Об авторе | Георгий Панкратов родился в Санкт-Петербурге в 1984 году. Автор трех книг прозы и документальной книги. Живет в Севастополе и Москве. Последняя публикация в «Знамени» — рассказы «Душа на месте» (№ 8 за 2020 год).

Георгий Панкратов

Голландия

повесть

г. Севастополь, Графская пристань, посадка на городской катер

Вечер. Одинокий мужчина подошел к краю причала и заглянул в воду. Испуганно дернулся косяк черных рыб, рассекая отражения городских огней. Расплывалась, как на промокшей старой картине, черная шляпа. Плясало на глади моря круглое немолодое лицо в старых очках с толстой оправой. Мужчина улыбнулся увиденному: он знал, что похож на шпиона из третьесортных фильмов или агента госбезопасности, какими представляют их разные фантазеры; ни тем ни другим он никогда не был, но ему нравился этот стиль — печальный и ностальгически элегантный.

Кричали чайки, мотали хвостами у края причала ленивые уличные коты, поглядывая на рыбаков, мерцали то тут, то там вспышки, гремели смешливые голоса. Подгоняя друг друга, пассажиры спешили на катер; уже раздался гудок, и матрос приготовился снять канаты. Погрузившийся в мысли, мужчина и сам не заметил, как направился в сторону катера.

— Пять минут, и мы на другой стороне. Ракета! — раздался чей-то взволнованный голос рядом.

— То ли дело лет двадцать назад, — прогнусавил в ответ другой.

Мужчина брел в людском потоке, будто не понимая, куда и зачем идет. Он смотрел себе под ноги и бормотал — казалось, считал шаги.

— Опоздали, — крикнул кто-то рассерженно. — Да еще и дождь.

Что-то громыхнуло вдали, и в небе сверкнула молния. Мужчина вздрогнул — он боялся грозы — и замедлил шаг. Как же резко в этом городе меняется погода! Только что ласкал ноздри легкий морской бриз, и вот, спустя какие-то секунды, с неба обрушивается стена воды, море вскипает, люди визжат вокруг, не понимая, куда спрятаться — и даже в толстом плаще ты за мгновения промокаешь до нитки.

— Да ничего, через пять минут новый. Будет как штык — расписание!

Катер резко набрал скорость и исчез в пелене дождя, словно растворился. Разряд за разрядом вспарывали черное небо. Мужчина остановился и принялся смотреть вдаль — там, на другой стороне Севастопольской бухты, горели маленькие, едва различимые огоньки. Он заскользил по ним взглядом, словно пытался что-то найти, разглядеть, но это никак не получалось.

— Мужчина, вы на катер? — чья-то рука тронула за плечо, заставив вздрогнуть. Он обернулся.

— Нет-нет, я все равно не… — растерянно начал, но не договорил. Что-то привлекло его внимание, и он медленно двинулся вдоль воды, назад к деревянной пристани, откуда словно смыло и чаек, и котов, и рыбаков, и теперь, в свете молний, нещадно поливаемая дождем, она выглядела удивительно зловеще. Но мужчина смотрел не на пристань, а вниз, туда, где прибило водой мусор: ветки, сплетенные с морскими водорослями, рваные тряпки, бумаги, доски. Что-то сверкнуло, и мужчина, как завороженный, направился на этот блеск.

Он расстегнул пальто, встал на колени, ничуть не смущаясь прохожих — казалось, весь мир для него перестал существовать, настолько он был сосредоточен, — протянул руку и выхватил из воды что-то скользкое. Скривился, чертыхнулся — предмет выскользнул из руки — и снова нагнулся, уже сильнее, потянулся изо всех сил, будто желая нырнуть, сделал резкое движение рукой и быстро подался назад.

— Не может быть, не может быть, — шептал он, вытаскивая застрявшую пробку из зеленой стеклянной бутылки. В бутылке лежал маленький, едва распустившийся цветок розы на тонком стебельке с шипами. Мужчина прижался носом к горлышку бутылки, жадно вдохнул.

— Пахнет, — сказал он, будто не веря. — Пахнет же. Но как?

Перевернул бутылку, торопливо потряс. На ладонь упал красный лепесток, тотчас намокнув, мужчина стряхнул его и продолжил трясти бутылку.

— Ну чего вам, чего вам, а? — крикнул, отгоняя любопытных прохожих. — Ваш катер, вы ждали его пять минут, а я ждал… я…

Он отбросил бутылку с розой и схватил лист бумаги, сложенный в несколько раз. Развернул, впился взглядом.

— Письмо в бутылке, — присвистнул кто-то из очереди. — Деду письмо пришло, пацаны, прикиньте?

— Почта Крыма, — захохотали рядом.

Густые капли заливали листок, и мужчина снял шляпу, прикрыл его, пробежался по строчкам.

— Думал, что я идиот, — шептал он, как одержимый. — Но потом понял… не существует… Писать, и тогда избавлюсь… Воображение… Там, где хочу быть я… Всего этого нет… Все это вымышлено… Не существует, не существует. Не может быть.

Мужчина почувствовал, как задрожал всем телом. Он встал, свернул лист и снова вложил в бутылку. Сунул ее в карман. Достал телефон и быстро зашагал по лестнице. Поднялся на площадь Нахимова, устремился к памятнику, то и дело задевая прохожих.

— Извините, — повторял он. — Извините.

В трубке раздались гудки.

— Ну давай же, давай. Алло! Это я, ну а кто, Анатолич, да. Семен, ну брось ты это, мы ж давно с тобой на ты. Нужно связываться с институтом. Говори громче, Семен, говори громче!

Мужчина нервно оторвал трубку от уха: связь слабая, но была.

— Я, кажется, близок к разгадке! Я же говорил: ты не пожалеешь, что когда-то поддержал мою борьбу. Ты мне поверил, когда у меня отобрали квартиру, когда мне казалось, что выхода нет. Ты был единственный. Поверь и сейчас, когда я говорю тебе: все эти годы размышлений, версий, поисков — все это было не зря. Чем быстрее ты мне поверишь…

Он поднял голову, чтобы осмотреться, и остолбенел. Впереди, на уровне головы, завис яркий сгусток, источавший ослепительный свет.

— Что за…? Я на открытом пространстве, в центре города, как это…

В трубке молчали. Стараясь не делать резких движений, мужчина медленно повернул голову. Позади по-прежнему белела арка Графской пристани, подсвеченная тремя цветами государственного флага. Но почему-то казалось, что теперь она где-то очень далеко, и очертания ее были нечеткими, расплывчатыми, а подсветка — тусклой и будто безжизненной. Сама же площадь будто увеличилась в размерах, став гигантской, но что-то в ней было не так, и мужчина очень быстро догадался, что же именно: вокруг больше не было ни одного человека. Он почувствовал, как нахлынула тревога — ощущение было таким, словно его окатило холодной водой.

Но воды больше не было: дождь прекратился. Мужчина медленно повернул голову — туда, где все громче звучал электрический треск.

г. Севастополь, улица Курчатова, 15/6, автобусная остановка

Утро. Рейсовый автобус № 46 с широкой надписью HOLLAND готическим шрифтом прямо под лобовым стеклом уже начал отъезжать от остановки, как вдруг на дорогу выскочил, будто черт из табакерки, человек. Это был загорелый мужчина, сухой и жилистый, в желтой футболке и выцветшей кепке с якорем. Он принялся махать руками, стучать по стеклу, кричать. Водитель испуганно дернулся.

— Твою мать, — он нажал на кнопку, и передняя дверь начала медленное движение. Человек с улицы в пару прыжков достиг двери и, не дожидаясь, стал толкать ее, стремясь быстрее попасть внутрь.

— Ты больной? — раздраженно бросил водитель.

— Вот они, вот они, — взволнованно заговорил человек с улицы. Он бегло осмотрел салон: пара притихших девушек, старик, рабочие в комбинезонах, мамаша с сыном, двое на задней площадке. — Они, говорю вам точно!

— Тебе чего надо? — откликнулись с задней площадки. Парень в панаме и круглых очках резко дернулся вперед, но остановился и злобно сверлил взглядом вошедшего. Его приятель, в баскетбольной майке и с рюкзаком, молча улыбался.

— А ну выходите! Воры! Пассажиры, говорю вам, это воры.

— И что же мы украли? — насмешливо бросил один из парней. — Твои последние мозги?

— Выходите, — сжав зубы, процедил человек в кепке с якорем.

— А ты, собственно, кто? — пробасил водитель. — На мента не похож вроде.

— Не мент. Не мент я, — в голосе человека проскользнула нотка отчаяния. — Но это воры, их надо ссадить. Они у женщины сперли деньги. Из рук вырвали, и бежать! Вот, в продуктовом.

— А ты, что ли, видел? — с вызовом бросил парень в панаме.

— Она вас, гадов, описала. Она не добежит — нога. И возраст. А я вот добежал.

— Ну молодец, — водитель терял терпение. — Поехали?

— Стой, — мужчина прошел по салону, приблизился к парню в панаме. — Открой заднюю, пусть сойдут.

— Ты сейчас сам сойдешь, слышишь! Чепушила, не на тех бочку катишь.

Парень резво подался вперед и схватил человека за руку, с силой дернул, ударил. Человек в кепке с якорем скривился, подался назад, закашлял.

— Наркоманы чертовы… Не знаю я их! Не местные.

Пассажиры молча наблюдали картину, переводя взгляд то на парней, то мужчину в кепке.

— Вообще-то тебя я тоже не знаю, — сказал водитель.

— Так вы новый на маршруте. А я местный, здесь живу. Я всех здесь знаю, даже вас, водителей. А этих — нет.

Водитель осмотрел его, соображая, что делать дальше, и вдруг изменился в лице, вспомнив что-то важное.

— За проезд-то плати. И поехали. Там разберетесь. У меня расписание, развел тут цирк.

— Не могу. Не могу! Задержать их надо. Задержите, сдайте их там, когда приедете. Ворье ведь, самое гадкое ворье, у несчастных женщин воруют.

— Я тебе щас, — взорвался парень с задней площадки, но один из рабочих вдруг перекрыл ему путь.

— А ну хватит, — гаркнул рабочий. — Здесь дети. Поезжайте, разберетесь.

Человек с передней площадки с надеждой взглянул на рабочего.

— Мужик, мужик, вот как тебя зовут?

— Ну, Вася, — настороженно ответил рабочий.

— Вася, — повторил мужчина. — А я Кир. Ну вы же меня знаете? — он перевел взгляд на маму с ребенком, та неопределенно пожала плечами.

— Я знаю, — внезапно отозвался старик. — Ты мужик-то нормальный, конечно, правильный. Но… — он замялся. — Такое уже слишком. Ехать ведь всем надо.

— Да вы что! — взорвался мужчина в кепке. — Вы что же, не верите? Это воры. Вася, мужики, сдавайте их. Не дайте им уйти. Я не доеду, — бросил он водителю. — Но вы-то знаете теперь. Накажите их, а? Накажите этих злодеев.

— Так ты не едешь? — водитель смотрел на него с сомнением.

— Я не доеду, — человек хлопнул себя по лбу. — Не доеду, не доеду!

— Точно больной, — хмыкнул водитель. — Все, выходи давай.

— Проваливай, придурок, — рассмеялся парень в майке.

— Наркоманы. Ну, посмотрите на них, наркоманы! Хоть бы очки снял, не можешь, не можешь, а?

— У тебя последний шанс, вали отсюда!

— А то что, а то что? Выйдешь из автобуса?

— А то ты не выйдешь из автобуса! — взревел парень в панаме.

Мужчина в кепке с якорем еще раз осмотрел пассажиров, плюнул с досады и выскочил из салона. Дверь сразу же закрылась, и он широким шагом пошел от остановки.

— Эй, — окликнули его. — Кир, ну чего там?

На пластмассовых ящиках из-под бутылок сидели двое мужчин в выцветших футболках непонятного цвета. Между ними прямо на асфальте стояла доска с шашками, а рядом — пара стаканов с пивом и чищеная рыба. Сразу несколько котов расположились чуть поодаль, возле дерева, и с интересом поглядывали в их сторону.

— Ничего, — бросил Кир. — Они не из Голландии, вернутся вряд ли.

— Жалко Татьяну, как ей без денег теперь, — отозвался один из мужчин и тотчас громко провозгласил: — Дамка.

Он посмотрел вслед уходящему человеку в кепке, который еще долго что-то бормотал, и задумался.

— Эй, — окликнул его напарник. — Твой ход вообще-то. Протрезвеем, и станет неинтересно. Все эти дамки, мамки… А парень-то, слышь, молодец, хороший! Всем помогает, за все дела впишется. Сам худой, щуплый — что там того человека? Но ведь душа!

Он поднял стакан, в несколько жадных глотков выпил пиво. Отрыгнул, сморщился.

— Только имечко это, конечно. Ну надо же, Кир! Нарочно и не придумаешь!

г. Санкт-Петербург, Полюстровский парк, бизнес-центр «Осень» комплекса «Времена года»

Ланч. За просторным столом в длинном помещении с разноцветными стенами сидел мужчина в сером деловом костюме и синем галстуке. Перед ним стоял поднос с пустыми тарелками и маленькая чашка чая. Мужчина сосредоточенно смотрел на экран телефона, временами прикасаясь к нему пальцем, подносил чашку ко рту, делал короткие глотки. К нему подошла женщина в строгом черном костюме; они недолго поговорили, мужчина несколько раз отрицательно покачал головой. Оставшись один, он вдруг отложил телефон, поставил на стол локоть и уперся в ладонь лбом, застыл в задумчивой позе. Лишь когда подошла девушка в белом фартуке, чтобы забрать поднос, он встрепенулся, поправил галстук и торопливо поднялся из-за стола.

Совсем скоро он уже шел по длинному коридору. Справа и слева проплывали надписи на английском языке и геометрические фигуры, подсвеченные яркими цветами. Несколько раз коридор пересекался с другими, мужчина поворачивал, здоровался с людьми, которые шли навстречу.

— Привет. Чего такой задумчивый?

Мужчина в костюме не сразу понял, что от него хотят. Перед ним остановился человек с пышной шевелюрой и легкой небритостью, он дружелюбно улыбался, глядя прямо в глаза.

— Я говорю, задумался о чем-то? Видок у тебя тот еще!

— Здорово, Дима. Нет, я не задумался. Я уже все решил.

— Загадочный ты какой-то, — коллега пожал плечами.

Войдя в кабинет, мужчина в костюме прошел мимо рядов перегородок, короткими кивками приветствуя сотрудников. Услышал отдаленный шепот — «Тише, Деревянко идет», поморщился: подчиненные прозвали его так за отдаленное сходство с известным актером, которого он не любил, и вот уже несколько лет приходилось слушать этот шепот, шагая в свой кабинет.

«Ну ничего», — думал он, присаживаясь в кресло. Зашел в Телеграм, отправил короткое сообщение в чат. Налил стакан воды, бросил взгляд в зеркало. Встал, подошел к окну, посмотрел вниз.

Спустя пять минут кабинет наполнился людьми. Всем им было на вид по тридцать-тридцать пять лет, все они были моложе мужчины в сером костюме. Пришедшие раньше сели в несколько рядов на стулья, кому не хватило мест, толкались возле входа у стены.

— Все в сборе, коллеги? — мужчина осмотрел присутствующих. — Не хотелось собирать вас здесь с утра по этому вопросу, а сейчас вроде задачи распределены, так что наше совещание не будет долгим. Да, в общем, это и не совещание.

Сотрудники замерли в ожидании — на него смотрело три десятка напряженных глаз. Кого-то из них он любил, кого-то не очень, но к каждому привык; все они были важной частью его жизни: ведь он проводил здесь, с ними, практически все время — с утра до ночи, и в праздники, и в выходные; ведь их работа оставляла время разве что на сон, она никогда не заканчивалась, ее саму и можно было назвать жизнью, как для него, так и для всех этих людей. Мужчина в сером костюме сделал глубокий вдох.

— Я принял решение уйти.

Сотрудники выдохнули в едином порыве, на задних рядах зашептали.

— Но ведь, — начала женщина в ярко-красном. — У нас же все прекрасно.

— Мы только что уделали «Восток»! — воскликнула брюнетка в свитере. — По медийности, по цитируемости.

— Да и по продажам, — добавил бородач с первого ряда.

— Мы лучшие. Куда уходить от нас? — недоуменно бросил парень в белой рубашке.

Все уставились на руководителя.

— Вы действительно лучшие. Здесь я развожу руками, — мужчина и вправду развел. — Спорить с этим бессмысленно. Вы все ждете от меня пояснений. Я принял такое решение, вот и все. Такой прекрасный пиар-департамент, как наш… Ну то есть теперь ваш, ждет большое будущее. А многие славные моменты прошлого, так сказать, что мы с вами творили, войдут в учебники для последующих поколений.

— И что теперь? — растерянно спросила девушка возле двери.

— Как что? — мужчина изобразил удивление. — Как и всегда, за дело. Нового руководителя вам представят на следующей неделе. Благодарю всех за работу.

Сотрудники начали расходиться, переглядываясь и перешептываясь.

— Вам что же, больше нечего сказать? — неуверенно спросила полноватая женщина в очках.

— Совершенно нечего, — руководитель пожал плечами и протянул ей руку. — Вы были отличным замом.

Когда сотрудники разошлись, мужчина выпил воды, пролистал чаты, проверил почту. Откинулся в кресле, закрыл глаза.

— Не хочу ничего больше, — проговорил медленно. — Не хочу.

Зазвонил стационарный телефон, он глянул на экран: «Савельев». Тихо выругался.

— Да, Вячеслав Сергеич, — бодро ответил в трубку. — Слушаю вас. Да, провел собрание. Коллективу сообщил. Решение окончательное. Хорошо, сейчас подойду к вам.

Через две минуты он вошел в кабинет генерального директора на послед­нем этаже. Кабинет был настолько огромным, что в нем мог бы разместиться целиком офис его департамента со всеми сотрудниками. Мужчина бывал здесь и раньше, но каждый раз поражался. Свозь огромные стекла во всю стену кабинет заливало светом. Вдоль стены напротив стояли кожаные кресла, а в цент­ре — массивный стол черного цвета, на котором стоял ослепительно белый монитор. Человек в синем бархатном пиджаке, с вытянутым лицом и прилизанными волосами, оторвался от монитора и поднял взгляд на вошедшего.

— Надеюсь, вы довольны результатами работы нашего отдела за эти годы, — мужчина в сером костюме решил нарушить тишину первым.

— Результаты нормальные, втыкать почти что и не за что, — вальяжно, словно нараспев, протянул генеральный и снова замолчал.

— Удалось добиться значительного развития, — мужчина развел руками, не зная, что сказать еще. «Ну вот ухожу ведь, — зло подумал он про себя. — А все равно вот это: лебезить, что-то изображать».

— И что будете развивать теперь? — лениво продолжил директор.

— Ничего, — коротко ответил мужчина.

— Ответ достойный, Кирилл, — директор расплылся в улыбке. — Ответ достойный.

«Как же ты отвратителен. Как вы все отвратительны», — подумал мужчина и перевел взгляд в окно. Перед зданием офиса простирался живописный пруд, слегка качались на ветру деревья. «Ну почему такие виды — всегда для таких, как ты? Ты ведь даже в окно никогда не смотришь».

— Вы приказ подпишите, пожалуйста.

— Подпишу, подпишу. Если так спокойно уходишь в никуда, значит, неплохо вытянул из моего кармана.

— Я не вытянул, я заработал, — нервно ответил Кирилл. — И не только я. Много людей, вся моя команда.

— Ну да, ну да, — флегматично ответил директор. — Команда, без которой мне не жить. А чего бросаешь команду-то? Слышал, ты уезжаешь.

— Слышали? От кого?

Генеральный молча показал на свои уши и вновь расплылся в улыбке.

— Мне надоел Петербург. Теперь буду жить в другом месте.

— И что за место? Не секрет ведь? — директор очевидно тянул с подписью: занес ручку над приказом и выжидающе смотрел на Кирилла.

— Оно называется Голландия.

— Голландия? — генеральный присвистнул. — Что ж, тогда ты и вправду можешь здесь слать всех на хер. Даже меня. Ты ведь этого так хочешь, знаю.

Он шутливо пригрозил пальцем. Кирилл никак не отреагировал.

— И куда же? Утрехт? Гронинген? Гаага? Или твой выбор банален, как у большинства? А знаешь, — он снова отодвинул приказ и положил ручку. — Теперь ведь так не говорят: Голландия, они официально отказались. Теперь только Нидерланды. Без пяти минут европеец должен такое знать.

Кирилл замялся, словно раздумывая, продолжать ли разговор.

— Видите ли. В моем случае это немного не так. Голландия — так называется район города Севастополя. Я там родился, но никогда не бывал взрослым. И вот со мной что-то случилось, знаете, перемкнуло. Решил провести отпуск в Севастополе и посмотреть то место, где родился. И вот — так влюбился, что захотел там жить. Представьте, я, возможно, нашел ту самую квартиру, в которой когда-то жил, просто не помню этого. Мне говорили родители, но я сам никогда там не был. А они уже… их давно, к сожалению, нет.

На лице генерального застыло выражение крайнего удивления.

— Стоп! Стоп, подожди. Ты отдыхал в Севастополе? Это с моей-то зарплатой?

— Не с вашей, — мягко поправил Кирилл. — Со своей.

— Но ты мог поехать в настоящую Голландию!

— Это настоящая. Только другая. Скорее, как петербургская. Когда Петр закладывал город, он создал Новую Голландию, где строили корабли. И то же самое построили в Севастополе, только значительно позже. А назвали по аналогии.

— И что там, кофешопы есть? — прищурился директор.

— Там мало чего есть. Институт, набережная, пляж, маленький парк, кипарисы… Но там очень спокойно и очень красиво. В общем, я купил там квартиру.

В кабинете повисла тишина, и Кирилл снова начал соображать, как прервать ее, но вдруг директор рассмеялся — громко, раскатисто, долго.

— Но… зачем? Ты хочешь уехать в детство? Нет ничего глупее, чем страдать по детству — всем известно, что это удел неудачников.

— Я не могу скучать по детству, потому что совсем его не помню. Но мне сорок лет, и я давно живу не той жизнью, которой хочу. Вернее, жил, — резко сказал Кирилл. — Подпишите приказ, пожалуйста. Мне нужно идти.

Генеральный провел по бумаге ручкой, протянул лист.

— Ты вот вроде шаришь во всем этом — все эти СМИ, тексты, как чего там подать, объяснить, убедить. Но не зря ты мне всегда казался странным. Голландец, ля. Летучий. Держи уже и дуй в свою Голландию. Свободен.

Кирилл выхватил лист.

— Знаете что, Вячеслав Сергеич…

— Ну давай, ну давай же, — глаза генерального заблестели, он потирал руки. — Смелее. В этом кабинете звучало и не такое.

— Посылать вас, как вы предложили, я совсем не хочу, — сказал Кирилл. — Я потратил огромную часть своей жизни, работая на вас. За вашу идею, за ваши проекты, за вашу продукцию, за ваше место на рынке — не за себя. Вместо того чтобы по-настоящему жить, делать что-то полезное: для людей, для себя. Я не принадлежал себе, я бился за то, что лично для меня не имеет никакой ценности, никакого значения. Но бился хорошо, и побеждал, а значит, и вы побеждали. Вот такие дела.

— Так и что же? — генеральный перевел взгляд в монитор, давая понять, что теряет интерес к разговору.

— Как вы думаете, зачем я рассказал вам про Голландию, зная про ваши шуточки, про то, как вы станете издеваться? Ведь мог же не говорить — ну, уезжаю и уезжаю.

— Кирилл, — директор откинулся в кресле. — Ты всерьез думаешь, что мне хочется все это знать?

— Я сказал это затем, чтобы вы знали, что бывает и другая жизнь, другие люди, что можно любить другое, можно стремиться к другому, хотеть другого. Понимаете? Я полюбил это место всем сердцем, и мне не стыдно сказать это, отстоять. Потому что я не представитель вашей компании больше, я представитель самого себя. Я даже Фейсбук удалю. И Инстаграм этот гребаный, который так ненавижу. А первым делом, первым делом я отпишусь от вас.

Кирилл шумно выдохнул. На лице генерального расползлась широкая улыбка, а затем он заговорил, медленно и спокойно.

— Да ничего не изменится. Ты будешь принадлежать себе ровно до тех пор, пока не кончится последняя зарплата. А потом побежишь… Кстати, кому ты будешь там принадлежать, в своей Голландии? За кого будешь биться? Ты всегда останешься таким же, хоть в Голландии, хоть в Новой Зеландии. От себя не убежишь, не скроешься.

Он поднял руку и описал презрительный жест в воздухе, словно от чего-то отмахиваясь, а затем ухмыльнулся и смерил Кирилла холодным взглядом.

— Так что иди давай… Деревянко!

г. Севастополь, набережная, сквер у памятника Создателям метода размагничивания кораблей

День (выходной). Ветер со стороны моря. На скамейках сидели люди, о чем-то оживленно переговариваясь. К каждому подходил мужчина в кепке с якорем: приветствовал, перекидывался парой слов, затем отходил, доставал мобильный. Приходили новые люди, и вскоре на маленькой набережной собралась внушительная толпа. Мужчина подсчитал пришедших и, закончив, хлопнул несколько раз в ладони, прося внимания.

— Пятьдесят один человек, поздравляю, — громко сказал он. — Это немало.

— Это очень немало, — ответила женщина из толпы. — Мы никогда так не собирались.

Люди одобрительно зашумели: да, такое впервые, действительно.

— Знаете, и это здорово, — с энтузиазмом подхватил мужчина в кепке. — Когда микросообщества, локальные коллективы, например, жители небольшого района, собираются вместе и проявляют активность для того, чтобы решить насущные проблемы — это тенденция всего мира. Люди должны понимать, что от их воли, от их решения многое зависит. И хотя, как вы все давно знаете, меня вряд ли можно заметить где-то, кроме нашего района, — по рядам пронеслись смешки, — я отлично знаю, что это давно работает в Европе, да и, пусть и со скрипом, в нашей с вами стране. Все это похоже на какую-нибудь предвыборную речь, правда?

— Все правильно, Кир, — поддержал полноватый мужичок с усами.

— Но я, как вы знаете, никуда не выдвигаюсь. Да, вот опять получилось двусмысленно.

Люди снова посмеялись, но недолго: притихли, ожидая продолжения.

— Мне интересно только то, чтобы жизнь в нашем с вами, моем родном месте, Голландии, была удобной, приятной и радостной для всех. Проблем у нас много, и, знаете, постепенно решаем, но сегодня мы собрались ради того, чтобы обсудить проблему городского катера. Все знают, что с нашей, Северной стороны Севастополя в основной город можно добраться быстро только катером, но работающих ныне катеров, которые курсируют до площади Захарова, явно недостаточно. Потому что хорошо только тем, кто живет на ней или рядом, или кто живет на верхней трассе — улице Богданова. Туда ездят несколько автобусов, там оживленное движение. То ли дело у нас. К нам заворачивает только сорок шестой маршрут, который ходит, как вы знаете, нечасто и прекращает рано.

— Так и есть, — крикнула из толпы молодая девушка с коляской. — У меня допоздна работа, и я часто не успеваю. А такси только за свой счет.

— Это верно, — подхватил Кир. — Добираться из города на такси не только дорого, но и долго. Объезд Севастопольской бухты займет как минимум час. Но и в случае с катером это, увы, не быстрее. Минут двадцать-полчаса ты ждешь автобус, двадцать едешь на нем, пятнадцать — ждешь отправления катера, плюс еще десять минут в пути. Итого: в идеальном случае дорога до центра города, площади Нахимова, займет минут пятьдесят, в худшем — до полутора часов. И так каждый день, туда и обратно, а ведь и в самом городе нужно еще доехать до работы. Будь это единственным способом, может, разговора бы и не было, может, не нашлось бы смысла нам здесь собираться. Но есть способ гораздо быст­рей и удобней, и он, как вы знаете, прямо за вашими спинами.

Кир вытянул руку с планшетом, и люди инстинктивно обернулись, хотя и без того знали, о чем речь. В конце набережной стоял причал «Голландия», на которой резвились мальчишки. На старом столбе висела бумажка с расписанием.

— Катера на Инкерман заходят сюда дважды в день. И если утреннее время еще может показаться кому-то удобным — половина седьмого утра, то вечернее точно нет. В семнадцать часов отправляется катер из центра, в семнадцать! Кто им пользуется?

— Да никто, — крикнули из толпы.

— Ну, я пользуюсь, — вставил кто-то. — Но все равно неудобно.

— Правильно, — кивнул Кир. — Рабочий день до восемнадцати, плюс нужно добраться до Графской пристани. Итого 19, а то и 20 часов. Почему в это время нет катера? А почему нет утром еще пары рейсов? Почему нет в выходные — ведь кому-то на рынок, кому-то в магазин, культурные мероприятия, футбол…

— Да какой у нас футбол, — выкрикнул кто-то. — «Чайка» была в четвертьфинале кубка, а теперь…

— Ну, — Кир замялся. — Жизнь-то наладится. С себя, начинать с себя нужно. Вот почему я собрал вас. Все это нужно менять. Все, что неудобно, все, что бессмысленно. Если катера работают, они должны быть для людей, для жителей. Для нас! Ведь вас отделяет всего десять минут от центра города! Десять! А приходится делать такой гигантский крюк: с тремя, а кому с четырьмя пересадками! Я слышал, город закупил пятнадцать новых катеров. Пятнадцать! И все они пойдут для усиления действующих линий — на Захарова и Радиогорку. А мы? А Инкерман? Когда-то нам обещали мост.

— Три моста не хочешь? — присвистнул парень в темных очках.

— Точно! Три разных моста, три разных проекта согласовывали при наших губернаторах, обещали построить за три года, за пять лет. Но все это время прошло? Где они? Их теперь даже нет на бумаге. И нам, и Инкерману, вместо десяти-пятнадцати минут на катере приходится тратить драгоценные часы наших жизней на этот объезд. А ведь когда-то давно все это работало. Все было для нас, для народа! И теперь нам так часто, с такой нескрываемой радостью напоминают про то время. Ну так давайте вернем его настоящие, действующие атрибуты — не только флажки, не только песни, а реально действующий, рабочий удобный катер для жителей нашего города, для вас, соседи!

Раздались жидкие аплодисменты.

— Но эта вся речь, конечно, для тех, кто еще не знает, кому я не успел здесь прожужжать, так скать, все уши. Со многими нашими жителями я уже говорил, многие готовы подписать. Я прошу и вас сейчас поставить подписи. И поговорить с соседями. Возьмемся за институт, будем говорить с ними, у кого есть знакомые в Инкермане — нужно работать там. У них ситуация лучше, больше маршрутов, меньше крюк. Но знаете, целый район наверняка не отказался бы от транспорта до центра, удобного, прямого, чтоб не трястись в микроволновках, а дышать соленым морским воздухом, заряжаться на рабочий день и отдыхать после него. Чем больше подписей, тем лучше. Будем работать со СМИ, с правительством, тема будет звучать громче. Нам нужен удобный катер!

— Нам нужен удобный катер! — громко повторил кто-то. — Нужен удобный катер!

Кир замялся.

— Ну бросьте вы это, скандировать, мы же с вами не на митинге. Дело это пустое.

Люди принялись по очереди подходить к скамейке, на которой расположился Кир, ставили подписи, оживленно беседовали. Так прошел какой-то час, пока толпа совсем не рассосалась — жители отправились по делам. Кир подошел к перилам, отделявшим набережную от моря, и долго смотрел вдаль — там виднелись силуэты боевых судов Черноморского флота, а за ними, словно в тумане, очертания города, южной стороны Севастополя: с его Центральным холмом, Владимирским собором, памятником Затопленным кораблям — Кир не видел их, а скорее представлял. Наслаждался приятным ветром, морской свежестью, солнцем. Улыбался.

— Мы живем в лучшем из миров, правда, — сказал он проходившей мимо девушке. Она скромно улыбнулась.

— Вы так считаете?

— Уверен.

Он поднялся по лестнице мимо строящейся часовни, зашел в маленький магазин.

— Здорово, Кир, — приветствовала продавец. — За сосисками?

Мужчина кивнул:

— Парочку.

Взял две упаковки сосисок, на выходе встретил помятого щуплого парня.

— П-п-привет, — заикаясь, сказал парень. Кир протянул руку.

— Ты не за тем, о чем я думаю? — испытующе глянул на парня. Тот замотал головой.

— Д-д-держусь. Д-да, да и не х… хочу, з-знаешь.

— Все верно, — Кир похлопал парня по плечу и широко улыбнулся. — У тебя талант, ты нужен миру.

— В-все м-мы н-нужны м-миру, — радостно ответил парень. — Т-ты ведь так говорил, помнишь?

— Конечно, помню.

— С-с-спасибо тебе, д-друг.

Кир поднялся по лестнице, завернул к недостроенной двухэтажке, раскрыл пачку сосисок.

— Ксс, ксс, ксс, — позвал он.

Повторять призыв не пришлось. Кошки встречались здесь на каждом шагу: они лежали в кустах, на лестнице, бегали вдоль воды в поисках рыбы, встречали и провожали людей на остановке, грелись под солнцем на машинах, вальяжно гуляли по улице. Услышав Кира, они помчались с разных сторон — трехцветные, черные, серые, огненно-рыжие: цвета местных кошек поражали разнообразием. Все они были худыми и постоянно хотели есть.

— Давайте, давайте, котуси, — приговаривал Кир. — Питайтесь. Вот так.

Он погладил урчащего кота, постоял, посмотрел, как уплетают сосиски.

— Привет, Кир!

— Здрасьте, Альбина Борисовна, — отозвался мужчина. — Решили подписать?

Женщина средних лет с авоськой подошла к Киру, взяла планшет, ручку.

— Еще бы с этим страшилищем недостроенным что-то сделать! Да и опасно — рухнет.

— Работаем, я мониторю, как здесь можно поступить. Земля не городская, непонятно в чьей собственности, срок давний, да ведь бардак тогда творился. Но по факту такие вопросы решались — снос по истечении времени, может, перестройка с приспособлением. Изучаю, так сказать, практику. Планирую обратиться к специалистам. Решим, Альбина Борисовна, не сомневайтесь. Как ваши розы?

— Пахнут, — взгляд женщины потеплел, она улыбнулась Киру. — Привет вам передают!

— У вас самые красивые розы. Как иду мимо — остановлюсь, любуюсь! Всегда вас добрым словом вспоминаю.

— Вы молодец, Кир, — засияла женщина. — Вон, и коты вас любят!

— Ну, не все же котам! На шашлык приходите завтра, приготовлю для вас лучший! Приглашаю всех с нашего дома, посидим, отдохнем душевно. На вечерние огни посмотрим. Ну, прекрасно ведь!

— Спасибо вам, постараюсь. Да что там, приду обязательно! По мясу вы и впрямь специалист. Ладно, оставлю вас, вон и Маринка бежит.

— Маринка! — Кир присел и широко распахнул руки для объятий. — Маринка, девочка моя! Рад видеть!

Он поднял девочку в синем платье, покружил над головой, опустил на землю.

— Смотри, смотри, что у меня есть, — девочка торопливо приоткрыла спичечный коробок, положила на ладонь Киру. В отверстии виднелась голова жука — черная, крупная, с массивными клешнями. Жук вяло шевелил усами. Мужчина присвистнул:

— Вот это да, ты, Марин, смелая. И любознательная!

— Это я, это я! — девочка захлопала в ладоши.

— Вот только не что, а кто, — Кир медленно открыл коробку, подошел к траве, опустился. — Конечно, жук очень красивый. Вот только не дело ему в коробке сидеть. Все живое — оно хочет жить, понимаешь? А жить — это не значит сидеть в коробке. Это значит ходить, гулять, дышать воздухом, радоваться. Вот что значит жить, понимаешь?

Девочка сосредоточенно закивала.

— Ты же хочешь гулять, бегать, прыгать. Если б тебя посадили в коробку, такую же большую, вот как ты, но не больше — тебе было бы в ней темно и скучно. Так и жуку. Давай-ка мы его отпустим.

— Нет-нет-нет, — девочка бросилась к нему. — Я же так долго искала.

— Пойми, — сказал Кир. — Каждая жизнь имеет значение. Каждая жизнь неповторима и хрупка. Сделай неверное движение — и ты поломаешь чью-то жизнь. А этого делать нельзя, это самое страшное, понимаешь? Он ведь приспособлен к другой жизни, ты можешь убить его.

— Нет, я не хотела, — возразила девочка. — Он просто красивый.

— Ты тоже. Ты тоже красивая. У тебя своя жизнь, у него своя. Не мешай ему прожить ее, ведь его жизнь так же ценна, как моя, как твоя, как хвостатого, — он показал на кота, который умывался после угощения, довольный. — Так что давай! А я тебе знаешь что?

— Что? — заинтригованно спросила девочка: казалось, что она уже забыла про жука.

— Я тебе натрясу абрикосов. Хочешь? — девочка быстро закивала. — А ну пойдем, они уже созрели. Сладкие-пресладкие.

Через пару минут Кир залез на дерево и принялся раскачивать ветви. Спелые фрукты полетели вниз, на радость девочке, которая визжала и прыгала от восторга.

— Слушай, Марин, — Кир вдруг что-то вспомнил. — А ты забегала к Иосифовне?

— Не-а, сегодня не была.

— А че так?

— Забыла, — беззаботно ответила девочка.

Кир нахмурился.

— Нельзя так, — он покачал головой. — Ей восемьдесят, помнишь. И она не то что бегать — из квартиры выходить не может. Представляешь, каково ей? — девочка замотала головой. — Конечно, хорошо, что ты не представляешь. Всем бы нам не представлять.

— Дядя Кир, вы чего вдруг такой мрачный? — задумчиво сказала девочка.

— Да так… Ты еще в начале пути. И надо помогать тем, кто в конце. Не забывать их. Лекарств принести, позвонить, заглянуть в дверь: как дела? Может, чем-то помочь? Это, Маринка, плевое дело, минутное. Вот бежишь вниз в подъезде — остановись, позвони. Для нее это все, что осталось.

— А зачем вам Иосифовна, дядя Кир? Она ворчливая, от нее пахнет.

Мужчина спрыгнул с дерева, отряхнулся.

— Жизнь, Маринка. Вот и все. Жизнь бывает и такая. Но это главное — жизнь. Запомнишь?

— Ага, — задумчиво протянула девочка.

— Ладно, пойду загляну к Иосифовне! Бывай, — Кир надвинул кепку и зашагал к дому.

Вечером круглая площадь конечной автобуса залилась светом фонарей. Пустела старая лестница к тихой набережной, плясали в море огоньки, гасли люстры в квартирах, и где-то далеко, за поворотом узенькой дороги, сверкнули яркие фары автобуса, а над дорогой возвышалась темная громадина скалы с треугольником церкви на самой ее вершине — и чудилось, что он задевал крупные звезды, сверкающие в матовом черном небе. Кир подошел к остановке, сделал глубокий вдох и застыл.

— Чего, опять кататься? — крикнул кто-то с другой стороны улицы.

— Василич, ты, что ли?

— А кто? — серая фигура приобрела очертания крупного бородатого мужчины. Он пошатываясь переходил дорогу.

— Зачем так нагло нарушаешь тишину? — отозвался Кир.

— Так это, гуляю, сосед. А ты чего, опять кататься?

— Ну.

— Понятно, — фигура приблизилась к Киру, и от нее слегка пахнуло алкоголем.

— Отличный мужик ты, Кир, — доверительно сообщил бородатый. — Все в тебе хорошо, но чудной больно.

Напротив них плавно остановился автобус, открылись двери. Кир пожал руку соседу и вошел в освещенный салон. Никого не было. Он прошел к заднему сиденью, присел, отодвинул штору. Прислонился лбом к стеклу. Автобус медленно покатился. Кир знал, что увидит, помнил назубок: вот сейчас закончится дом с его светлыми окнами, поплывут очертания заборов… Потом заброшенное кафе, от которого остались только стены. Кир мечтал, чтобы его восстановили или перестроили, но непременно сохранив мозаику у входа: парусники, памятник затопленным кораблям — образец советского оформления. Он не знал, как этого добьется, но был уверен, что сумеет: свяжется с градозащитниками, властями, архитектурными бюро… Да мало ли на свете вариантов, чтобы сделать доброе дело!

Вот и первая остановка. Тоже старая архитектура, ее бы тоже хорошо сохранить. Кажется, Кир даже встречал в интернете книгу: зарубежные фотографы ездили по бывшему СССР и снимали вот такие остановки. Правда, эта была слишком типовой, но это лишь на первый взгляд. Ведь много ли таких вообще осталось? Людей на остановке не было, и автобус проехал ее. Ровная линия кустов, снова забор, поворот — Кир зевнул, потом снова и снова: чем больше он зевал, тем сильнее хотелось уснуть. Волны усталости накатывали на него, глаза сами собой начали слипаться.

Вот и спуск к закрытой территории, КПП, колючая проволока. Снова кусты, снова заборы… И на следующей остановке нет желающих сесть в автобус. Водитель увеличил скорость, и из распахнутых форточек Кира обдало ветром. Голова упала, будто лишенная всяких сил, потяжелевшие веки накрыли глаза, и больше не осталось сил сопротивляться сну. Кир увидел разноцветные вспышки, словно в глаза ему бросили россыпь искр — они ненадолго застыли и растворились в бесконечной мгле.

г. Санкт-Петербург, парк 300-летия Санкт-Петербурга

Полдень. Неподалеку от скейт-площадки встретились двое мужчин: один в сером костюме и синем галстуке, другой в дизайнерском плаще и круглых черных очках. Они обменялись рукопожатиями.

— Приветствую, Вадим.

— Приветствую, Кирилл.

Вадим поднес ко рту тонкую сигару, в стекле очков полыхнул огонек.

— Ты как кот Базилио, — не удержался Кирилл: его визави напоминал героя сказки не только круглыми очками. У него были длинная рыжая борода, закрученные усы и хитрая улыбка.

— Знаю, — кивнул Вадим. — Ассоциация первого ряда. А вот ты не слишком изменился.

Кирилл пожал плечами: он не понял, можно ли считать эти слова комплиментом, да и не слишком хотел это знать. Вадим, друг детства и юности, написал ему в полночь короткое сообщение: давай встретимся, есть работа. Кириллу стало любопытно, так он и оказался здесь. Они шли по аллее, дул сильный ветер, и он пожалел, что не надел пальто.

— Почему именно здесь? — спросил Кирилл. — Есть же Елагин, там уютнее, к тому же есть кафе. Помнишь, мы раньше там зависали? Всей компанией.

— Я не ориентируюсь на прошлое, — отрезал Вадим. — А Елагин — это прошлое. Все эти дворцы, фонарики. Там нет духа стартапа.

— А здесь есть?

— Сам посмотри.

Впереди сверкала ослепительная башня «Лахта-сити». Кирилл вдруг почувствовал, что ему стало еще неуютнее.

— Знаешь, о чем я порою думаю? Она как анальная пробка, на которую насадили город. А заодно и всю страну.

Вадим хмыкнул.

— А еще я, кажется, знаю, отчего здесь собачий холод. Это место такое, собачье.

— Ну, с собаками здесь гуляют, — согласился Вадим.

— Нет, я не о том. Знаешь, как это место называлось исторически? Когда здесь еще не было ни Парка 300-летия, ни этого района, ничего. Здесь было большое болото, неглубокое, правда. И только в Ленинграде, в конце восьмидесятых, за это место взялись, намыли здесь сушу и построили все эти улицы. Так знаешь, как называлось? Собачья отмель! То есть, нет, Собакина. Если быть точнее, то Собакина. Вот так.

— И что с того? — неожиданно флегматично спросил Вадим.

Кирилл не нашел, что на это ответить.

— Да не знаю. Просто информация. Я, когда начинал журналистом, про это писал. Собирал серию материалов: неочевидные факты о Петербурге. Вот и запомнилось.

Вадим пожал плечами.

— По-моему, ерунда какая-то. Кто это все читает, материалы эти, Собакина заводь — кому это интересно?

— Не знаю, — Кирилл совсем растерялся. — Есть люди любознательные, вот для них.

— Любознательные, значит. Не думаешь, что это глупость — посвящать себя такой работе? Ты ведь на это тратил время, собирал, писал.

— Серия вышла очень интересной, я, между прочим, общался с учеными, краеведами. И многие подробности я опубликовал впервые — о них просто раньше не писали. Так что знаешь, я совсем не стыжусь той работы. Она была сделана хорошо.

— Ну, речь, допустим, не об этом. Просто это мелко. Вот, написал про Собакину отмель? И что потом? Про Кошакину напишешь, про Крольчакину?

Кирилл остановился.

— Слушай. Я не видел тебя лет пятнадцать, но, когда мы дружили, — он осекся. — То есть когда мы встречались в те годы, ты ведь знал, что мне интересно. Какие-то такие вещи, гуманитарного характера. Они необязательны, конечно, но к ним тоже есть интерес. И знаешь, я даже немного жалею, что не занимаюсь чем-то таким сейчас. Просто на это сложно жить. Я ушел в этот пиар, маркетинг, управление и в принципе не жаловался, но теперь… Теперь я решил отойти от всего этого. Так что если твоя работа связана с чем-то подобным, я, пожалуй…

— Ну, она явно не про Собакины отмели. Твои пиар-компании я некоторые знаю, изучил. А ты в общих чертах знаешь, чем занимаюсь я?

— Организация закрытых мероприятий, — Кирилл решил вести себя как на собеседовании. — Работа с богемой, селебрити. Сливками общества, в общем. Вечеринки в стиле «Плейбоя». О тебе много пишут. Хотя и не вдаваясь, скажем так, в подробности.

— Я не пиарю себя как личность. Я пиарю стиль жизни. Пишут в основном не обо мне, а об агентстве. М–Agency, читаем как «Имедженси». Мы и про имидж, и про воображение, и хоть первая буква — это фамилия, но я пиарю не себя. Я хочу, чтобы менялся образ мышления тех, кто заказывает веселье, менялся их образ жизни.

Они бродили по парку несколько часов. Вадим рассказывал свою историю успеха — как из парня, с которым они когда-то вот так же бродили по паркам, обсуждая под пиво новости рок-н-ролла, он превратился в человека, управляющего лучшими вечеринками в стране. Он не был их королем, он был организатором, теневым управляющим, задающим стиль. Вадим был вхож в любые тусовки — от Comedy Club до первой десятки Forbes. Из многочасового монолога собеседника Кирилл понял только одно: агентство Вадима заходит на Запад, вернее, вовсю уже там работает, а сам он видит своей миссией ни больше, ни меньше как захватить умы американских звезд — спортсменов, моделей, политиков — и внушить им тот стиль жизни, отдыха и потребления, который родился в его голове. Адам Сендлер с ними работает — только подумай, ведь это же можно сойти с ума! Рэперы, уличные художники, модные современные писатели и режиссеры — все они знали агентство Вадима, все работали с ним. Он готов открыть несколько локаций в Штатах, запустить интернет-СМИ и сотни аккаунтов во всех сетях, чтобы менять мышление людей, затачивая под свой образ.

— Мы будем спорить с Трампом, — заключил он.

Да уж, не Собакина отмель, уныло отметил Кирилл. Масштабы услышанного и вправду могли впечатлить любого, но Кирилла они скорее угнетали, нежели вдохновляли. Он не мог понять, как этот парень, некогда главный задрот в их юношеской компании, который пил пиво в подъезде и работал официантом в дешевых ресторанах, достиг столь невероятных высот. Он не завидовал, нет; просто не понимал. Ведь Вадим же ничего не придумал, ничего не открыл для мира — просто занял свое место, что предназначалось ему, видимо, с рождения. И теперь он взахлеб рассказывал о своем стиле, об уникальности этой сказки, на которую всех хочет подсадить, но Кирилл просто не понимал этого. Он всегда уважал людей, одержимых страстью, но эту не мог разделить — она не пробуждала в его сердце ничего.

— Это ежедневная война, — продолжал Вадим. — Драйв, динамика. Это и есть жизнь, понимаешь? Что еще можно назвать жизнью, как не бесконечное движение вперед?

— Если я что-то хочу менять в жизни и в мире, наверное, все же не это, — осторожно отвечал Кирилл. — Это совсем не моя война.

— Она быстро станет твоей, — Вадим отбивал его аргументы, будто простые мячи в теннисе. — Вникнешь, изучишь, прочитаешь — и вперед. Все это уже было. Мы просто возрождаем старое, но только в новой оболочке. Мы просто тырим, если хочешь, то, что делали «Пентхаус» и «Плейбой», и заворачиваем в современный фантик. Ты можешь жить сегодня в США, завтра в Таиланде, послезавтра — в Лондоне. И в каждом городе ты будешь нашим, так сказать, амбассадором. И знаешь, честно говоря, я так и вижу кучу глаз, горящих глаз, готовых все отдать за это, душу дьяволу продать, лишь бы занять такое место, заниматься этим. Это правда.

— Но что я должен делать? — возразил Кирилл. — Ты ведь знаешь. Журналистский опыт, вечное «доколе», потом пылесосы, недвижка, технологии безопасности, банковские технологии, технологии для бизнеса… Спецодежда, фарфоровые изделия, строительные материалы. Чем я только не занимался. Ну что я буду делать у тебя? Это ведь уровень — просто космос.

— Как что? Все, что умеешь. Продвигать, писать, принимать удары, инициировать схватки, разрабатывать концепции. Только не на покупателей пылесосов, а на весь мир. На всю планету Земля, понимаешь?

Кирилл осознавал, как глупо, может быть, даже кошмарно, может, катастрофично было это для него, но в этот самый момент, когда Вадим рассказывал о планах по переустройству мира, в памяти вдруг возникла Голландия. Круглая площадь конечной автобуса — неухоженная, простая, с бородавкой мусорной площадки на и без того потрепанном лице. Полуразрушенная лестница к набережной с ее разбитыми причалами, с ее заборами, с неказистым ларьком с сосисками, потрепанные драные коты, кипарисовая аллея за Круглым пляжем. И солнце. Любил ли он это больше, чем все другое, что есть на планете? Конечно. Но если он и хотел изменить жителей этой планеты — повадки, увлечения, привычки и особенно их траты — то в его, Кирилла, представлении это выглядело бы совсем иначе, вовсе не так, как это видел Вадим. Да и люди в этих двух мирах настолько разные, настолько по-разному проживающие свои жизни. Кирилл долго не знал, что сказать.

— Понимаешь, Вадим. Для меня это одно и то же. Что пылесосы, что ты со своим «Плейбоем». Меня все равно нет. Где здесь я? Я здесь только функция, я работа на чужую мечту. Мне все это прекрасно известно, я не раз такое проходил. А я хочу иметь самостоятельную ценность. Вот смотри, у тебя ведь есть помощница, секретарша, заместитель, ну не знаю, как назвать?

Вадим хитро ухмыльнулся.

— Я изучал твой сайт, — продолжил Кирилл. — Всегда, в любом офисе это есть: восхищенная девушка, влюбленная в своего босса. Она называет его супермозгом, она поклоняется ему и заставляет остальных, а заодно и издевается над нерадивыми менеджерами, чьим способностям далеко до руководства. Она заглядывает боссу в глаза, а остальных презирает, верно? У нее есть толстые, черные очки, она на ЗОЖе, веганка, работает с пяти часов утра и не приемлет, если кто-то видит мир иначе. Ну скажи, я угадал ведь?

— Ну почти. Это разве плохо?

— У меня это знаешь где все сидит.

— Ты это все неверно видишь. Ты ведь смотрел «Бойцовский клуб»?

— Смотрел, — кивнул Кирилл. — Но что с того? Зато я видел один мультик — до сих пор не могу найти, потому что не помню названия. Но там был такой человек. Он сидел в мрачном офисе… А то и нет, работал на заводе, где производили круглые смайлики. И вот сидят такие люди — с унылыми, обреченными лицами, прикованные цепями к своим рабочим местам, и словно детали, делают эти смайлики. А надзиратель ходит, проверяет, не отлынивают ли, соблюдают ли норму. Понимаешь? И потом вдруг в минуты досуга этот человек придумывает другой смайлик — не круглый, а квадратный. Я стану успешен с этой новой идеей, думает он. Я изменю жизнь людей, я налажу новое производство. И знаешь что он создает? Такой же точно завод, с такими же серыми стенами, с замученными людьми, прикованными к рабочему месту. Только теперь они куют не круглый смайлик, а квадратный. А сам герой превратился из неудачника в надзирателя, хозяина положения. Что изменилось в мире, кроме его судьбы? Ничего больше. Вот тебе и мораль. И честно, у меня этот мультик вот уже много лет перед глазами. Для меня он гораздо важнее, чем этот твой «Бойцовский клуб», и показательнее. Вот она, такая жизнь. И мне казалось, если ты позвал меня спустя пятнадцать лет — это прикинь, одна пятая жизни, а осознанной так больше! — твоего когда-то друга, человека из компании, где все были равны, где все были друг другу интересны… То это какое-то уникальное предложение, это то, что изменит жизнь. Работать по своей осточертевшей специальности, да еще и на бывшего друга, можно лишь в случае достойного предложения, которое превысит все мои самые смелые ожидания.

Вадим некоторое время молчал, будто собираясь с мыслями, а потом не­ожиданно произнес:

— Сумма небольшая. У нас стартап, и это вряд ли будет столько же, сколько ты получал на прежних проектах. Но здесь есть перспектива. Если будет успех, войдешь в долю.

— Ты это говоришь серьезно? — зло воскликнул Кирилл. — Я не верю тебе и таким, как ты. Весь опыт моей жизни призывает вам не верить. Мне уже сорок лет. Я не работаю на чистом вдохновении. Я не какой-то лох, у меня были команды, я был успешным руководителем. Это люди, готовые немедленно работать. Но не за фуфло, не за сказки. Неужели ты так бедствуешь, что не можешь положить нормальную оплату? О чем нам тогда говорить, зачем тратим время?

Вадим развел руками.

— Вижу, что мы из разных миров, — сказал он. — Я сделал тебе лучшее предложение из всех, что ты, возможно, мог услышать за жизнь. И где же признательность?

«Ну да, это было немного глупо», — признал про себя Кирилл.

— А ты думал, что сразу попадешь в список Forbes? — Кириллу почудилось, что собеседник это не сказал, а прошипел. — Пойми, что я сам не такой, как они. И я не стремлюсь быть таким. Смотри, я хожу в сандалиях.

— У вас, новых богачей, так принято, — Кирилл начал закипать. — Иметь все деньги мира, но не выделяться. Свитерки, сандалики, дешевые футболочки — вот мы какие, такие же, как вы, народ. Миллиардер, чье состояние умножается в несколько раз за минуту, выглядит так же и так же себя ведет, как специалист, получающий сорок тысяч и оплату карты «Подорожник» на метро. Но зачем вам все эти деньги, если вы их не тратите? Вы смеетесь над новыми русскими из девяностых, но эти люди собирали автопарки, коллекционировали оружие, драгоценности, строили сумасшедшие дома, окружали себя уютом, в который возвращались каждый день с войн — они жили. А что делаете вы? Для вас цифры на банковской карте — как очки в компьютерной игре. Для вас все это спорт, турнирная таблица. Вы кому-то помогаете? Кого-нибудь спонсируете? Хотя бы самих себя. Вам не интересно, как можно тратить, вы только копите, копите, копите. В то время как кому-то не хватает денег, чтобы жить, чтобы спасти любимых, чтобы создать что-то дельное и дать ему жизнь в этом мире. Вы хуже тех, что были в 90-е. Те были транжиры и самодуры, но в этом самодурстве они совершали поступки. А вы накопители: деньги к деньгам ради денег, и все.

— Такие мы, — кивнул Вадим. — К тебе вопрос один — ты с нами или нет? А то вся эта философия окраин утомляет, понимаешь?

— Ну хорошо, — Кирилл почувствовал, что надо сбавить обороты. — Слушай, это все ваше дело. Но почему именно я? Почему именно мне ты предлагаешь такую работу? Ведь я не стремлюсь быть как вы. Я не люблю вас.

— Ты можешь думать все что угодно. Любить я не требую, в обязанности это не входит, — флегматично отозвался Вадим.

— Слушай! Ну а кому бы из наших друзей ты бы еще предложил? Помнишь Женьку? А Руса? А Макса помнишь? Мы ведь были твои друзья. Мы тебя выручали, а ты нас! Мы ездили по этим фестивалям, мы писали стихи, мы любили одних и тех же баб! Почему я? Предложи это им. Ты давно их видел?

— Я не возвращаюсь к прошлому, — медленно сказал Вадим. — Эти засранные квартиры, эти собаки, эти разговоры ни о чем: займи, мол, дай мне в долг, мы же друзья, ну выручи. Слушай! — Вадим вдруг замедлил шаг, приблизился к Кириллу. — Ну, не притворяйся! Ты ведь тоже брезгуешь, ты тоже понимаешь: это все не жизнь — то, как они существуют. Ну придешь ты к ним, и что дальше? О чем говорить, что делать? Ведь жизнь так развела, что уже не сведешь, да и зачем? Хоть одна причина?

— Это так, — подтвердил Кирилл. — Мне не нравится это в себе. Но когда я заходил к ним несколько лет назад, мне всегда казалось, будто я в какой-то временной петле. Что меня не должно быть там. Но почему так? Я ведь их не презирал. Я никогда не издевался. Я любил их, я не знаю, почему, но так сложилось. Но они сами — не знали, как говорить со мной, что делать. Не шутили, были замкнуты, думали, я чем-то лучше их или же чем-то хуже. Я не знаю, что в их головах. Но я не думал так и не хотел. Я только понимал, в какой-то определенный момент: им больше незачем говорить со мной. Не мне, а им. Они не говорят почему-то. А я не знал, что с ними делать, не знал, как расшевелить.

— Так и в жопу их, — фыркнул Вадим.

— В жопу… Ты всегда так и думал: в жопу. Человек исчерпал свою функцию, человек — израсходованный механизм. Но ведь мы могли помочь им. Дать им работу, как ты мне сейчас, посоветовать что-то. Тех же денег занять, когда им было очень надо.

— Им всегда надо, — усмехнулся Вадим.

— Я с себя не снимаю вины. Когда-то я поступал плохо. Я убегал, когда на нас нападали гопники. Я смеялся, когда другие, жестокие наши приятели, придумывали гадости про тех, кто был со мною с детства. Лишь потому, что это смешно. Я не давал им в долг, когда мог их реально выручить — только потому, что планировал выпить вечером. Я пользовался ими, и я это признаю. И когда я пошел вверх — не так, как ты, конечно, но по-своему, то ничем не помог им, не позвал их за собой, не стал работать с ними. Но и ты. Почему не помог им, что тебе стоило? Ты ведь единственный из нас, кто выбился в люди?

Вадим затянулся сигарой, поднял голову.

— Так ведь вся жизнь так устроена. Видишь, я смотрю в небо. А знаешь, кто никогда не увидит неба? Потому что не может.

Кирилл понял, к чему он клонит, но промолчал.

— Свиньи. Свиньи не видят неба. Так вот, кто-то всегда идет вперед. Нельзя оскорблять жизнь вниманием к тем, кто почему-то задержался. Пусть догоняют сами. Но мы, как приличные люди, не дадим им этого сделать.

— Вот, — загорелся Кирилл. — Вот что я хотел бы менять в жизни. Чтобы каждый не мог упасть. Чтобы не было вот этого «оскорблять вниманием». Чтобы государство не давало человеку падать или заставляло это делать вас, бизнес. Человеку нужна защищенность, уверенность. Вот на это я бы работал, на такую идею. И клянусь, с огромным энтузиазмом.

— Так что мешает? — прищурился Вадим. — Не предлагает никто? Нет спроса?

— Я уезжаю, — сказал Кирилл. — Я продал квартиру здесь и купил в Голландии.

— Где? — Вадим усмехнулся.

— Я знаю, тебе станет смешно, но это район Севастополя. Он так называется. Я родился там и теперь перееду на родину. Вот и все.

— Ну и что там? — флегматично спросил Вадим.

— Там бухта, ночные огни из окна, тишина, радость. Я никогда не испытывал столько радости здесь! И у меня еще остались деньги — не столько, сколько у тебя, но столько мне надо. Мне только переобучиться, получить образование, профессию другую, — Кирилл уставился в одну точку, словно уходил в глубокий транс. — Я дал сам себе обещание: не заниматься ничем чужим. Не обслуживать чужие мечты. Не заниматься говном, которое не приносит пользы. Я знаю, что твое предложение замечательно. Но мне очень сложно принять его, извини. Я выгорел, я просто полностью выгорел в этом, или это выгорело во мне… Не знаю.

— Квартиру можно и снимать, — спокойно ответил Вадим. — Это не проблема.

— Это все, что ты услышал?

— Много информации, для меня, честно говоря, лишней. Тебе надо знать одно: от моих предложений отказывались редко, но, если такое случалось — ничем хорошим это не заканчивалось. Жизнь у этих людей складывалась так себе.

— У меня все будет отлично.

Вадим опять поджег сигару, и Кирилл описал движение в воздухе, словно заслоняясь от дыма.

— Я не так представлял эту встречу. Думал, ты увлечешься. Ты же профессио­нал. Разве я предлагаю тебе заниматься говном? Напротив, я предлагаю тебе перестать заниматься говном. Ты узнаешь другой мир, сам другим станешь! Ну чем тебе еще заниматься? И зачем, главное? Твоя Голландия — это оторванное от жизни место, это дно, это же вонючая дыра, понимаешь? Ты забудешь о ней навсегда.

— Я уже много лет хочу в дыру. Я буду счастлив. Ты не слышишь меня, вообще, — сокрушенно ответил Кирилл.

— Ничего. Главное, чтобы ты меня слышал. Подумай до вечера и напиши. А сейчас — извини, дела.

Вечером Кирилл напился виски.

«Вечеринки, тусовки, селебрити — где в этом я? Нет, это здорово, но… Мне сорок лет. Что от меня осталось? Осталось ли что-то мое, такое, чтобы по-настоя­щему? Я раздал себя всем, растворился в них, я отказывался от себя — с каждой новой работой, с каждым новым проектом, с каждым новым годом жизни. И вот куда я пришел теперь. Я даже не знаю, а был ли я. Был ли когда-то такой я, который не состоял из чужих желаний, чужих задач, из всего чужого. Я же пронизан чужим, каждая клетка моя стала чужой, не принадлежащей мне. Я хочу ощутить себя. Я хочу понять, кто я. Я хочу хоть немного пожить собой. Нет, сейчас точно не время окунаться в другую жизнь, какой бы красивой она ни казалась. Я боюсь забыть… Знаешь, я боюсь забыть, что я вообще могу быть, я боюсь забыть об этом навсегда. Я боюсь этого больше, чем совершить неправильный выбор».

Кирилл занес палец над клавиатурой, но осекся и застыл перед экраном. Снова налил виски. Выпил залпом, скривился. Нет, такое отправлять нельзя. Конечно. Еще бы чуть-чуть, и стало бы очень неловко. Стало бы стыдно, противно, но теперь вместо этого — виски разливалось по организму, согревая приятным теплом — стало так невыразимо хорошо, а главное, кристально, ослепительно ясно.

Он прильнул к монитору и быстро набрал: «Я принял решение отказаться». Прошло секунд пять, и на экране появился ответ:

«Ок».

Кирилл громко расхохотался:

— Двадцать лет уже, сука, ок. Стараешься быть человеком, сохранить хоть какие-нибудь эмоции, хоть что-то, что отличало бы тебя от робота, а вокруг одно ок. Ок-поколение, ок-эпоха, ок-твою мать-головного мозга.

Он вспомнил, что никогда не отвечал подчиненным «ок». Находил ведь другие слова, и получалось, и это было несложно. Да и подчиненных считал коллегами — не друзьями, конечно, но личностями. Или людьми с задатками личностей. Или людьми с остатками личности. А если хотя бы немного видишь в человеке личность, ему никогда не ответишь ок. Зато собственные боссы и руководители других отделов заваливали этими оками с утра до ночи. И от них, этих оков, так захотелось скорее уехать, что все тело свело, заныло: интересно, а кто говорит ок в Голландии? Матрос, пришвартовывая катер к берегу? Продавец в магазине возле причала? Сантехник, меняющий трубы? Ласковый кот у подъезда, получая свою сосиску? Кто будет там говорить ок? Никто. Никогда. Не будет.

— Я сделал все правильно, — с удовлетворением сказал Кирилл, отправляя чат с Вадимом в черный список.

Неделю спустя он уже вспоминал об этой встрече как о чем-то пустом и незначительном, о чем-то из прошлой жизни, которая его больше не интересовала. Он ехал в старой машине по Северной стороне Севастополя и вполуха слушал местного таксиста. Воздух продувал салон насквозь, врываясь мощными потоками во все открытые окна — Кириллу казалось, что они прочищают мозг, соскабливают изнутри, со стенок черепа, накипи и налеты, оставшиеся от прошлой жизни. Он ехал в новую квартиру, в новую жизнь, в новую реальность. И был счастлив.

— Район вообще хороший, хоть и отдаленный, — таксист вовсю перекрикивал ветер, и порой это получалось. — Зато спокойный. Красивый. Вы сделали хороший выбор. Вот видите — Свято-Никольская церковь, уникальное сооружение: православный храм в форме египетской пирамиды. Архитектор говорил, что хочет запечатлеть вечность! А, каково? Один крест там 16 тонн весит!

Пассажир кивал и улыбался.

— Сейчас повернем на Голландию. Пивной хороший есть там, что еще… Да, а вы знаете, что в институте самый настоящей атомный реактор? Еще при советах поставили, 50 с лишним лет прослужил. На нем обучали студентов. При старой власти вовсю работал, а потом законсервировали. Как в Чернобыле, — водитель хохотнул, и Кирилл, глянув в зеркало, заметил, как сверкнули его глаза каким-то бесовским огоньком. — В общем, место уникальное. При Екатерине тут вся знать гуляла, вся богема. И немудрено, такая красота!

Когда такси повернуло вправо, Кирилл вдруг ощутил зевоту. Он прикрыл рот ладонью, таксист продолжал говорить, но его отчего-то вдруг стало плохо слышно. Рот снова открывался сам собой, глаза начали слипаться, и Кирилл попытался взбодрить себя: еще пять минут, и приедем. Он помотал головой, потянулся — и тотчас провалился в сон.

г. Севастополь, улица Курчатова, 12

Вечер. Квартира на четвертом этаже. На столе возле распахнутого окна стояли бокалы, бутылка «Массандры», тарелка с сыром. С моря приятно дул ветер, над бухтой в темнеющем небе висел белый диск луны. Кир любовался девушкой, сидевшей напротив — она смотрела на него взволнованно, с интересом и легким восторгом, совсем как в их первую встречу на набережной. Кир прогуливался там каждый вечер, сколько помнил себя.

— Конечно, жаль, что мы даже не можем посидеть в кафе, — сказал он. — С тобой мне очень хотелось бы. Чтобы, может, играла музыка...

— Знаешь, что, — прервала девушка, поднимая бокал. — А пусть это будет тост. Чтоб восстановили ту кафешку на дороге. С парусами. Ты ведь всегда своего добиваешься. Получится и здесь.

— Проще денег накопить и самим ее выкупить. И тогда уже сделать все, что захотим.

— Или так, — согласилась она. — Но даже если там все будет идеально, то все равно здесь лучше. Честно. Там не будет такого прекрасного вида. Такого вообще нигде нет, даже на той стороне.

— Теперь это и твой вид, Светлана. Сегодня впервые увидишь отсюда салют.

— Скоро мы будем видеть здесь катера, — улыбнулась девушка. — Они ведь почти решили. Это наше огромное достижение. Твое.

— Дожмем их, — кивнул Кир. — Но сегодня давай выпьем за другое. С нашей первой серьезной годовщиной! Полгода назад мы встретились, и я до сих пор считаю это лучшим, что случилось в моей жизни.

— Ты так говоришь, как будто мы отмечаем день свадьбы!

— Здесь даже нет ЗАГСа, — смущенно ответил Кир. — Где мы распишемся?

— Главное то, что мы вместе, что я решила быть с тобой, — девушка взяла его за руку, внимательно посмотрела в глаза. — Я помню, что ты не можешь уехать. Обещаю тебе: это никогда не помешает нам быть вместе.

Кир широко улыбнулся.

— Пьем! — провозгласил он.

Светлана долго смотрела в окно, как окрашивается в черный небо, как зажигаются яркие звезды, складываясь в созвездия. Ночь в Севастополе всегда наступала быстро. Кир заметил, что девушка стала серьезной, задумчивой.

— Расскажи мне, — сказала она тихо, не поворачивая взгляд. — Я знаю, ты не любишь говорить об этом, отмалчиваешься всегда. Но мне ты можешь верить, я пойму все, что ты скажешь. И приму это.

Кир разлил вино по бокалам, протянул Светлане.

— Давай, — произнес он тихо.

Девушка отпила глоток и поставила на подоконник, Кир медленно выпил до дна.

— Это сложные вещи для наших, — начал он. — Все знают, что есть такой человек, который не может уехать. Невыездной. Живет на ограниченном пространстве практически всю свою жизнь. Все журналисты — и города, и столичные — ездили ко мне сюда, ходили с ними по набережной, они ахали, охали: как же так? Помню один заголовок: «Гений места». Но разве же я гений? Разве я сам изобрел заключить себя на крохотной части планеты? Никто из них не хотел вникнуть. Или это была отсылка к чему-то, сейчас же для тех, кто пишет — самое главное ссылки, отсылки… А сколько заголовков было в духе «Летучий голландец»? На всю жизнь туалетной бумаги хватило бы. Я вначале охотно рассказывал, но потом, знаешь, надоедало. Да и с их стороны интерес потух. Сегодня я часть ландшафта, простой человек с непростой особенностью, но как о сенсации обо мне не скажешь. Все это утихло, и слава богу. Я рад, что могу жить обычной жизнью.

— А ты помнишь что-то другое?

— Я помню себя с десяти лет. Не точно, не с даты рождения, а примерно. И у меня в паспорте написано, что я родился в Петербурге. Но я никогда там не был. Я не помню то, что было в детстве, помню пятый класс школы, а что было раньше… Это просто белое пятно.

— Родители?

— У нас были сложные отношения. Когда они узнали о моей особенности, они, как бы это сказать…

— Охренели, — весело предположила Светлана.

— Это тоже, конечно. Но они отстранились. Я никогда их не осуждал: неизвестное, необъяснимое не всегда влечет человека, иногда оно просто пугает. Особенно если оно происходит не с тобой, а рядом. Если с этим неизвестным ты вынужден бок о бок жить. А где одно, там, может, и другое: чего, мол, еще ждать от этого странного мальчика? Ты ведь тоже не верила, а потом испугалась. Так было со всеми, всегда.

— А с ними? Как было с ними?

— С тех самых лет, что помню себя, когда я пытался покинуть пределы Голландии — неважно, каким способом, я постоянно засыпал. Это ощущение было одинаковым и нисколько не изменилось с тех пор. Если я ехал в автобусе или в машине, то мог добраться максимум до поворота из Голландии — мне ни разу не удалось его преодолеть. Проснувшись, я всегда ехал в обратном направлении, а водитель будил меня на кольце. Я пытался допытывать их — что случилось? Почему они меня не разбудили, прежде чем ехать обратно, но все люди без исключения, всегда отвечали одно и то же: ты ведь сам сел, в дороге уснул, ну бывает. Я говорил, что этого не может быть, но мне, естественно, никто не верил.

— Я кажется, догадываюсь, — сказала Светлана. — Когда родители поехали с тобой…

— Все то же самое, — кивнул Кир. — Так было всю мою жизнь. Мне казалось, что логичнее, если те, кто поедет со мной, тоже заснут на повороте. Но все оказалось сложнее. Когда кто-то ехал со мной, чтобы не уснуть и посмотреть, что случится, а может, и разбудить, я, как обычно, отрубался, а попутчики ехали дальше. Но что самое странное, они всегда забывали, что ехали вместе со мной, и когда я напоминал им об этом, неподдельно удивлялись: что ты говоришь такое, мы просто собирались в город по делам.

— Но маму с папой ты убедить сумел?

— Я писал им записки. Или заставлял самих писать. Они ничего не помнили, но потом, из этих записок, узнавали предысторию: что такого-то числа в такое-то время мы ставим эксперимент. Впоследствии я проделал такое со многими. Потом стало можно записывать видео, и оно оказывалось единственным доказательством. Я не советовал журналистам проделывать путь со мной вместе или пытаться сделать репортаж. После того как я засыпал, реальность как будто менялась. Они не помнили ни обо мне, ни о том, что мы решили прокатиться вместе, и только потом с удивлением смотрели материал, который отсняли здесь.

— Слушай, — оживилась девушка. — А кто-нибудь хотел с тобой проплыть?

— Родители точно нет. Все-таки вплавь до города неблизко — неподготовленный человек вряд ли справится, да и судоходство. Им было достаточно транспорта. И, честно говоря, я сам нечасто проверяю море. Надежды на то, что особенность вдруг прекратится, мало. Но когда ты в воде и тебя резко клонит в сон — ощущение не из приятных. Я никогда не засыпал. Просто понимал все и резко разворачивался. Греб обратно, сколько было сил, только бы не уснуть в море.

— А как же катера?

— С катерами вообще смешно! Я ведь не говорил тебе еще. Я не могу попасть на катер. Вообще.

— То есть как это? — не поняла Светлана.

— Видимо, особенность… я просто не знаю, как это назвать иначе. В общем, она устроена так, что если я нахожусь на причале, катер никогда не подойдет к нему. Время словно застывает, а люди не идут на причал. А если вижу катер с набережной, он всегда отходит раньше, чем я успеваю добежать.

— А ты пытался ходить туда с кем-то?

Кир усмехнулся.

— За всю жизнь я пытался здесь все. Люди забывают, что были со мной на причале, как только мы уходим с него. У них вдруг появляются внезапные дела — в общем, то же, что и с дорогой. То время, которое я могу провести на причале, на самом деле очень небольшое. Ведь катера приходят ровно по расписанию. И если я приду раньше, то катер просто не подойдет. Но когда время, в течение которого катер должен был развернуться, отойти от берега и скрыться из зоны видимости, заканчивается, все заканчивается и для меня. Для меня проходит столько же времени, сколько и для остальных людей, только я будто проживаю их в какой-то другой реальности и не могу оставаться в ней дольше, чем положено.

— В чем же тогда смысл? — в голосе девушки послышалось разочарование.

— Для меня он простой. Я прихожу туда развеяться, подумать. Смотрю вдаль, любуюсь, мечтаю, строю планы, заряжаюсь силами. Я знаю, что буду один какое-то время. Это место — оно только мое, это какая-то дыра в пространстве, и, может, не будь ее — я бы меньше любил людей. Это какая-то иллюзия того, что возможно бессмертие. Пустой причал, о который бьются волны — и пока ты на нем, смерть тебя не достанет.

— Но это ведь не так?

— Конечно, — улыбнулся Кир. — Знаешь, мне очень хочется побывать там вечером. Когда горят все эти огни, когда море черное. Вечером думается иначе.

— Подожди, подожди-ка! То есть вся эта движуха с катером, подписи за вечерние рейсы — это все, чтобы ты мог побыть один? Неужели ты так задумал?

— Это лишь приятный бонус. Здесь живу не только я, эти рейсы действительно нужны городу. И пусть я никогда не прокачусь на катере, это польза для многих людей.

— Выходит, ты добиваешься изменений, которыми никогда не сможешь воспользоваться?

— Ну, почему же, — Кир развел руками. — По-своему смогу.

Девушка помолчала, загадочно улыбаясь. Кир долил вино, поставил бутылку на пол.

— Скоро будем смотреть салют, — сказал он довольно.

— А где ты проснешься, если пойдешь пешком?

— Тебе все так интересно, — рассмеялся Кир. — Все там же. Там, знаешь, ощущение такое странное, что перед тобой просто… ты можешь подумать, что я свихнулся, но это как будто стена сна. Ты идешь и с каждым шагом все сильнее хочешь спать. А потом вдруг понимаешь, что еще движение — и ты уже не сможешь контролировать процесс. Ты словно окунаешься в сон и, если успеешь, выдергиваешь оттуда голову и идешь обратно. Ну а если нет… Меня всегда будили прохожие. В том, чтобы спать на дороге, нет ничего хорошего. Кстати, родителей больше всего бесило, когда мы пытались преодолеть мою особенность пешком. Десятки раз они смотрели, как я падаю без сил, а когда сами проходили стену — впрочем, для них-то никакой стены не существовало, — то просто забывали обо мне. Меня нельзя было перетащить; что-то случалось, и они всегда оказывались там одни.

— Прости, — тихо произнесла девушка. — Ты так и не рассказал, что с ними.

— Не знаю. Я не общаюсь с ними и даже не в курсе, где они. Тогда, в детстве, они посчитали, что я проклят. Хотя можно ли считать мою особенность проклятьем? Или даром, как тоже считают многие. Она просто есть, и все. Но им было страшно, было сложно принять. Тогда они решили оставить меня. Это решение показалось им самым правильным. Потом они, помню, уехали из страны и до восемнадцати лет присылали деньги. А дальше сам. Если они не выйдут на связь сами, я никогда не узнаю, что с ними теперь.

— Мне очень жаль, — сказала Светлана.

— Брось. Мне теперь сорок лет, и я не люблю вспоминать об этом. Столько времени прошло!

— А ты никогда не хотел знать правду? Ведь, может, это как-то объясняется? Может, ты не один такой? Ведь это все невероятно. Это загадка природы, то, что человечество считает невозможным.

— Одно время я думал, что в институте проводились эксперименты и что-то пошло не так…

— Институт ядерной физики?

— Ну да, помнишь, эта огромная лестница под охраной — она ведет в институт. Внушительное здание, красивое, симметричное, его любят снимать с высоты. Вот только местным никак туда не попасть. Там есть реактор, ядерный. Он самый настоящий, и там проводились опыты. Я тоже думал, особенно когда был помоложе: а что, если… чем черт не шутит? Но мы ведь живем не в фильме «Секретные материалы».

— Не знаю, — развела руками девушка. — Мне кажется, с тобой возможно все.

— По-моему, все проще. Там занимаются наукой, изучают реальность. Паранормальные явления им ни к чему. Там работают профессора, военные, но никак не охотники за привидениями. Да и сам я придерживаюсь научной картины. Если бы я представлял какую-то тайну, был бы важен для исследований, науки, поверь, со мной бы уже что-то сделали, и мое мнение интересовало бы их в последнюю очередь. Но я не нужен никому, за пределами Голландии меня считают или вымыслом, или городской легендой. А наши, вроде, знают, но ведь никто не видел, как все происходит. Разве что никогда не встречали меня в городе — ну так, может, я сам не хочу уезжать? А легенду придумал… да хоть бы и просто так. Нет, — Кир покачал головой. — Я не хочу выяснять правду, природу. Бог с ней, с этой особенностью — она не главное, что есть в моей жизни.

— Но тогда, — осторожно начала девушка. — Может быть, ты бы смог выбраться?

— Нет, — моментально ответил Кир. — Я никогда не скажу про это место «выбраться». Когда-то я переживал, что не смогу найти работу, но теперь мир стал другим. Можно многое делать, не выходя из дома, — и обучаться, и зарабатывать, и помогать другим. У нас здесь аж двух человек кредиторы прессуют — за просрочки по надуманным процентам. Эти микрофинансы, знаешь? Сейчас налаживаю контакт со спецами, подводим юридическую базу. Со всей страны люди на связи — кстати, тот же Петербург. Я раньше думал: как же хочу побывать там. Ведь это моя родина, а я ничего не помню. Хотел бы съездить в центр Севастополя. Я знаю, какой он прекрасный город, и я тоже живу в нем. Да что там говорить, в минутах двадцати отсюда — пляжи Любимовка, Учкуевка, парк, храм в стенах Инкермана, а я никогда там не был и видел только в интернете. Но ведь и здесь есть море. Я был бы несчастен только в одном случае — если бы не мог попасть к морю. Поверь в то, что не могут понять другие: мне отлично здесь, я люблю эту жизнь и люблю это место, в котором живу.

— Я тоже полюбила это место. Не будь его, мы бы не встретились.

— А еще я полюбил тебя. Я очень рад, что ты сюда приехала. Я счастлив.

— И я, — ответила Светлана. — Представляешь, за всю жизнь я приезжала сюда только один раз — когда появилось жилье в работу.

— Ну да, — кивнул Кир. — Ты же у нас риелтор.

— Да, всю жизнь подбирала квартиры людям, и вот наконец-то нашла себе. Я влюбилась в это место, оно красивое, тихое.

— Оно будто из прошлого, — добавил Кир. — Насколько я могу судить обо всем остальном мире. А ты жила и даже не знала, что оно есть.

— Поверь, многие жители Севастополя не знают, что в городе есть такой район. Когда я предлагала Голландию, почти всегда сначала спрашивали, где это, а потом сразу говорили: нет. А я нашла здесь квартирку, продала свою на Остряках, и вот я здесь. Там район такой — одни панельки, моря нет. Правда, и здесь из окна его не видно: мне не так повезло, как тебе. Но я больше никуда не хочу отсюда.

Кир невольно улыбнулся, увидев счастливое лицо Светланы.

— Теперь и тебе повезло с видом, — сказал он. — Знаешь, я больше всего хочу, чтобы здесь, в этом маленьком мире, все было хорошо. Иногда я даже рад, что не могу уехать. На весь мир меня не хватило бы, а здесь я знаю буквально все. Какой кот где живет и куда гулять ходит — и то знаю.

Девушка рассмеялась.

— Тихо, — Кир посмотрел на часы. — Сейчас начнется салют.

Они подняли бокалы.

Когда отцвели все цветы в небе, распустились цветы любви. Фары послед­него автобуса свернули на черной дороге, белый мотылек плясал под потолком квартиры, и Кир, увидев, как засобиралась Светлана, сказал:

— Я провожу тебя.

Они шли через кольцо конечной, оживленно беседуя, и в этот момент Кира окликнули. Мужчина обернулся. Из залитой светом кабины автобуса махал рукой водитель.

— Петро, последний рейс? — отозвался Кир.

— Он самый, — крикнул водитель. — Ты забыл кое-что, слышишь? Целый день с ним катаюсь.

Кир подошел ближе и увидел в его руке темный продолговатый предмет.

— Да не может быть!

— Отчего же не может? — удивился водитель. — Мне чужой паспорт не нужен. А кредитов уже понабрал! — он добродушно рассмеялся. — Шучу, конечно.

— Так ведь я же… — пробормотал Кир, открывая паспорт. Все верно: вот его фото, фамилия, адрес, в боковом кармане СНИЛС. — Всегда ношу его с собой.

Водитель пожал плечами.

— Выпал, видать?

— Ладно, Петро, спасибо! Я твой должник.

— Ты теперь должник Генбанка, — водителю явно нравилась шутка. Но на этот раз Кир не отреагировал: он нащупал странное уплотнение между обложкой и паспортом. Немного повозившись, извлек лист бумаги, сложенный в несколько раз.

— Что это? — спросила подошедшая Светлана. — Паспорт?

Кир кивнул.

— А как вообще тебе выдали паспорт?

— История долгая. Но хорошо иметь много знакомств. Петро, ты в курсе, что это за хрень?

Вместо ответа затарахтел автобус.

— Мне ехать надо, — пожал плечами водитель.

Кир развернул бумагу, и Светлана прочитала вслух:

— Дорогой Кирилл… Пусть тебя не удивляет эта форма обращения, но ты мне уж очень дорог… Хотя никогда не подумал бы и даже не смог представить… Может, мы вместе сможем найти ответ. Что это, Кир?

— Не знаю.

Они переглянулись.

г. Санкт-Петербург, набережная реки Фонтанки, частный Центр психологической поддержки

Полдень. Прием у психоаналитика.

В просторном кабинете с видом на реку на кожаном диване сидел мужчина в черной рубашке и крупных, немного старомодных очках. Он смотрел будто бы в пол перед собой, и со стороны было сложно понять, то ли он предельно сосредоточен, то ли пребывает в глубоком трансе. Напротив него за длинным столом из светлого дерева сидел доктор — крупный мужчина с бородой. Он заинтересованно изучал мужчину.

— Продолжайте, Кирилл, прошу вас.

Пациент встрепенулся.

— Я приезжал на Троицкую балку, Ушакову балку — это такие места в Севастополе, они напротив Голландии, через море. Я подолгу смотрел вперед, зная, что там это место, этот маленький город в городе. И куда я не мог попасть. Катера никогда не ходили — я довольно быстро понял, что Голландия закрыта для меня как бы со всех сторон; не было способа, которым я мог бы туда попасть, — мужчина развел руками. — Только вечерами я видел ее огни, самые манящие в мире, огни, от которых хотелось плакать. Рыдать. Честно говоря, я и сейчас…

— Мне кажется, вам все-таки важнее высказаться, — доктор поспешил прервать Кирилла.

— Да, я понимаю, рыдать можно дома бесплатно. Я вообще-то так не делаю, просто накатило.

— Накатило, — почему-то повторил доктор. — Да, интересный у вас случай.

— А вы думали, я буду вам рассказывать про неразделенную любовь? — встрепенулся пациент. — Да, Семен Иванович? С этим ведь приходят ваши пациенты?

— Так ведь и у вас она неразделенная. Знаете, совершенно любую проблему можно рассматривать как неразделенную любовь.

Кирилл промолчал, не зная, согласиться или нет.

— Вот почему бы вам не переехать просто в Севастополь? Огромный красивый город. Ну, сам я там не был, конечно, но в вашей картине мира и с ваших слов это так. Голландия лишь маленький район, не самый удобный в плане доступности — прошу не счесть за иронию — и не самый котируемый, так? Поселились бы в центре, у моря, или в каком-нибудь частном доме. Да где угодно.

— Не забывайте, что я там родился, — напомнил пациент.

— Воспоминания о детстве работают в том случае, если оно было счастливым и человек очень хочет вернуться в эти прекрасные дни. Особенно на контрасте с последующей жизнью. Но ведь это не ваш случай: у вас и жизнь ничего, и сами говорили, что не помните себя до десяти лет, и ваши первые воспоминания касаются уже Санкт-Петербурга. Выходит, вам не по чему ностальгировать? Вы знаете только факт, голый факт от родителей — что вы там родились. Все.

— Я понимаю. Но это внутреннее ощущение — с ним не поспоришь. Да, я знаю, на свете немного людей, которые бы согласились со мной в подобной оценке. Но мне Голландия кажется раем. Раем, в который никогда не попаду. Вот только за какой грех? Ведь не изгоняют же из рая просто так? — он с надеждой посмотрел на доктора, но тот лишь пожал плечами.

— Возможно, это символизирует то, что вы устали и очень хотите в тихое и спокойное место.

— Может быть. Может, — нервно отозвался Кирилл. — Вот только если бы все это не происходило со мной на самом деле. Моя жизнь стремительно рушится, и я не понимаю, во что она превратится в ближайшее время; что это может символизировать еще? Я хочу за что-то зацепиться! — он закричал. — Мне нужна помощь, вот что это символизирует!

— Тише, тише, — спокойно сказал доктор. — Зацепитесь за разговор со мной. Расскажите, что было дальше? Что вы делали после того, как впервые поняли, что не можете попасть в Голландию?

— С ума сходил, что я делал, — огрызнулся Кирилл, но уже спокойнее. — Когда таксист разбудил меня на Захарова, я чуть с ним не подрался — этот козел утверждал, что подобрал меня на повороте из Голландии и привез точно по назначению, но я ведь точно помнил, что ехал как раз с Захарова, и заснул на этом самом повороте. Но когда такое же случилось со вторым таксистом, потом с частником и наконец с автобусом, конечно, я все начал понимать. Поверить было сложно, но от того, что все это происходит на самом деле, уже было не отвертеться. А что бы вы делали, доктор, если бы купили квартиру, решив начать новую жизнь, но никак не могли бы попасть туда?

— Не знаю. Никогда не оказывался в такой ситуации, — Кирилл услышал в словах доктора легкое удовлетворение. — А что делали вы?

— Остался в Севастополе. Поселился в гостинице. Думал, что утро вечера мудренее. Хотел все обдумать, но, если честно, обдумывать было сложно. С таким не придешь в полицию, не обратишься куда-то за помощью. Ведь это ситуация, которой в принципе не может быть! Я мог бы загреметь куда похуже, ну вы, конечно, понимаете? Ну а дальше… Дальше я понадеялся на чудо. Решил просто заснуть и поехать в Голландию на следующий день — вдруг ничего этого не повторится и все будет в порядке. Наивная, глупая надежда. Но я доверился ей и даже смог уснуть.

— Но все, конечно, повторилось, — сокрушенно сказал доктор.

— Да. И тогда мне пришлось вернуться. На остатки средств я снял квартиру в Петербурге, на Дыбенко. Подумать только! Мог ли я предположить, что когда-нибудь буду жить на Дыбенко. Там даже эмси Вспышкин в свое время умер, помните, такой был дед? Понимаете, я же хотел переучиться, чтобы не заниматься больше всем… Чем я занимался всю жизнь, в общем.

— Это уже интересно. И кем бы вы хотели стать? Извините уж мой такой… слегка детский, что ли, вопрос.

— Да кем угодно. В те дни я чувствовал, что лучше бы пошел матросом на катер, чем все это продолжать.

— Да, из такой профессии, как ваша, похоже, не так-то просто уйти.

— Так вот, я стал там жить, стараясь реже выходить из квартиры, — Кирилл пропустил иронию доктора мимо ушей. — Но Голландия, конечно, не отпускала меня. Я стал изучать ее и очень скоро понял, что это не такое уж простое место. Например, в девятнадцатом веке там выращивали устрицы для императорской семьи и даже для французского короля. Их везли в специальном вагоне-холодильнике прямо в Париж, представляете?

— Устрицы, — мечтательно улыбнулся доктор.

— А еще в Голландии есть восемьдесят подземных казематов с боеприпасами, восемьдесят, представляете! И подземный госпиталь, который использовали во время войны. Похоже, что он существует до сих пор. Но главное, что я узнал, Семен Иванович, — то, что в Голландии находится местный институт ядерной энергии, и в нем, на его территории есть действующий атомный реактор.

— И конечно, этот факт привлек ваше особое внимание?

— Ну разумеется. Я вам даже зачитаю, — Кирилл достал телефон. — Так вот, сейчас, открою. Вот оно. Из открытого источника: «Реактор создали на основе оборудования атомной подлодки второго поколения, и 18 апреля 1967 года был проведен его первый физический пуск. Исследовательский ядерный реактор стал первым в системе высших военно-морских учебных заведений СССР. Реактор использовался в научных целях и для подготовки гражданских специалистов для атомной отрасли. С тех пор реактор проработал безаварийно и зарекомендовал себя как значимая лаборатория. Много работ было выполнено для космоса и ВМФ, проводилось испытание техники на радиационную стойкость». А вот другой источник, слушайте: «Кроме того, на реакторе провели ряд экспериментальных работ по исследованию различных материалов для повышения КПД, надежности и устойчивости термоэлектрических преобразователей ядерной энергии в электрическую. Часть экспериментальных данных была включена в справочники ядерных констант». Представляете? А сейчас этот реактор законсервирован, как чернобыльский бункер.

— Там тоже была авария? — с недоверием спросил доктор.

— Нет, это из-за политики. И потом, его ведь могут продолжать использовать. Скажем так, неофициально. К тому же столько лет его активной эксплуатации могли на что-то повлиять. Гипотетически по крайней мере. В общем, так у меня родилось предположение: возможно, в институте проводилось что-нибудь секретное и, как это водится, что-то пошло не так. Ведь у нас такие вещи не афишируют. Когда я ездил покупать квартиру, то видел огромную лестницу за несколькими заборами под охраной. Мой риелтор, Светлана, как раз говорила, что это и есть институт — огромное симметричное здание на вершине холма, его еще фотографируют с высоты: красиво! В институт никого не пускают, даже местным дороги туда нет.

Доктор задумчиво погладил бороду.

— Но вы же понимаете, что у этой версии мало шансов оказаться правдой. Даже если предположить, что в институте проводились некие испытания, и случилась авария, например, это не могло повлиять на жизнь одного человека. Еще можно допустить, что всю вашу Голландию накрыло бы неким куполом, так что никто не мог бы туда проникнуть — и то фантастика! Но чтобы один человек? Это как-то за гранью, нет?

— Все это я понимал. Но ведь и испытания бывают разные. Черт его знает, чем они занимаются там под прикрытием. Почему я не помню себя до десяти лет? Ни единого воспоминания! А ведь это осознанная жизнь, это уже несколько классов школы!

— Мне кажется, Кирилл, как бы это сказать мягче, что эту проблему все-таки стоит рассматривать в отрыве от деятельности института.

Пациент замялся.

— Наверное. То есть, конечно. Но я все же пытался. Понимаете, у меня не было выбора, все это происходило со мной, не с кем-то! Я пытался писать в институт, звонить, оставлять запросы. Но никакая связь с Голландией не работала. Я думаю, что мои письма даже не приходили на их адрес.

— Но это странно. Интернет ведь не зависит от фактических границ, даже таких неоднозначных.

— Понимаете, в этой истории нет ничего, что бы не было странно. Я пробовал пробиться через министерства — меня, разумеется, отбривали. Через какие-то связи в журналистской среде. Ведь сам институт был от меня отрезан. Но ничего не получилось, ничего.

— Ну разумеется. Вряд ли любая организация станет отчитываться о секретной деятельности перед каждым любопытствующим.

— Я не любопытствующий. Я сообщал прямым текстом, что происходит со мной, я хотел докопаться. Я готов был, чтобы меня забрали, изучали, не знаю там, ставили эксперименты. Только бы выяснить правду.

— В таком случае их нежелание общаться тоже можно считать в известном смысле оправданным, — покачал головой доктор. — И что вы делали потом?

— Потом я оставил эти попытки, — разочарованно сказал Кирилл. — Нужно было жить дальше, и мне не хотелось делать это в съемной квартире на Дыбенко. Я стал вызванивать Светлану, севастопольского риелтора. Было сложно себя заставить, ведь я вряд ли мог рассчитывать на понимание. Но думал, что она может как-нибудь перепродать квартиру, дистанционно, без моего участия. Или хотя бы сдавать ее, чтобы я мог жить в другом месте. Но то, что она сказала, просто убило меня.

— Что она вас не знает? — предположил врач.

— В том-то и дело, что нет. Она меня узнала, но как только я договорил, принялась ругаться: мол, вы меня разыгрываете, вы меня держите за идиотку, и вообще не звоните мне. Я долго не мог понять, что происходит, а потом она сказала: Кирилл, в этой квартире уже живут. Кто? Я не мог поверить. Кто еще живет в моей квартире? И она сказала: вы. Так просто! Вы же и живете. Я не понимал, что с этим делать. Это был удар, к которому я не готовился. Которого просто не мог предположить.

— К такому сложно подготовиться, — заметил врач.

— Именно. Именно! Вы понимаете. А она не поняла. И был еще странный момент: я набирал ее несколько раз и не мог дозвониться, а потом она вдруг перезвонила. И сказала, что находится в Голландии. Но ведь у меня не было связи с Голландией! Я просил, я умолял дать поговорить с собой, но она сказала, что я сумасшедший, и бросила трубку. Она больше не стала со мной говорить, сколько бы я ни звонил. Хотя она вроде жила не в Голландии, а дозвониться в Севастополь я мог. И я решил тогда — чем черт не шутит, поеду снова. Вдруг получится! Вдруг я смогу прорваться в Голландию, справиться со сном, и тогда выясню всю правду.

— Как я понимаю, не получилось?

— Нет. Но произошло кое-что другое. И к этому я тоже не готовился. Конечно, моя надежда, которую я считал последней, не оправдалась. Я решил поехать на обычном рейсовом автобусе. Хотя он был и не совсем обычный — помню под лобовым стеклом огромную надпись HOLLAND. Так вот, я, конечно, не смог справиться со сном, но когда я очнулся и стал приходить в себя, первым делом увидел на полу, перед собой, какое-то черное пятно. По мере того, как я возвращался в реальность, пятно приобретало все более отчетливые очертания, и наконец я понял, что это паспорт. Я поднял его, думая отдать водителю, чтобы тот вернул владельцу, и машинально заглянул внутрь. От того, что я там увидел, меня аж подбросило: на фото был я сам, а рядом с фото — мои имя, фамилия, отчество, дата рождения — все совпало. Но одновременно я увидел и место рождения — Санкт-Петербург, и отделение, которым выдан паспорт — отдел УМВД по району Нахимовский города Севастополя. Я перелистнул на прописку и… Тогда я похолодел, честно. Я был прописан по тому самому адресу на улице Курчатова, где находилась купленная мной квартира. Но это был не мой паспорт, это был не я, вернее, это был я — но другой, альтернативный я из Голландии. Представляете?

— С трудом, — улыбнулся доктор.

— Но все это было так. И в тот же миг, прямо в автобусе, у меня сложился паззл: этот другой я был заперт в Голландии, и если я не мог туда попасть, то он, наоборот, не мог оттуда выбраться. И лишь по странной случайности у него выпал паспорт, который нашел я, потому что мы — совершенно необъяснимо — совпали во времени. И тогда я решил написать ему весточку.

— Весточку? Что за странное слово?

— Я исходил из того, что если не могу ни попасть в Голландию, ни дозвониться туда, ни даже найти в соцсетях хоть кого-то, кто живет в Голландии, то и обычное письмо по адресу моей… или его квартиры туда никогда не дойдет. Тогда я написал записку, где рассказал все, что со мной случилось, написал, что догадываюсь, что он не может уехать из Голландии так же, как я не могу туда попасть. Я писал, что мы можем помочь друг другу, можем разобраться в том, что случилось, вместе, и, может быть, найти выход, прорвать эту невероятную блокаду, победить судьбу. Я попросил его выйти на связь. Тот звонок Светланы-риелтора убедил меня в том, что проблема связи с Голландией — односторонняя, и если я не могу связаться с кем-то оттуда, то со мной из Голландии связаться можно. И даже если не может он сам, то легко попросит кого-нибудь другого. Я написал ему все контакты. Сел в тот же автобус, ближе к повороту вложил в паспорт весточку и положил на пол. Почему я назвал ее весточкой? Бог знает. Это слово такое, в нем слышится чудо. Но теперь я не надеялся на чудо, я был уверен в нем. Я знал, что он выйдет на связь, как только прочитает — а прочитает он обязательно, ведь паспорта возвращают всегда, тем более там, где все знают друг друга. Я вернулся сюда, на Дыбенко, и стал ждать.

— Должно быть, ответа вы не получили? — спросил доктор после недолгого молчания. Кирилл отрицательно закивал:

— Я не верю в то, что он не отвечает просто так. Мне кажется, он в большой опасности. Правда, я пока не понимаю, что конкретно ему угрожает. Но я разберусь.

— Кирилл, вам нужно разобраться и в себе. Я бы сказал: вам для начала нужно разобраться в себе.

— Я очень хочу разобраться. Очень! И я хочу, чтобы вы помогли мне.

— Понимаете, Кирилл — доктор снова погладил бороду. — Я оказываю психологическую помощь. Я не смогу помочь вам попасть в Голландию или разобраться с секретными атомными исследованиями. Я даже вряд ли смогу проверить, правда ли все, что вы рассказали.

— Это и не нужно, — отрезал пациент. — Подкрутите там какие-нибудь винтики в моем мозгу. Дайте таблетки. Мне нужны силы продолжать все это дальше. У меня впереди борьба. Мне кажется, что я нашел свою борьбу, и это прекрасное, замечательное чувство. Моя борьба настоящая, и, вполне возможно, она займет мою оставшуюся жизнь. Я отблагодарю вас, Семен Иванович. А потом уеду.

— Ну что вы, что вы, — сказал доктор. — Я сделаю, что смогу.

— И вы знаете, что еще, доктор. Я что-то в вас вижу. Мне кажется, я не зря здесь. Мне кажется, эта история, эта борьба могла бы заинтересовать вас. Я что-то чувствую в вас, чувствую, вы мне поможете.

Семен Иванович задумался, посмотрел на Кирилла.

— Помогать — это моя работа, — наконец сказал он уклончиво. — Куда вы теперь собираетесь, если, конечно, не секрет?

— Куда еще, — Кирилл пожал плечами. — В Севастополь. Возьму там квартиру в кредит, буду жить ближе к себе… Ну, то есть, вы поняли. Буду ездить. Буду пытаться пробить. Буду писать ему. Добиваться связи. Искать правду. Буду ходить на море, наконец. После всего, что случилось, я точно не останусь в Петербурге.

— Кто же вам даст теперь кредит?

— Есть связи. Пока еще есть. Помогут. Я хотел начать новую жизнь и начну ее. Пускай и не так она мне представлялась. Но теперь по-другому не вариант.

— Что же, — оживился доктор. — По рукам. Запишитесь на новый сеанс, и начнем работать. А сейчас… — он выразительно посмотрел на Кирилла.

Пациент встал и подошел к вешалке возле двери. Надел длинное черное пальто, повернулся к доктору.

— Интересно вы одеваетесь. Разве что не хватает шляпы.

Кирилл улыбнулся.

— Я всегда любил этот стиль. Но работа требовала притворяться современным. А я, вы знаете, в глубине души совсем не современный человек. Может, поэтому меня так и тянет в такие места, которые кажутся воплощением прош­лого. Ведь эта Голландия — она филиал прошлого в нашем времени. И, может, потому-то я и не могу туда попасть? Потому что нельзя попасть в прошлое? Потому что движение может быть только в одну сторону.

Только теперь, стоя у двери, Кирилл обратил внимание на бутылку коньяка, которая стояла в шкафу за спиной доктора. Кажется, она была открытой. Доктор внимательно посмотрел на него.

— На сегодня наше время вышло. Продолжим в следующий раз.

г. Севастополь, улица Курчатова, 12

«Рассвет. В пять часов, как и каждый день до этого, загудели корабли в Севастопольской бухте. Кир любил этот звук: из его квартиры он не слышался слишком громким и казался приветливым, заряжающим энергией на предстоящий день. “Они посвистывают”, — так Кир говорил о кораблях.

Обыкновенно, проснувшись, он шел к морю — если, конечно, был сезон: с поздней весны до ранней осени; это было неизменным ритуалом, Кир не пропускал ни дня. Так и в этот раз — он отправился на местный Круглый пляж на территории возле центра морских исследований. Напротив пляжа, как и много лет назад, виднелась стена с большой головой Ленина, которая словно приглядывала за отдыхающими. Искупавшись, Кир часто стоял, обсыхая, и, хитро прищурившись, смотрел на вождя, как будто ожидая от него каких-то действий. Справа и слева от Ленина поднималась лестница, но Кир отчего-то не любил ее — он неизменно шел мимо институтского общежития к набережной, издалека наблюдал за катером, потом заходил в утренний магазин, покупал еды и отправлялся домой, чтобы приступить к работе. Приветствовал сонных соседей, подкармливал проголодавшихся за ночь котов.

Дизайн он освоил самостоятельно — по онлайн-тренингам и книжкам, и в последние несколько лет делал сайты для крупных фирм, подрабатывал презентациями — спрос на его работу был высоким, и проблемы в деньгах не было.

— Я довольно хорошо освоил несколько профессий, которыми можно заниматься дистанционно, — говорит Кир. — И потому на хорошем счету. Могу себе позволить связываться только с теми, кто мне симпатичен и чью деятельность я готов поддержать».

— Ну дальше названия брендов, опустим? — молодой человек в синей рубашке с запотевшим от волнения лицом перелистнул страницу. Кир едва заметно улыбнулся.

«Кому-то он может показаться непритязательным — что ж, в современном мире обязательных амбиций непритязательность становится протестом, право на нее еще необходимо отстоять. Кир всей своей жизнью доказывает, что можно остаться собой, жить счастливо и гармонично, стоит только найти свое место и стать в этом месте своим.

— Есть люди простые сами по себе, а есть пришедшие к простоте через отрицание сложности, — так он говорит. — Наверное, это и есть мой путь».

— Да, я такое говорил? — перебил Кир.

— Подождите. «Кир предпочитал, чтобы все в жизни было по расписанию — так больше сделаешь и не будешь жалеть о напрасно прожитом дне. Он даже, как встарь, практиковал полуденный сон — с обязательным ритуалом перекуса фруктами и чтения научной фантастики. Но перед этим сном он успевал переделать столько дел, на которые у многих не хватает и недели. До обеда занимался работой, потом час — на зарядку, и вот Кир уже заходил на местные форумы, группы Голландии в социальных сетях, читал. Объявления были типичными — люди писали в двух случаях: если им было скучно и если им требовалась помощь. В первом случае поздравляли с праздниками, постили котиков и цветы, во втором писали капслоком ставили множество восклицательных знаков. У кого-то сломалась техника, а на новую денег нет, где-то прорвало трубу, сломалась мебель, заболело животное, понадобились советы, кто-то не может найти фильм или редкую книгу, кто-то просит подсказать хорошего, опытного врача, кто-то столкнулся с юридической проблемой и не знает, как ее решить, кто-то, моряк со стажем, долго не может уйти в рейс. Конечно, Кир не может всем помочь самостоятельно, но у него особенный талант — он знает, как разрулить, говоря простым языком: кого с кем связать, кому кого посоветовать, как уменьшить затраты на поиск тем людям, у кого на счету каждая минута. За долгую жизнь в Голландии он узнал почти всех ее жителей, и, что невероятно, почти с каждым подружился. Он помогает не только тем, кто оказался в трудной жизненной ситуации, а любому человеку с любым повседневным вопросом, если знает и чувствует, что может помочь». Как-то вот так.

Молодой человек выжидающе смотрел на Кира. Тот встал и прошелся по комнате.

— Знаете, честно сказать, я уже столько читал о себе, что удивить меня трудно. Вы делаете из меня какого-то супермена, а я обычный человек. Я могу быть и злым, и недовольным, и вялым. Да и не все получается — я как-то отпустил воров в автобусе и не смог вернуть деньги женщине. Она была в отчаянии, чест­но говоря. То, что вы пишете, — это образ, не более.

— Но именно он и нужен, — взволнованно, но твердо сказал парень. — Я понимаю, что в реальности мы люди. Но мне нужен герой. Людям нужен герой.

В углу комнаты работал ноутбук — кажется, транслировались новости: слышались крики, взрывы.

— Так ли уж нужен? И кому конкретно? Вот вы скажите, где все это собираетесь печатать?

— Пока не знаю, — смутился парень. — Где возьмут.

— Мне казалось, что вы журналист конкретного издания.

— Я писатель. Начинающий. И я пишу роман, ну или повесть, как выйдет. Это, конечно, был не фрагмент, а так, заготовка. Чтобы вы поняли общее, так сказать, настроение.

— Ничего себе, — присвистнул Кир. — То есть вы хотите меня обессмертить?

— Ну, сегодня писатель вряд ли так сможет сказать, — замялся парень. — Но нашей литературе не хватает такого героя: сейчас, знаете ли, преимущественно пишут о травмах, о толерантности, о феминизме, об истории много пишут — как притесняли народы в советское время, о всяких хосписах и волонтерах, да о том, как загадочной внешности барышни на петербургских крышах пускают мыльные пузыри. А вы — обычный человек, живете в маленьком районе, любите его и беспокоитесь, неравнодушны к природе, цените жизнь, вы такой подчеркнуто здоровый и нормальный человек. Вы, извините, конечно… Вам никто не говорил, что вы похожи на известного актера?

— На Деревянко, что ли? — усмехнулся Кир. Парень кивнул.

— Я как-то раз заметил. Увидел с ним какой-то фильм и понял: да, определенное сходство есть. Хотел проверить, нашим рассказал, и представляешь — здесь никто его не знает. Пожимают плечами: мол, кто такой? Даже я здесь гораздо известнее.

— А представляете, он вас когда-нибудь сыграет? — с придыханием спросил парень.

— Для этого нужно стараться в первую очередь вам.

— С таким героем я постараюсь. Хотя признаюсь честно: премию за вас, конечно, не дадут, если только какой-нибудь настоящий писатель не обратит внимание. Так что на всякий случай буду вести Фейсбук.

Раздался звонок телефона, и Кир показал жестом: тихо.

— Алло! Валентина Степановна, рад вас слышать! Как нога? Как в целом самочувствие? Врач так и не приехал? Погодите, — Кир подошел к ноутбуку, убавил громкость. — Я знаю лучшего в этой области — костная хирургия, да. Ну как знаю. Через пару контактов знаю. Проработаем его? И насчет квоты все пробью, узнаю, не волнуйтесь, Валентин Степановна. Держитесь, вы у нас красавица!

Кир положил трубку, жестом подозвал молодого писателя:

— Вот смотри, что показывают. Который день уже.

На экране шла трансляция из Соединенных Штатов: крупные афроамериканцы в кожаной форме стояли на невысокой сцене с микрофонами, а несколько молодых девушек и парней поочередно подходили, становились на колени и целовали им обувь. Негры довольно склабились и бросали снисходительные фразы.

— Что думаешь? — вдруг спросил Кир.

— Вы меня извините, конечно, — ответил парень, протирая вспотевший лоб. — Но это просто как в порно. Нет, я не то что фанат...

— Вот я смотрю на это все и думаю: как же хорошо, что никогда не смогу попасть туда.

— В смысле не смогу? — удивился молодой писатель.

— Так, — Кир замер. — Ты разве не знаешь, что я, это…

— А, засыпаете? Знаю, конечно, просто забыл. Для сюжета это не нужно.

— Даже так, — удивился Кир. — Что же, главное — чтобы к нам сюда ничего не пришло такого. Я иногда фантазирую: а что, если вдруг начнется война? Не где-то там, не в Севастополе даже, а прямо вот здесь, в этом месте — на этой конечной, на набережной? А потом говорю: нет, ты что, Кир. Это все помутнение. Разве здесь может начаться война? Это же рай, а в раю не бывает войн.

— Идеально, — просиял парень. — Образ что надо! Это будет отличная книга, уверяю вас, я смогу!

— Ну заходите, — Кир протянул руку. — Если надо, будем обсуждать.

Когда он очнулся после дневного сна, у кровати сидела Светлана и улыбалась.

— Так непривычно, — пробормотал Кир.

— Ты сам дал мне ключи, — улыбнулась девушка.

Он обнял ее, поцеловал.

— Ты помнишь про катера?

— Ах да! — Кир смешно хлопнул себя по лбу. — Первый день по новому расписанию: десять рейсов. Неплохо!

— Пойдем встречать?

— Конечно. Слушай, сейчас сполоснусь. Потом пообедаем, поболтаем? А вечером прогуляемся до причала. Я так рад тебе.

— И я, — нежно сказала Светлана, обнимая Кира.

Когда он отправился в ванную, девушка долго стояла у окна и смотрела вдаль, туда, где тянулись друг к другу две длинных линии молов, закрывавших Севастопольскую бухту. Между ними медленно перемещалось большое военное судно. Светлана достала телефон, открыла сообщения и отправила короткое слово:

«Сегодня».

Когда на город пришел вечер, Кир со Светланой отправились к набережной. Они шли мимо баскетбольного поля, залитого ярким светом.

— Эй, парни, как игра?

— Отлично, Кир! Поздравляю с катерами!

Кир показал большой палец и улыбнулся. Они спускались по лестнице, Светлана шла с ним под руку и выглядела торжественно.

— Сегодня ты впервые побываешь там вечером.

— Мы будем вдвоем, — ответил Кир. — Все по-настоящему: только ты и я. Пока не уйдет катер.

— Я все равно потом все забуду, — улыбнулась девушка.

— Теперь это будет наше место. Наше с тобой. Будем смотреть на огни, слушать волны.

У металлического ларька возле причала привычно скопились дети. Они шумели, громко спорили о чем-то — такую картину Кир видел здесь каждый вечер.

— Привет, мальчишки, — крикнул Кир. — Катер через полчаса?

— А то не знаешь, — рассмеялся кто-то из детей.

Кир повернулся к Светлане и жестом показал на причал.

— Прошу, — галантно сказал он. — Главное прийти туда, пока никого нет.

— А если кто-то будет уже на причале? Как сработает твоя особенность? — заинтересованно спросила Светлана.

— Точно так же. Человек проторчит на причале, а потом забудет, что с ним было, и пойдет по своим делам. Но, может, ему было нужно на катер. Так что я так не делаю, прихожу заранее. Ведь для всех остальных катер есть, мы в это время находимся в разных мирах.

— То есть мы сейчас будем в другом мире? — восхищенно сказала Светлана. — Ты приглашаешь меня туда?

— Именно, — Кир протянул ей руку.

Они дошли до конца причала, постояли, глядя, как вдалеке идут большие суда, и на их величественном фоне, словно водные паучки, скользят по глади воды, покачивая фонариками, маленькие ялики и лодки.

— Красиво, — протянула Светлана.

— Я искупнусь, — вдруг сказал Кир. — Люблю прыгать отсюда, когда никого нет. Главное — далеко не отплывать. А то уснешь.

— Иди, — улыбнулась девушка. — Пловец снов.

Кир быстро скинул футболку, шорты и шумно нырнул в воду, окатив бетонный причал брызгами. Девушка вскрикнула и посмотрела под ноги. По причалу рассыпались листы бумаги — и Светлана сразу догадалась, что они выпали из кармана Кира. Она присела, взяла пару листков, пробежалась взглядом.

«…Пойми, вместе у нас больше шансов одолеть преграду, будь это чей-то тайный замысел или невероятная ошибка в мироздании»

«Я люблю Голландию и больше всего на свете хочу попасть туда. Уверен, ты можешь понять мои чувства и то, что мотивирует писать тебе снова и снова. Надеюсь, ты найдешь возможность дать ответ»

«Ты знаешь, я в отчаянии. Не понимаю, почему ты поступаешь так. Ведь я — это ты, и разница между нами лишь в том…»

«У вас там есть институт, в котором ядерный реактор. Я никогда не смогу попасть туда, у меня даже нет связи с Голландией, а у тебя, как я понимаю, связь с внешним миром сохранена… Больше всего в этой истории мне непонятна природа столь странного разделения. Нужно попасть в институт, любым способом… Я понимаю, что звучит как бред, что шансов мало, но это единственная зацепка…»

«Я все еще не теряю надежды. Моя жизнь изменилась, я никогда не думал, что она может стать такой. Я живу напротив вашей бухты, я каждый вечер смотрю на огни и мечтаю попасть туда. Я знаю, что разгадаю загадку, смогу узнать правду и преодолеть необъяснимое проклятие. Но почему ты не делаешь этого? Почему ты не хочешь помочь мне, да хотя бы просто рассказать… что у вас там происходит… Объединив усилия, мы могли бы…»

«Я рассказал тебе всю свою жизнь, но не дождался в ответ ни слова…»

— Одно и то же, — девушка отложила бумаги и громко крикнула: — Кир!

Мужчина подплыл к причалу, довольно улыбнулся.

— Что это? — спросила Светлана.

— Весточки. Ну, так он их называет. Я захватил, чтобы выбросить, и забыл.

— Он?

— Да. Вот уже несколько лет кто-то мне постоянно пишет, представляясь, что это я. Только я с той, другой стороны, понимаешь? Он раньше жил в Петербурге, а теперь переехал поближе — в Аполлоновку, это напротив нас, через море.

— Он не может попасть сюда, — сказала девушка.

— Я считал бы, что все это розыгрыш. Если бы… ты понимаешь сама. А то, что он пишет про институт, это вообще, по-моему, сумасшествие.

— Но это же ты, — прервала Светлана. — Это второй ты, такой же!

— Это и самое дикое, — Кир подтянулся, взобрался на причал. — Я не понимаю, как возможно такое раздвоение.

— Почему ты ему не ответишь? Это ведь так просто.

Кир посмотрел на нее выразительно.

— Он здесь не нужен, понимаешь? Его здесь никогда не будет. Ему просто не место здесь. Ты почитай его — это пропащий человек. Ничто не спасет его.

Над бухтой Голландия раздался гудок катера, отходящего на Аполлоновку. Его не слышали только двое.

Севастополь, Аполлоновская бухта, Яличный переулок

Ночь. Кирилл прошел по улице вдоль побережья, свернул направо, на узкую каменистую тропу между старых одноэтажных домов, в одном из которых теперь жил. Ветер с моря приятно обдувал спину. Кирилл неторопливо брел к дому, обдумывая еще один завершившийся день, — с тех пор, как поселился здесь, они уже давно стали похожи друг на друга до неразличимости. Впереди громко завыла собака, и внезапно в паре метров от него зажегся яркий фонарь. Кирилл рефлекторно закрыл глаза, развернулся и тут же получил удар в живот. Он согнулся и захрипел.

— Кирилл Анатольевич? — раздался громкий голос возле уха.

— Да, — простонал Кирилл. — Есть же более вежливые способы выяснить, с кем…

Новый удар пришелся на затылок.

— Что за дурацкая шляпа? Выкинь ее на хер.

Кирилл понял, что нападавших двое, но разглядеть их не мог: лицо ослеплял фонарь. Один из бандитов прижал его к стене и злобно прошипел.

— Долги когда отдавать будешь?

— Какие дол-лги? Кому? — испуганно лепетал Кирилл.

— За развалюху свою.

— Ничего лучше, чем это, не додумался взять в кредит?

Нападавшие рассмеялись.

— Это мой дом, — возразил Кирилл. — Не развалюха, тут море, радость.

Несколько точечных ударов обрушились на него — кажется, теперь били фонарем. Кирилл упал, но его снова прижали к стене.

— Сука, говори по делу.

— Слушайте, я ведь с вами почти расплатился, — простонал Кирилл, выплевывая выбитый зуб.

— С кем это с нами? — оскалился бандит.

— Ну, с вашими ребятами.

— А теперь расплатишься с нами. От тебя не убудет, верно? Верно, сука?

— Прекратите меня бить! — отчаянно закричал Кирилл. — Прекратите! У меня нет столько денег! Я работаю продавцом в магазине кофе. Когда были, я отдавал. Здесь нет другой работы. Ничего нет. У меня совсем нет денег!

— А ну прекрати орать! — нападавший зажал ему рот, и Кирилл вдруг почувствовал, как что-то острое и холодное уперлось ему в бок. — Порежу.

Кирилл замычал, бешено задергал головой.

— Будешь говорить по существу и тихо, понял? Если что-то пойдет не так, — бандит поднес нож к глазам Кирилла. Тот несколько раз кивнул. — Говори.

— Послушайте, у нас же ведь не девяностые, — взмолился Кирилл, получив возможность сказать. — Вы же эти, коллекторы, да? Что за методы?

— Самые эффективные, — неожиданно спокойно ответил нападавший. — И сейчас ты в этом убедишься.

Кирилла снова принялись бить, и скоро он перестал понимать, что происходит. Он уже не видел ни нападавших, ни света фонаря, ни очертания вечерней улицы. Перед глазами замелькали искры, звезды, молнии. Какое-то время он вообще ничего не чувствовал, а потом с удивлением обнаружил, что перед ним вырисовываются силуэты людей — причем это были совсем не те люди, которые на него напали. Он мог бы подумать, что это сон, но помнил все, что с ним происходило несколько минут назад, и понимал, что вряд ли спит. Скорее, перед ним разворачивалась виртуальная реальность, и она все больше походила на гигантское окно Инстаграма, развернувшееся в черной пустоте.

Искры, летевшие перед глазами, превратились с сердечки, заструившиеся сбоку экрана. Очертания людей стали отчетливы, и Кирилл узнал Вадима с его рыжей бородой и вьющимися усами. Он держал в руке селфи-палку и крутился на месте, заливисто хохоча. Кирилл вдруг увидел, что Вадима окружает множество людей; все они движутся в хаотичном танце, обнимаются друг с другом, пьют вино из огромных бокалов. Вадим покрутил палку, и теперь Кирилл мог видеть, что они собрались в огромном зале с длинными столами, наполненными едой, напитками и усыпанными белым порошком, который все то и дело вдыхали через свернутые купюры. Вдруг заиграла громкая музыка, и Вадим начал двигаться в такт, а картина за его спиной сменилась: вместо шикарно одетых гостей с бокалами там появились обнаженные женщины, которые ласкали мужчин и друг друга; пары хаотично образовывались и рассыпались, образуя новые, а то и более причудливые конфигурации, словно в живом калейдоскопе — и вот уже сливались в едином порыве трое, пятеро, десятки распаленных тел.

Кирилл всматривался в лица, пока наконец не понял, что некоторых узнает. Его словно обдало ужасом: он увидел Савельева, своего недавнего босса, а вместе с ним и других, на кого когда-то работал; имен многих уже и не помнил. В разнузданной оргии он заметил и Вику Сулимову, одну из первых своих начальниц, руководительницу логистической компании — да, Кирилл поднимал престиж и таких контор. Увидев ее, он невольно поморщился: вот и стерва была, сколько выпила из него соков! Как и все в этой чудовищной компании, она кричала, истерично хохотала и стонала — то ли от удовольствия, то ли от презрения к нему, Кириллу. Он с ужасом заметил, как вся компания вдруг повернулась к экрану; кто-то свистел, кто-то и вовсе вытягивал средний палец. Вадим обернулся к ним и заорал, перекрикивая музыку:

— А теперь давайте поинтересуемся у нашего друга, как идут его дела. Раз, два, три, хором!

Музыка внезапно исчезла, и в сознание Кирилла ворвался хор нескольких сотен голосов:

— Эй, Кирилл Анатольевич, уважаемый, не расскажете нам, как поживает Собакина отмель? А как Голландия? И главное, — хор стих, и на первый план вышел смеющийся голос Вадима. — Всем нам здесь интересно: как там ваша самостоятельная ценность? Как ваша борьба? Вы уже победили?

Кирилл простонал, зашевелился. Наваждение развеивалось. Кажется, он лежал на земле, прислонившись головой к стене дома.

— Похоже, мы от него ничего не добьемся, — донесся до него отдаленный голос, будто из трубы.

— Нет, так не пойдет. Хочешь остаться без работы? Сегодня значит сегодня.

Кирилл разлепил глаза, изо рта вытекла струйка крови.

— У меня все отлично… Все, все отлично. Борьба… продолжается.

Нападавшие подскочили к нему.

— Эй, ты чего там бормочешь?

Один из них схватил Кирилла за шиворот, поднял и вновь прислонил к стене.

— Твоя борьба сейчас закончится. Считаю до трех. Нам нужны деньги, понятно?

В глазах снова потемнело, и среди черного небытия возникла электриче­ская надпись: ОК.

— У меня есть квартира, — прохрипел Кирилл. — В Голландии.

— Где?

— Там, — Кирилл махнул рукой в сторону моря. — Я собственник. Забирайте, забирайте ее, — он стал оседать на землю, чувствуя, что теряет сознание, но бандит вцепился мертвой хваткой, не давая упасть. — Перепишу хоть сейчас, подпишу… все документы.

Нападавшие ухмыльнулись.

— Вот это уже дело! У нас как раз все с собой. Все необходимое. Сейчас мы зайдем к тебе в гости, ты угостишь нас чайком, и завершим сделку. И давай только, это, без глупостей.

Кирилл кивнул из последних сил, его взяли под руки и потащили к дому.

«Дорогой Кирилл! Хочется, по привычке, написать “дорогой я”, но теперь я окончательно понимаю, что ты — это не я. Я обязательно ответил бы, я не смог бы не выйти на связь. Ты — смог. И теперь я, кажется, знаю причину, почему так произошло.

Я писал тебе в самые сложные моменты своей жизни. Ты знал все обо мне — кем я был, чем занимался, о чем мечтал, как пришел к той роковой точке, которая изменила все. Я рассказывал тебе и то, что было после. Я остался без собственного жилья, которое занимаешь ты (как бы невероятен ни был этот дикий факт), работы и средств к существованию. Вернуться к прежней жизни я не мог, одна мысль об этом сводила меня с ума. Я жил в пустых стенах в самом гадком районе Петербурга и мечтал о теплой, солнечной, приветливой и доброй Голландии. В которой живешь ты. Мне нужно было место, где я мог жить, и однажды, в какой-то момент, мне стало так плохо, что я даже думал обратиться за помощью к Вадиму, бывшему другу. Он предлагал мне другую жизнь, от которой я отказался лишь потому, что эта жизнь не моя. Она мне не предназначена.

А теперь я живу своей жизнью. Я переехал в Севастополь, как ты знаешь, в Аполлоновку, но так и не смог быть другим. От себя действительно не убежишь, куда бы ты ни бежал. Я все так же работаю за маленькие деньги, все так же обслуживаю чужие задачи, только теперь — продавцом. Я так же не люблю свою работу и считаю неудачной жизнь. Но я ни разу не изменил той цели, которую наметил для себя однажды. И эта цель — как бы ни казалось это странным — была ты. Но ты не сбылся. Ты не стал настоящим, и, как я понимаю теперь, никогда не станешь.

Долгое время я думал, что я идиот. Да и как иначе? Как принять то, чего быть не может? Вначале я предполагал, что меня стало два — я раздвоился на “себя в Голландии” и “себя вне Голландии”. Или реальности стало две — в одной существую я, а в другой ты, и этим реальностям нельзя соединиться. Но потом осознал, и это осознание было столь ярким, ослепительным и очевидным, что я до сих пор не понимаю, почему оно не пришло раньше, мне потребовалось столько времени, проведенного в отчаянии и ужасе, чтобы к нему прийти. Тебя не существует, Кирюха, ты понял? Тебя нет, ты только плод моего воображения.

Я обратился к психоаналитику, и он сказал писать тебе. Это такая терапия — выписаться. Выписать все из себя, извини уж, звучит несколько неблаго­звучно. Исписаться — можно сказать и так, исписать тебя. С каждой весточкой, с каждой очередной строчкой я отписывался от тебя. Ты становился все дальше, ты растворялся в этих буквах, переселялся в них, становился ими. Я избавлялся от тебя, Кирюха, а ты этого и не знал.

Он поверил мне. Был один шанс из тысячи, но он не сразу — и все же поверил мне. Он помог мне избавиться от тебя и поможет мне разгадать тайну. Сколько бы времени ни прошло.

Конечно, тебе повезло больше. Значительно больше, чем мне. Нет, то место, в котором ты заперт, кто-то может назвать вонючей дырой — я встречал много таких людей. Но это не так. Ты в прекрасном месте, возможно, лучшем месте на земле. Ты там, где мечтаю быть я — тот, кем хотел стать я. Ты то, что у меня не получилось. Я никогда не умел готовить мясо, не любил людей, котов, розы, не знал, что делать с детьми. А алкоголь любил. Я никому не помогал, меня ничто не волновало. Я не видел ни в чем красоты, а может, просто не успевал видеть. Я не занимался любимым делом. Я не наслаждался каждой секундой своей жизни, да что там — не наслаждался ею вообще.

Но все это было у тебя. Я придумал твою жизнь, потому что мне казалось, что именно такой она должна быть, чтобы чувствовать себя счастливым. Все то, что ты любишь, Кирюха, — всего этого нет, и тебя нет, и нет такой Голландии, в которой ты живешь — вся она выдумана, вся, кроме топографических деталей, которые я успел запомнить. В твоей жизни все вымышлено, и самого тебя не существует, и всего этого не может быть. Ты живешь только потому, что это я позволяю тебе жить.

Вот так, Кирюха. Эта моя весточка последняя. И сегодня я наконец оставляю тебя. Оставшееся время моей жизни я проведу один на один со своей тайной и, может, когда-нибудь смогу ее разгадать. Но это уже будет без тебя. А ты — ты живи как хочешь. Может быть, ты застынешь. Может быть, растворишься, рассыплешься. Может, разрушится все вокруг тебя — я не знаю, что там происходит с теми, кого забывают раз и навсегда. Но, как бы то ни было, меня все это больше не волнует. Я больше никогда о тебе не вспомню».

Севастополь, ул. Курчатова, Южный КПП

Нескончаемый день.

— Эй, Кирюха. Ты чего такой сосредоточенный?

Мужчина в серых брюках и бежевой рубашке окликнул мальчика лет десяти, сидевшего на скамейке. Тот увлеченно изучал помятый лист бумаги и не сразу понял, что от него хотят.

— Зазнался, Кирилл Анатолич? — со смехом сказала женщина в синем платье.

— Не, мам-пап, не слышал, — скороговоркой отозвался мальчик.

— Что это там у тебя? Где нашел? — поинтересовался отец, скорее для порядка.

— Да не знаю, бумажка какая-то. На причале валялась. Мам-пап, я схожу искупнусь, ладно?

— Мы с мамой в кафешку идем, там…

— С парусами? — перебил мальчик.

— …сегодня у Дины Иосифовны юбилей, поздравим. Ну да, с парусами, твоими любимыми. С нами не хочешь?

Мальчик помотал головой.

— Ну давай, искупаешься и сразу домой, ладно?

— Ладно, — мальчик подошел, обнял маму, улыбнулся и стремительно побежал по улице. Он пересек дорогу, преодолел несколько пролетов лестницы и вдруг остановился.

— Привет, Кирилл! Как поживаешь?

Мальчик увидел девушку с темными волосами. Она стояла среди розовых кустов, держа в руке нелепый красный секатор.

— Здравствуйте, тетя Альбина! Смешная у вас штука. Что это?

— Ухаживаю за цветами. Чтобы были красивей всех.

Кирилл понюхал розы, не удержался и сорвал маленький цветок.

— И какая я тебе тетя? — девушка старательно изобразила обиду, но на ее круглом жизнерадостном лице с забавным маленьким носиком обида будто не прижилась, и мальчик снова прыснул со смеху. — Мне двадцать лет всего.

— Вы хорошая, — неожиданно ответил Кирилл. — Всегда вас добрым словом вспоминаю.

— А вот цветы больше не рви мне, — теперь девушка старалась показаться строгой. — Они ведь живые. А жизнь надо уважать.

— Пусть это будет привет от вас, — сказал мальчик и вдруг застыл как вкопанный, как-то дико посмотрел на Альбину, и девушке стало не по себе.

— Ну иди уже, — неуверенно проговорила она. — Водичка сегодня что надо.

Мальчик дошел до металлических ворот, вгляделся в крупную табличку. Массивный герб с серпом и молотом проржавел, в нескольких местах от него отвалилась краска. Не лучше выглядели буквы, расположенные под ним, некоторых даже не хватало:

МНСТЕРТВО ОБРАЗНИЯ ССС

СВАСТОПЛСКОЕ ВСШЕЕ ВОЕННОРСКО НЖЕНРНОЕ ЧИЛЩЕ СВВМИУ

Поверх надписи черным маркером было выведено страшное: ГР.ОБ. Кирилл даже не подозревал, что это может означать, но табличка его завораживала. Каждый раз, отправляясь на море, он подолгу останавливался и увлеченно ее изучал.

Придя на Круглый пляж, он скинул футболку, положил на песок и бросил сверху розу. Сунул руку в карман и вдруг вспомнил: весточка. Что-то нужно было с ней сделать; Кирилл порыскал глазами вокруг и нашел зеленую бутылку; таких на местной набережной всегда было достаточно, взрослые мужики пили из них что-то свое. Прищурившись, Кирилл посмотрел на большую голову Ленина: не осуждает ли его Ильич? Но Ильич выглядел безмятежным, и мальчик принял это как знак одобрения. Он добежал до моря, ополоснул бутылку и аккуратно поместил внутрь свернутый в трубочку лист. Взгляд упал на розу; недолго думая, Кирилл схватил ее, приложил к бутылке.

— Поместится, — сказал он, вставил стебель в горлышко и медленно протолкнул, стараясь не повредить цветок. Когда дело было закончено, он изо всех сил вдавил пробку в бутылку. Несколько раз перевернул бутылку, хмыкнул: вроде бы, надежно.

Оставив одежду на песке, мальчик добежал до аллеи в конце пляжа, прошел между высоких кипарисов и оказался на втором причале: сюда не подходили катера, и он выглядел заброшенным. Кирилл дошел до конца причала, где стоял одинокий фонарь, поднял голову и увидел разбитую лампу. В тот же миг на щеку упала крупная капля. Мальчик поднес руку к щеке, протер, и тотчас упала другая, за ней еще несколько, и уже спустя какие-то секунды залил мощный летний дождь: капли затанцевали на причале, разбиваясь о бетонную поверхность. Мальчик подошел к краю, замахнулся что было сил и громко крикнул:

— Лети!

Бутылка шлепнулась в воду, и Кирилл, довольный тем, как далеко удалось бросить, со всех ног помчался на пляж, забежал в воду и сразу же поплыл. Тяжелые капли нещадно били о голову, а прямо над ней, где-то высоко в небе, вспыхнула яркая трещина молнии. Но мальчика это не смущало, он вовсю работал руками, отдаляясь от берега, а когда устал, развернулся на спину и так лежал, качаясь на воде. Справа виднелась набережная с большими кипарисами, высотное здание общежития, качели, невысокий забор, вдоль которого прогуливались люди. Парочка на скамейке кормила котов. Устав лежать на земле, мальчик перевернулся и снова сделал гребок, как вдруг в ужасе вскрикнул.

Перед ним, на расстоянии пары метров, чуть выше поверхности моря, застыл крупный, размером с футбольный мяч, светящийся сгусток. «Шаровая молния?» — подумал мальчик, и сердце бешено заколотилось в груди. — «Здесь, над морем? Откуда?»

— Но ведь их не бывает, — пробормотал он негромко и тут же сорвался на крик. — Вас не бывает, мне же в институте говорили. Мне же обещали!

Шар висел, источая мертвенное сияние, и мальчик медленно повернул голову: на причале, откуда он бросил бутылку, ярким светом вспыхнул фонарь. Он зажмурился и медленно развернулся в другую сторону. Сгусток, словно выжидая, не менял положения.

— Эй, помогите! — с надеждой крикнул мальчик и только в этот миг заметил, как сильно изменился берег. Его очертания были словно в тумане, и Кирилл едва мог различить серую стену общежития. На набережной больше не было ни людей, ни котов, да и самой ее как будто не было. Все, что казалось прежде таким живым и знакомым, будто превратилось в плохо прорисованную черно-белую схему. Кирилл услышал странный звук, похожий на потрескивание, — так звучали помехи в эфире радиостанции. Он повернулся к шару, и в тот же миг все залил яркий свет.

Его что-то больно ударило; серые стены общежития рассыпались, как горст­ка пепла; ледяное море разлетелось на куски, стремительно летевшие во все концы вселенной, и начался бесконечный — как тогда показалось — полет.