НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Реальность складывается в памяти

Игорь Гельбах. Опоздавшие // Новый Журнал (Нью-Йорк). — №№ 299, 300, 301 — 2020.

Известно, что героями художественных произведений могут быть и призраки, и персонажи, ведущие призрачное существование на их страницах. Таким завораживающим статусом существования наделен один из героев романа Игоря Гельбаха — рожденный в начале XX века в Риге немецкий философ Ханс-Аншель Вундерлих, чьему появлению обычно сопутствует несущаяся из прошлого лавина воспоминаний.

Цикл работ философа известен под общим названием «Страдания и время: Траектории сознания» (Leiden und Zeit: Bewusstseinsbahnen). Его имя, говорит автор, стало известным и даже популярным благодаря курсу лекций «Человеческое время» (Menschliche Zeit)», прочитанному профессором в его франкфуртской alma mater в конце 1960-х. Итоговая его работа «Память и ничто» (Gedächtnis und Nichts), «теория “обобщенного переживания времени” и трехмерная цветовая шкала для описания “траектории страданий” продолжают привлекать внимание ученых».

Казалось бы, все это отсылает нас к «солидарности воспоминания» Вальтера Беньямина, соединяющей нынешнее поколение с предыдущими и тем самым позволяющей ему, слишком слабому в своем одиночестве, восстановить справедливость. Но Вундерлих тут же противопоставляется покончившему с собой Беньямину, как философ, хоть и не раз «подходивший к краю пропасти, но успешно избежавший падения». В этот момент в нем будто бы начинают проступать черты Макса Хоркхаймера, настаивавшего на невозможности воссоздания уничтоженной реальности.

Затронут в романе и вопрос об интересе Вундерлиха к театру, что позволяет философу озвучить свою идею, противоположную идеям и опыту Беньямина, кристальную в своей последовательности и ницшеанском бесстыдстве: «Люди, не умеющие или неспособные забывать, не обладают воображением, необходимым для того, чтобы познать смысл происходящего».

«Причудливый», «диковинный», «мудреный», «странный» и даже «фантастиче­ский»… у немецкого слова Wunderlich есть и другие варианты перевода — его смысл, как и ход мыслей нашего философа, постоянно ускользает, расплывается в тот самый момент, когда, казалось бы, должен быть настигнут и опознан. Главная, и на самом деле единственная, тема его книг связана с проблемами памяти. Остальные действующие лица романа совершают «человеческий, слишком человеческий» выбор и помещают изначальную точку отсчета памяти в глубинах личных воспоминаний.

Жизнь немецкого философа, воскресающая лишь в воспоминаниях персонажей и в цитатах из его книг, обозначена отдельными скупыми и очень точными штрихами. Но эта фигура позволила автору разархивировать известную мысль Марселя Пруста: «Реальность складывается в памяти».

Название романа связано с фрагментом неоконченной оперы грузинского композитора Нико Сулханишвили, который занял одно из самых почетных мест в грузинском фольклоре и называется уже не «Ария пастуха», а попросту «Опоздали». Речь идет о юноше, который оплакивает свою судьбу, так как в отличие от сверстников опоздал на роковую для Грузии Крцанисскую битву с персами в 1795 году. Погрузившись в грузинскую полифонию в самом начале XX века, один из главных персонажей романа молодой адвокат Фридрих обнаруживает, что повторяющиеся созвучия и рулады объединяют звучащее изображение «скольжения проникающих из-за отрогов гор утренних лучей солнца с захватывающим дух звуковым описанием глубоких теней, горных провалов и беззаботно простирающихся под солнцем горных лугов…». На склоне лет тот же Фридрих вспоминает дни большевистского вторжения в Грузию, когда, «отдав швартовы, итальянское судно медленно двигалось в акватории батумского порта в сторону открытого моря, на палубах его присутствовало множество людей, навсегда покидавших свою родину. Голоса их звучали приглушенно, кое-откуда доносились сдерживаемые рыдания, и, глядя на все расширявшуюся полосу воды между теплоходом и густой зеленой линией гор, Фридрих внезапно услышал, или, быть может, это ему почудилось, знакомую мелодию “Опоздавшие” из неоконченной и, увы, утерянной оперы “Маленький кахетинец”, всеми забытый автор которой умер в 1919 году в возрасте сорока восьми лет. “О, Боже, мой путь запутан, — прошептал Фридрих, — но и не только путь, но и собственные мои следы... Кто я, и кто пастырь мой?” (это цитата из текста арии пастуха из оперы Сулхани­швили, а «Маленький кахетинец» — прозвище царя Ираклия II. — Д.М.)… «Нигде, — думал он с удивлением, — нигде не переживал я связь с событиями исторического прошлого так сильно, как в этой стране, и, возможно, я оттого и люблю ее, что она открыла во мне эту способность переживать и чувствовать».

Философия и история ушедшего XX века хранят свои ключи к истории Фридриха. Однако тема одновременного путешествия вглубь незнакомой страны и собственной души раскрылась в полной мере не только благодаря тому, что автор романа изучил историю немцев Грузии или добавил в палитру характерные для этой страны цвета, вкусы и запахи. Помимо всего остального, он ощутил и фатальную зависимость культуры Грузии от утраченного. Волшебная призма эстетики превращает утраченное в несбывшееся, преломляя и смешивая времена так, что в системе координат Пруста страна давно и, возможно,окончательно повернулась «в сторону Германтов» и отталкивает от себя возможность любого другого выбора, как рассерженный ребенок отталкивает протянутое ему яблоко.

Проблема взаимопроникновения прошлого и настоящего обозначена на первых же страницах романа, задолго до того, как действие перемещается в Грузию. Один из героев вспоминает парадоксальный и в то же время неизбежный термин Теодора Герцля Altneuland («старо-новая земля»), «в случае же частной биографии, — продолжает он, — такой, как моя собственная, возвращению всегда присущи кое-какие персональные особенности или стороны».

Но прошлое не просто предшествует настоящему. Оно — его условие, и, быть может, поэтому персонажи романа пытаются вырваться из ХХ века.

Они вытягивают себя за волосы, хватаются за культуру как за соломинку, чтобы цепкие шестеренки не утащили их в чрево истории, которая продолжит крутить гигантское колесо и будет возвращать их в одно и то же неприветливое, проклятое место до тех пор, пока опыт происходящего не будет полностью извлечен и воспринят. Страх перед тем, что они замешкаются, не успеют этого сделать, окончательно станут «опоздавшими», проступает сквозь диалоги персонажей, как иней на стенах тюремной камеры.

Жанр «Опоздавших» можно обозначить как «роман-вызов» — не только потому, что в тексте его сокрыт интеллектуальный ребус, позволяющий находить все новые подтексты и скрытые метафоры и постепенно складывать из них мозаику. Проблема извлечения духовного опыта в романе уподобляется процессу извлечения запала из мины, утопленной в мягкой могильной земле прошлого. Как и писал профессор философии Вундерлих, «непроясненные или неясные начертания ушедшего и наши попытки наделить его смыслом постепенно превращают прошлое в подобие пьесы с более или менее правдивыми ремарками и репликами действующих лиц, обреченных на призрачное существование». Герои старательно обходят эту неизвлекаемую мину стороной, но «плутающий путь» снова возвращает их назад, к вязкой, пугающей мысли о том, что с ней все же придется что-то сделать.

Роман — еще и археологический атлас времени, утраченного в эпоху, когда новейшая история, подобно мутному потоку, сбивала героев с ног, волочила их, калеча по пути, а позже выбрасывала на незнакомый берег то в Израиле, то в Латвии, то в Грузии... Они медленно приходили в себя, осматривались и тщетно пытались увидеть в произошедшем смысл, а шум в висках будто нашептывал им — «уже поздно… всегда поздно». И когда плавная последовательность событий вдруг приводит к серии сюжетных взрывов, кажется: так и должно было быть.

У понятия «катарсис» примерно полторы тысячи толкований, унификация признана невозможной, и это, должно быть, к лучшему. В случае с романом «Опоздавшие» оно лучше всего раскрывается через метафору Исхода — из тьмы пещеры Платона, из египетского рабства или тоталитарного ада. Это путь скорбный, постепенный, неизбежно неспешный, на котором идущие неизбежно запомнят каждый камень, каждую каплю пота, крови и дождя. Дар памяти божествен — Создатель помнит все и всегда напоминает о забытом. Стиль «Опоздавших» напоминает грампластинку: завораживающее кружение, еле слышный шорох иглы, безошибочное воспроизведение. Детализация может показаться избыточной, но лишь в том случае, когда ты не думаешь о том, что в конце Исхода каждая песчинка, за которую могла зацепиться память, будет иметь смысл, поскольку хранит в себе колебания испуганной, усталой и алчущей спасения души.

Димитри Мониава