кручённой
с росчерком заправских писарей…
Мастерски гарцуют, молодецки.
Но смычки проворней в сотню раз!
Да и сам фельдмаршал граф Радецкий,
весь в алмазах, — всё же не алмаз.
Позолота белого мундира,
вислый ус да алый воротник…
Сразу видно: с детства был задира…
Очень стар, но жизнь — всего лишь миг!
Помнит ли при Треббии и Нови
битвы, где командовал, суров,
вскинув хохолок и сдвинув брови,
их союзник русский — Souvoroff?..
На плацу огромном перед Бургом
что ни утро — смотр или парад
(зримый мир придуман демиургом;
спит Господь, творимому не рад).
Плоть жалка!.. А музыка не знает
ран, гангрен, культей, смертей… Она
только ввысь взлетает, только тает —
пустотой беспамятной полна.
Против теченья
С. Н.
Верно, не помнишь, раз умер, как ночью,
все утопив колебанья в вине,
в даугавпилсскую темень сорочью
в Западной лунной купались Двине.
Аэродрома не помнишь, похоже,
раз уж ты мёртв, за околицей дач —
ну и, конечно, мурашек по коже
от дерзновенных и жадных удач.
Прикосновений воды и махровой
ткани, раз нет тебя в мире, — увы,
напрочь не помнишь в субстанции новой —
локтя товарища, мокрой травы...
Не различаешь с незримой орбиты,
дачный посёлок, тропинку к реке...
Все изумленья тобой позабыты,
смыты следы — как на донном песке...
Соревновались в строптивом заплыве
против теченья, сносившего нас
к западу, — помню я, будучи вживе, —
к землям, закат чей тогда не угас.
А на востоке чернела громада
звёздного неба, — и жизнь впереди
нам представлялась безмерной... Не надо!..
Сердце размеренно билось в груди.
...Чуть не полвека с той ночи проплыло.
Скоро не вспомнит никто никогда
броского брасса и братского пыла.
Всё утечёт, как речная вода.
| 
