НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Обрученные

Максим Земнов. Писатели в объективе. Литературно-художественное издание. — М.: АО «Корпорация ВЕСТ», 2021.

Фотография — все равно что прожитая жизнь.

А альбом, где запечатлены писатели, — все равно что семейство: вот дедушка, у него усы, он строгий, любимый дедушка, а вот сестра, ее уже нет в живых, мы все ее любим и вспоминаем, а вот мама, папа, и т.д.

С такой или почти такой любовью и нежностью относится фотограф Максим Земнов к персонажам своего альбома.

Альбом получился, теперь неплохо осмотреться и подумать: кого не хватает?

Я бы назвал этот альбом «Обрученные литературой». Вспомним классика итальянской литературы Алессандро Мандзони и его роман «Обрученные».

Обрученные, обреченные, да даже плохие, и даже не писатели вовсе. Все они призваны на пир, другое дело, все ли внидут в царствие классики.

Но это уже не мое собачье дело — определять. Я — соучастник.

Виктор Шкловский, Андрей Битов, Юрий Трифонов, Юрий Левитанский, Валентин Курбатов, Юрий Кублановский, Евгений Евтушенко — безусловные классики.

А остальные?

Вот, скажем, Андрей Дементьев?

Мне кажется, что эта классификация — «классики» и «современники» — в нынешней ситуации никуда не годится. По каким бы причинам ни попали в альбом те или иные его герои, — это живая книга, она продолжает жить своей жизнью, дополняется новыми персонажами, обрученными с литературой в большей или меньшей степени. Причем вовлеченность в литературу (или в литературный процесс — эти две прямые, по словам Сергея Чупринина, «не пересекаются») видна невооруженным глазом.

Я бы сказал: чем более писатель на портрете похож на кинозвезду, чем больше его лик излучает некий люрекс, тем очевидней: перед нами — литературный фейк. Или маска, ставшая мемом.

Но все же и такое — как явление, призванное своей контрастностью оттенить хороших писателей, — наверное, просто необходимо. Как невозможно, предположим, разделить насовсем пару Булгарин — Пушкин или Достоевский — Белинский. Соединение противоположностей, свет и жирная масляная тень, почти малые голландцы.

Максим Земнов вышел из славного, но забытого нынче племени фотографов с кожаным футляром, в который, помнится, помещались фотоаппарат, объектив и вспышка, да что там — вся вселенная и еще бутылка вина!

Футляр был кожаный и пах кожей. От фотографа пахло ремеслом. Фотобумагой, проявителями, закрепителями, фотобумага помещалась в кроваво-красную ванночку, сияющую в зловещей полутьме ванной или кладовки.

И да, именно тот старый добрый фотограф и сделал нас такими, какие мы никогда не были и не будем. Хуже он не умеет, а лучше не бывает.

Как любовник, вспоминая свою первую любовь, помню: в конце восьмидесятых — начале девяностых в Жуковском ЗАГСе работал фотографом маленький армянин по имени Артур. Фотографом Артур был неважным. Зато всех невест прощупывал до селезенок, до щекотки. До икоты и истерики. Все невесты города Жуковского прошли сквозь цепкие по-птичьи руки Артура:

— Встань там, улыбнись, повернись, вах!

Фотография была промежуточным звеном между ремеслом и магией.

Земнов начинал свою фотоэпопею в далеких семидесятых в журнале «Юность», на семинаре для молодых «Зеленая лампа». Потом была «Литературная учеба» и т.д.

И вот — все обрученные, обреченные, классики и современники: Татьяна Бек, Наталья Иванова, Сергей Чупринин, Ольга Балла, Евгений Лесин, Сергей Шаргунов, Владимир Толстой, Захар Прилепин, Павел Басинский, Алексей Варламов, Инна Кабыш и многие другие.

Но все же хочется еще немного задержаться на ремесле, поскольку ваш покорный слуга почувствовал на себе эту магию и ворожбу...

...Дело было в марте, сером, как бетонная стена. Максим Земнов позвонил и сказал, что хочет запечатлеть мою физиономию и поместить ее в альбом «Писатели в объективе». Кто заронил в его замыслы эту вздорную идею, не знаю.

Мы договорились встретиться на площади Трех вокзалов в бургерной.

Скажу сразу, Максиму лицо мое категорически не понравилось.

С таким лицом в писатели не берут!

И Максим начинал колдовать. Он заходил на меня то справа, то слева, а то слева направо, как инверсия, он нападал с тыла, как боксер с джебом, покуда я пил чай и старался придать своей физиономии хоть какую-то значимость.

Вся бургерная наблюдала за ним в тревожном ожидании, но еще больше — за мной, вроде как бы сочувствуя. Ведь нельзя на самом деле войти в историю с такой банальной физиономией.

Вся бургерная была возбуждена!

Борьба за мой героический облик, за тень интеллекта или хотя бы мысли на челе продолжалась бы всю жизнь, если бы бургерную не закрыли.

Максим Земнов удалялся, как комета, в самые дальние уголки вселенной по имени Бургерная, откуда на него мрачно смотрели тени и дули космические сквозняки. Он наезжал на меня, как режиссер на ближний план.

Мой ближний план еще более ужаснул его. Он ложился на пол, залезал под стол, вращался на пропеллере вентиляции под потолком, как Карлсон.

Но все было тщетно. Портрет отчаянно не получался. Писатель в объективе был кислым, как квашеная капуста.

В конце концов, когда все посетители, утомившись больше моего, расслабились, а я окончательно взмок и впал в уныние, запах фастфуда довершил мое падение вниз, словно падшего ангела с небесной зари, меня словно прихлопнули крышкой сверху... В конце концов раздался победоносный вопль Максима:

— Вот оно!

Пока я крепился и изображал из себя властителя дум и т.п., я был олицетворением этой бургерной, ее уклада и запаха. Я был банален, как картошка фри. Я был олицетворением пошлости селфи.

Но как только я перестал паясничать, я стал тем, кем никогда не был и не буду, раздался победоносный крик: стоп, снято. Лицо выражало всю непреодолимую скорбь и тщету писательского дела. Все это и отпечаталось на фото.

Фотограф — он ведь все равно что гравер. На фото отпечатался триумф моего отчаяния. Образ был найден.

Писатели ведь, по сути, все одинаковые, как и семейные альбомы. Они непохожие и похожие, по слову Курбатова. Но ведь писателей-то много. А фотограф — он один.

Максим Земнов!

Игорь Михайлов