ЭССЕ

Об авторе | Наталия Гилярова — эссеист, писатель, художник. Автор книг «Неигра» и «Финтифля», Лауреат литературных конкурсов «Илья-премия», «Русский Гофман» и др. «Шитьё-бытьё» входит в цикл эссе «Разноискусье». Живет в Москве.

Наталия Гилярова

Шитьё-бытьё

Про блюдечко с золотой каемочкой, или Дизайн посуды

Голая тарелка. Стандартная форма, белая обезличенная керамическая поверхность, из украшений — одна кайма. И кайма золотая!

Такая посуда еще не вся разбита, еще хранится в некоторых закромах родины. Раньше она заполоняла всю страну от края до края. Такими были и столов­ские тарелки с клеймом «общепит».

«Общепит» — звучит, как стих Маяковского. В лаконичной надписи на тарелках — и романтически-коммунистический замах на реформу системы питания человечества, и грандиозный провал утопии. С таких вот клейменых тарелок покорный народ вкушал как голод в годины бедствий, так и липкую лапшу в благополучные времена.

Интересно, почему на голой сиротской посуде додумались выводить именно золотую каемочку, и когда додумались, и кто дизайнер? Возможны ведь и голубые... «Блюдечко с голубой каемочкой» даже вошло в пословицу. Голубая кайма органичней, потому что скромнее. Золотая же рококошная кайма как-то совсем неуместна на опрощенной посуде. Как если бы кто-то вообразил, что золотой цвет каймы искупит бедность предмета, спрячет ее? Похоже на обман, подлог, некое художественное мошенничество. Грубое, невозможное, потому что искусство не обманешь. И трагическое, потому что была обманута общепитовская публика, далекая от искусства.

Но остались улики преступления — посуда. Вся она не перебьется. И даже битые черепки когда-нибудь найдут грядущие археологи, и удивятся. Предметы эти очевидно парадоксальны, крайне нелепы. И могут служить памятниками эпохи.

К таким тарелкам полагались алюминиевые вилки и ложки. Но это — другая история.

Нити, дизайн одежды

Стоит ли размышлять о стиле в одежде? Интересны ли людям мыслящим изыски модельеров? Или вся эта материя — финтифля и дребедень, поверхност­ное и наносное, развлечение для легкомысленных модниц?

Я заметила, что мне приятно видеть со вкусом одетого человека. Непостижимым образом какая-нибудь полоса на футболке, гармонирующая с цветом джинсов, меня радует. Причем радуется не только взгляд. Радость полнее.… Всего лишь цветная полоска, а успокаивает-приголубливает. И даже в чём-то утешает. Отчего так происходит?

Нужно просто вспомнить, в каком мире мы обитаем. В мире онтологиче­ского невежества, полного незнания, изначального недоумения и непонимания. Где существуют только тайны и загадки. Над которыми бьются философы. Какова цель жизни каждого человека в отдельности и всего человечества в целом? Как сложиться обществу? Откуда возникла Земля и всё на ней, и почему она такая, а не другая? Как Вселенная может быть бесконечной — а что там, где она кончается? Существует ли бессмертие души и высший разум?

Рождаясь, мы попадаем в положение людей, очнувшихся от глубокого обморока в незнакомом месте, с отшибленной памятью. Никто ничего не может знать наверняка. По сути, есть только догадки — гипотезы ученых и домыслы неученых, передаваемые из поколения в поколение.

А тайна существует! Мы на самом деле обитаем в загадочном мире, где испытываемся неведением, вселенской немотой, и передвигаемся на ощупь, то и дело набивая себе шишки о земной шар. Мы хотим понять, мы обречены попытаться найти в мире связи, смыслы, разобрать сложные письмена Вселенной, вычислить законы. Мы решаем задачу. Идет космический экзамен, висит зловещая тишина… А разгадаешь — станет и смешно, и легко! Но это после экзамена.

Ученые что-то вычисляют. А неученые пытаются решить эту задачу по-своему, найти связи между простыми предметами, читают иероглифы деревьев, облаков, своих чувств и зазубрин мира. Для того, чтобы читать иероглифы, у человека есть орган особого осязания — болезненный срез души, которым он чувствует мир — и горе, и радость. Боль ведь тоже орган чувств, орган понимания. Невежда невежествен не потому, что не читал Мамардашвили. А потому, что понимать не призван, лишен органа понимания — болезненного среза. Не содержание книг обогащает человека, а их общий корень, общий нерв пишущих и читающих, общечеловеческий мотив: поиск разгадки. Даже неграмотный может читать иероглифы Земли.

Понимание — чтение иероглифов, нахождение связей — дает нам представление о мире. И даже простое здравомыслие появляется на свет через нахождение связей между предметами. Все образы мыслей — от здравомыслия до поэзии — результат нахождения связей. В поэзии это — поэтические ассоциации. Это чтобы понять мир, все солдатики искусства прилаживают мазок к мазку, слово к слову, нить к нити… шарф — к шапке, полосатую майку к джинсам. Ради исполнения долга осознания и осмысления протягиваются нити понимания. Так люди ткут гармонию из подручного материала.

Поэтому любые проблески какого угодно понимания на этой малопонятной земле бесконечно дороги. Радует любая связная речь. И вид со вкусом одетого человека. Потому что в таком человеке мы подозреваем понимание. Он нашел, обнаружил некоторые связи — между шляпой и ботинками, пуговицами и шнурками. Так из швейных нитей прядутся другие, по которым человек карабкается к разгадке Вселенной.

Одевание лягушек, дизайн одежды

1.Тепло

Люди от природы такие же голые, как лягушки. Принципиальная разница в том, что амфибии и не нуждаются в одежде. Их не заманишь в секонд-хенд. И даже не соблазнишь костюмом от кутюр. Им и так хорошо. А нам холодно! Потому что мы обитаем не в своем ареале. Покинули теплые края, пришли на север, и оказались в положении отчаянной неприспособленности. Вот откуда взялось предание об изгнании из Рая! Ведь это так неразумно — обречь себя на лишения добровольно … что даже загадочно. Из загадки родилось предание.

Но еще удивительней, что люди таким образом обрекли себя не на одни только лишения, но и на некоторые приобретения! Например, если бы не экстремальное путешествие на север, нам никогда не пришлось бы шить одежду. А это значит, что и прочитать «Шинель» Гоголя не довелось бы…

Акакию Акакиевичу понадобилось теплое пальто именно потому, что он жил в северных широтах. И до сих пор людям, обитающим в этих краях, все так же нужна теплая одежда, а для бедных пальто по сей день проблема. Северные широты вмещают их тьмы и тьмы — бедных, нуждающихся.

Поэтому в печальном двадцатом веке строчила фабрика «Большевичка». Но не выручила бедных людей в их изгнании из Рая. Тщетно строчила, не справилась с уходящей в бесконечность вереницей замерзающих.… Мне это доподлинно известно, ведь точно так же, как Акакию Акакиевичу, пальто нужно было и моей бабушке, и моей маме… Письмо 1964 года, бабушка пишет в Москву дочери, которой всего-то двадцать семь лет, но она уже научный сотрудник Третьяковской галереи: «Скоро начнутся холода, а у тебя теплых ботинок нет. Я уже не говорю о пальто. Я все-таки должна заметить, что многое зависит и от тебя, доченька. Если бы ты приложила немного усилий, то пальто бы имела. Ведь пальто-то тебе нужно, нужно как-то частями приобретать. Если бы ты решилась, получив получку, набрать материал, а потом, со временем, все остальное. А в противном случае у тебя никогда не будет пальто. На себя, доченька, ты можешь только надеяться»…

Бабушка, водя перышком по бумаге, и не подозревала, что продолжает линию Гоголя. И слог ее, похоже, мало отличался от слога Башмачкина… И вся она, со всей своей жизнью, всей своей семьей, казенным, почти неприрученным письменным столом в углу старательно прибранной бедной комнаты, ручкой-самопиской в руке, «вышла из «Шинели» Гоголя»…

2. Красота

Мы знаем, что выдумали одежду не лягушки. Им было ни к чему. Но и не люди! Крабы-пауки и морские ежи задолго до нас стали цеплять на себя, что ни попадя. Не для тепла, и даже не для красоты, а ради мимикрии. Но получалось-то у них красиво! Они мимикрировали под чудесное морское дно. Очевидно, что мимикрия под красоту и есть самый короткий и верный путь к ней.

Люди тоже захотели быть красивыми. Они завидовали невероятному оперению птиц, так что даже вырывали из хвостов павлина и страуса перья и украшались ими. Действительно, редкая человеческая особь имеет кожный покров, радующий взгляд. Неприглядность человеческой кожи особенно очевидна при сравнении с шелковистым мехом зверей. Даже короткий ворс наподобие мышиного выглядит приятней голой кожи человека. Даже расцветки рептилий и амфибий, в том числе и лягушки.

Вслед за перьями люди стали отбирать у животных и их шкуры за неимением собственной приличной. Но добытая такой ценой одежда не украшает, выглядит чужеродно, а порой страшно... Вот серые куртки — пример удачной мимикрии под асфальт и бетонные блоки города, поэтому серые куртки элегант­ней шуб…

Одевание ради красоты часто бесполезное старание. Не только меха, но и почти каждая тряпка, которой люди пытаются не просто защититься от холода и прикрыться, но украситься, служит обратному. Мы покрываем свои одежды люрексом и думаем, что приукрасились. У морских ежей это получается гораздо лучше. Или раскрашиваем одежду орнаментами под шкуру леопарда. Но такое прямое подражание дает обратный эффект — вместо того, чтобы приобрести что-то от красоты и грации животных, мы подчеркиваем свою человеческую ущербность... И вот, ради этих нелепых украшений, как и ради тепла, тьмы и тьмы бедных людей тратят старание и вещество своей жизни. Это похоже на сизифову обреченность…

Но все же одежда способна украшать! Свидетельствуют об этом старинные картины и рисунки, начиная с росписи ваз. Одежда украшала в до-фабричные времена. Она выглядела иначе, потому что была рукотворна, была искусством. Кроме того, каждая вещь подбиралась более тщательно, примерялась к человеку.

Обреченность не полная и теперь, во времена масскульта, потому что не вся одежда вышла из сферы влияния искусства. Иной раз работникам некоторых фабрик удается создать одежду в чем-то сравнимую с древней, дофабричной. Иногда даже более совершенную, чем покровы животных и птиц. Согласно предназначению искусства — развивать темы природы. Бывает, дизайнеры извлекают преимущества даже из самой ущербности человека, не имеющего собственной приличной шкуры. Голый человек становится холстом, на котором художники пишут картины (и это не только боди-арт).

А иные люди наслаждаются своей обделенностью, меняя одежду с легкостью. И даже пока она еще не обветшала, почти новая. У них может быть по несколько пальто сразу! Они становятся носителями экспонатов, и если бороздят мрачное пространство метро, преображают йоты этого грубого первобытного подземелья в музейно-концертное, завораживающее. Они дефилируют под аккомпанемент саксофонов. Модники и модницы, как и музыканты, украшают собой мир и радуют прохожих.

Искусство дизайна одежды развивалось в театре. Перемещение на север, кроме холода и тьмы ноябрьской, дало нам дягилевские театральные сезоны. В числе других, театральный художник Бакст рисовал костюмы для этих постановок. Были отпечатаны альбомы с его феерическими рисунками. Мы покинули теплую прародину и для того, чтобы листать эти глянцевые страницы...Моя мама оказалась непрактичной, она так и не «набрала материал» на теплое пальто, так и проходила всю жизнь в чем придется. Но однажды потратила «получку» на такой вот альбом Бакста… Я листаю его теперь и думаю: люди от природы голые, как лягушки…

Заговор художников, дизайн метрополитена

Я побывала на новой станции метро «Сретенский бульвар», и обнаружила, что эта станция — произведение искусства. Причем искусство это настолько настоящее, живое, дышащее, трепещущее, что непонятно, как оно сумело воплотиться и сбыться в нашем чиновном городе, где царит пафос и безобразие. Сбыться в том же метрополитене, где и станция «Курская». Но чудо случилось — искусство существует, и даже в монументальном виде! Существует настолько дерзновенно, что кажется — вот придут чиновники и запретят, и разрушат, испещрят стены непристойными надписями, как на «Курской кольцевой». Они же не могут допустить свободного дыхания! Тема декора новой станции — бульвар, жизнь людей и деревьев.

После пересадки на «Сретенском бульваре» у меня появилось чувство обретения сокровища, обогащения, силы и радости — как после удачной художественной выставки. Для меня не новость, что существуют прекрасные художники, как они существовали в продолжение всего темного времени — на положении крамолы. Они вышли из Серебряного века, дети модерна. Тогда художники вступили во всемирный заговор — сделать мир произведением искусства, сделать прекрасным все, будь то наперсток или целый город. Но их заговор разоблачили, их запретили, прогнали, или уничтожили. И страна не только одурела, но и подурнела, сделалась «уродиной».И стали возводиться те станции, внешнее безобразие которых так органично сочтено с идеологической непри­стойностью. В целом московское метро похоже на мертвый склеп.

А ведь всё оно могло быть таким, как станция «Сретенский бульвар»! Быть уже почти сто лет, с самой первой станции... Быть настоящим жизнеутверждающим искусством. Художники готовы были преображать мир, они стояли с кистями в руках, когда был разоблачен их заговор. Как странно было бы пользоваться таким метро! Ежедневные маршруты придавали бы сил и вдохновляли. И даже звуки саксофонов в переходах такого метро не трагически взывали бы к небесам, как гласы вопиющих из склепа, а звучали бы торжественно. Звук гармонировал бы с пространством.

На станции «Сретенский бульвар» божья коровка села мне на платье — как будто это был бульвар не нарисованный. Вот что такое настоящее живое искусство — оно воплощается!

Преданья старины глубокой, дизайн литературы

Литература — что это за штука такая? Да просто всё интересное. То, что просится быть рассказанным. Что хочется рассказать... Не всё. Есть исключения. Не об известных лицах (сплетни), не злободневное (новости). Другое. Литература — это другое. Но — интересное. Что же это? Загадки и непонятки, странности жизни, вопросы и ответы, затрагивающие воображение истории, притчи — в общем, преданья...

«Преданья старины глубокой». Литература когда-то была устным преданьем. Хранимым. Носитель — воздух. Хранилось и пересказывалось то, что по-настоящему затрагивало. Удивляло, пленяло, забавляло настолько, что делалось важным.

Так зачем она нужна? Без нее, по идее, неинтересно на свете. Ведь она — всё интересное. В ней — оно — собрано.

А еще раньше устной литература уже существовала письменная — имена людей, прошедших по земле, записывались на могильных камнях... Чем не романы?

А потом пошли всевозможные мутации литературы…

В наши дни литература заикается, сделавшись серийным производством. И заело ее, как испорченную пластинку, а издательства, соответственно, громоздятся негодными патефонами.

Клип на песню «шла саша по шоссе», дизайн храма искусств

Композиция группы «Несчастный случай», анимация коллектива Сергея Меринова

И сама отдельно прослушанная песня производит впечатление. Но благодаря видеоклипу оно делается объемным. За просмотром я почувствовала себя внутри глобального построения. Похоже на «синтетическое» искусство, этим термином искусствоведы описывают древний храм — сооружение, внутри которого существовали все виды искусств — от архитектуры и живописи до музыки и слов, и гармонично сочетались, чтобы воздействовать на чувства прихожан в унисон. Над таким произведением трудилась команда художников. Меня поразило именно то, что храмы продолжают возводиться и теперь, хотя выглядят несколько иначе.

Ролик так же гармонично сочетает разные виды искусств — слово, музыку, графику, анимацию... И в нем звучит проникновенная молитва, как и положено ей звучать в храме. А художники — предстоятели за людей. Они отрешились от всего мелкого, обыденного, чтобы совершить священнодействие…

Бахайский сад — восьмое чудо света, дизайн храма

Я побывала в Бахайских садах, и вот что удивительно: бахайская религия — единственная, чьи последователи возделывают сад, а не сооружают здание. Они почувствовали, что сад больше подходит на роль храма, чем архитектурное построение.

Сад более одухотворен просто потому, что чудесней здания. По идее Д.С. Лихачева, сад — единственное произведение искусства, при создании которого человек и творец (бог, природа) сотрудничают — творят в соавторстве. И, если люди всерьез верят в создателя и желают общаться с ним, искать его логично там, где его присутствие можно ощутить (в саду), а не там, где невозможно — в здании.

Несколько странно, что бахайский сад — регулярный, французский. Он выглядит, как дань человека красоте, разуму, логике, ясности. В английском саду больше тайны, он больше похож на храм. Больше от бога (природы), меньше от человека. Французский сад больше соответствует мировосприятию времен Ренессанса, когда человек поклонялся гармонии. Английский сад — современному восприятию мира, как подиума Безумия, восприятию Алисы Кэрролла. В каком же из садов современный человек скорее успокоится и отдохнет? Очевидно, могут быть разные точки зрения. Бахайцы полагают, что выпрямить и уравновесить внутренний мир помогут прямые аллеи, симметрия, строгая упорядоченность каждого квадратного сантиметра внешнего мира.

Во всяком случае, красота всегда на пользу души, основана она на симметрии, или нет.

Бахаизм — религия разума и ясности. Бахайцы против предрассудков, за образование и науку. Это даже и не религия вовсе. Их бог похож на Высший разум, Абсолют, или нравственный императив Канта.

Бахаизм не мутит воду, как другие религии. Нет священников, обрядов и ритуалов.

Бахаизм пытается выстроить ясный, разумный и гармоничный мир. Призывает людей всей земли объединиться в мировую федерацию.

Бахаизм отрицает предрассудки и суеверия. Призывает думать, и даже вменяет в обязанность человеку быть образованным и самостоятельно искать истину.

Создали это прекрасное учение в 19 веке два человека, которых звали Мухаммад и Хусейн, они жили на территории современного Ирана. Тогда ислам был тем же, чем и теперь. Мухаммада казнили, Хусейна упрятали в тюрьму. Не позволили гулять в саду…

Жаль, что их учение — утопия. В девятнадцатом веке люди были наивны, как в золотом. 19 век — недавний, но кажется, что это было детство человечества. Теперь мы умудрены опытом. С тех пор о человечестве открылось столько страшного, что эти люди чистой души и светлого разума не создали бы свою чудесную утопию…