КРИТИКА

Об авторе | Илья Юрьевич Виницкий — доктор филологических наук, профессор кафедры славянских языков и литератур Принстонского университета. Научные интересы — русская литература XVIII–XIX веков и история эмоций. Автор книг «Ghostly Paradoxes: Modern Spiritualism and Russian Culture in the Age of Realism» (2009), «Vasily Zhukovsky’s Romanticism and the Emotional History of Russia» (2015), «Утехи меланхолии» (1997), «Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение Василия Жуковского» (2006) и «Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура» (2017). Печатался в журналах «Новое литературное обозрение», «Вопросы литературы», «Новый журнал», «Известия Российской академии наук». Сайт: https://slavic.princeton.edu/people/ilya-vinitsky. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Рождение героя. Перечитывая “Зависть” Юрия Олеши» (№ 9, 2019).

От автора | Выражаю искреннюю признательность А.Л. Осповату, Н.Г. Охотину, Т.И. Краснобородько и А.Ю. Балакину за ценные консультации в процессе написания этой работы.

Илья Виницкий

Царская милость и советская пакость

Дело о «Гавриилиаде» и процесс А. Синявского и Ю. Даниэля

В широком смысле пушкинская дорога воплощает подвижность, неуловимость искусства, склонного к перемещениям и поэтому не придерживающегося твердых правил насчет того, куда и зачем идти. Сегодня к вам, завтра к нам. Искусство гуляет.

                                            Абрам Терц. Прогулки с Пушкиным

«...Вот шалости какие!

Один, два, три! — как это им не лень?

Могу сказать, перенесла тревогу:

Досталась я в один и тот же день

Лукавому, архангелу и богу».

                  Александр Пушкин. Гавриилиада

В истории литературы споры о происхождении и подлинности сенсационных автографов часто приобретают острое политическое звучание и вовлекают в свою орбиту не только авторов, журналистов и литературных экспертов, но и различные властные и общественные институты. В настоящей статье мы обратимся к неожиданному и весьма широкому резонансу, который произвела публикация в советской прессе заметки об одном из сомнительных, но важных для пушкинской биографии документов. В центре нашего внимания будет «аллюзионный капитал» влиятельной идеологемы великодушной милости государя, прощающего признавшегося в юношеской проделке поэта.

Пушкинистская «бомба»

12 февраля 1966 года в «Комсомольской правде» вышла статья cобственного корреспондента газеты С. Феклистова об идентификации «уникальнейшей» находки — письма Пушкина с признанием Николаю I в авторстве «Гавриилиады». Статья, начинавшаяся с редакторской преамбулы «у пушкинистов взорвалась “бомба”», была озаглавлена «Письмо писал Пушкин!» и включала в себя пересказ состоявшегося на заседании московского Клуба любителей книги доклада «известного в нашей стране литературоведа» В.П. Гурьянова об аутентичности следующего письма:

«Будучи вопрошаем правительством, я не посчитал себя обязанным признаться в шалости, столь же постыдной, как и преступной. Но теперь, вопрошаемый прямо от лица моего Государя объявляю, что «Гавриилиада» сочинена мною в 1818 году. Повергаю себя милосердию и великодушию царскому.

Есть Вашего императорского величества верноподданный

Александр Пушкин.

2 октября 1828 года, Санкт-Петербург».

Это письмо, как сообщалось в статье, было обнаружено в архиве Голицыных и Бахметьевых в начале 1950-х годов студентом историко-архивного института Васиным, который передал его видной пушкинистке Т.Г. Цявловской, выразившей «твердую уверенность в подлинности документа». С пушкинисткой не согласился Б.В. Томашевский, и споры об этом письме продолжались много лет. Доклад Гурьянова, по Феклистову, разрешил проблему окончательно в пользу Пушкина. Статья завершалась указанием, что этот доклад будет очень скоро опубликован. В ней особо подчеркивалось, что после признания поэта в авторстве крамольной поэмы царь его великодушно простил и дело было закрыто:

«Когда комиссия вызвала Пушкина на очередной допрос и сообщила ему, что царь лично просит сказать правду, то, как пишет в протоколе один из членов комиссии, Пушкин задумался, а потом попросил перо и бумагу, что-то написал царю, упаковал в конверт и вручил графу Толстому. Тот передал письмо императору. Через некоторое время на запросы членов комиссии, как быть с этим делом дальше, вызывать ли Пушкина еще на допросы, Николай I наложил краткую, характерную для него резолюцию: “Мне это дело подробно известно и совершенно кончено”».

Дело продолжается

«Развязная и крикливая» статья в «Комсомолке» вызвала возмущение известного пушкиниста, заведующего Рукописным отделом ИРЛИ Н.В. Измайлова, написавшего 21 февраля 1966 года письмо Т.Г. Цявловской приблизительно такого содержания (мой пересказ): что за чушь? кто такие эти Феклистов и Васин? кто такой В.П. Гурьянов — не кинорежиссер ли Валерий Гурьянов (был такой документалист)? почему «бомба» оказалась такого замедленного действия и разорвалась спустя 15 лет после «находки»? надеюсь, что Вы, Т.Г., согласны, что это подделка. Приведу заключение Измайлова:

«Никакой речи о подлинности письма — даже о том, что этот текст скопирован с подлинного текста Пушкина — быть не может. Это — подделка. Кем и когда она сделана — вопрос другой и небезынтересный. Не тот же ли Васин сделал ее, думая “прославиться”, а потом, когда увидел, что письмо вызывает сомнения и просто отрицание — ушел в сторону? Это полезно было бы выяснить»¹ .

К этой публикации (названной фельетоном) Измайлов возвращается и в более позднем письме к Цявловской от 23 октября 1968 года:

«Что же касается Бахметева, который, будто бы, то ли переписал (или скалькировал) подлинное письмо, полученное им от П.А. Толстого, то ли является автором подделки — то это совершенный вздор, придуманный, кажется, экспертами криминалистами (как мог Толстой подарить своему зятю, ушедшему уже со службы при нем и поселившемуся в Москве, письмо Пушкина к царю — т.е. документ государственной важности. Я лично уверен, что Николай, прочитав письмо, его уничтожил). И почему сейчас вновь возник этот вопрос и вопрос о Бахметеве? Не потому ли, что (как писала мне недавно одна быв. сотрудница Пушкинского Дома, П.Г. Ширяева) теперь некая Надежда Николаевна Озерова разбирает архив Бахметева-Толстого (?) в ГИАМО и заинтересовалась окружением Пушкина и делом о «Гавриилиаде»? Не знаете ли Вы об этом?»

В заключение Измайлов просит свою корреспондентку ответить на четыре вопроса:

«(1) Где находится теперь это пресловутое “письмо Пушкина”?

(2) Кто такой этот В. Гурьянов, на которого ссылается “Комсомольская правда”, где он, писал ли что-нибудь о “письме”?

(3) Известно ли, где находится и что делает студент Васин, “нашедший” это письмо в 1961 (sic! — И.В.) году?

(4) Что Вы сами думаете теперь по этому вопросу? Вы пишете, что это “по-видимому копия руки А.Н. Бахметева”? Но подложность “документа” доказывается не только почерком, но и стилем и содержанием письма, явно (и неумело) подделанными. Вот, кажется, и все».

Наконец, в книге «Очерки творчества Пушкина» (1975) Измайлов безоговорочно утверждает, что «“документ”, найденный в 1951 году в одном из московских архивов и давший повод к противоречивым суждениям», представляет собой «фальсифицированное письмо Пушкина к Николаю I»: «Происхождение и смысл этой фальшивки не выяснены»² .

Критические вопросы и замечания Измайлова не повлияли на Цявловскую, оставшуюся горячей защитницей подлинности бахметьевской (бахметевской) копии с реального пушкинского письма³ .

Старый спор

Надо сказать, что история признательного письма Пушкина к императору очень старая. Она восходит к самому началу XX века, к заявлениям Валерия Брюсова и Николая Лернера о том, что это якобы уничтоженное по повелению императора письмо сохранилось. В 1902 году Лернер объявил миру, что «по довольном молчании и размышлении» поэт «написал Государю то письмо», в котором сознался, «что показал комиссии неправду, и вручил свою судьбу великодушию Государя», и «не ошибся: Царь не изменил своего уважения и расположения к нему», ибо «Гавриилиада» была шалостью юного пера «гениальнейшего» поэта, «великого и прекрасного даже в “шалостях”»⁴ . В 1910–1920-е годы Лернер прозрачно намекал, что у него хранится автограф этого чистосердечного признания Пушкина, и рассказывал авантюрно-детективные истории о том, как он к нему попал и где хранится (якобы в сейфе константинопольского банка). Правда, незадолго до смерти Лернер признался директору московского Государственного литературного музея В.Д. Бонч-Бруевичу, что никакого автографа письма у него нет:

«Меня не однажды спрашивали об этом письме: думали, что я читал и даже таю его. Если бы оно у меня было, то я давно уж опубликовал бы его. Да и что я стал бы с ним делать? Не с кашей же съел бы его. О содержании же письма легко можно судить по самому ходу событий»⁵ .

Между тем слухи об этом «лернеровском сокровище» были хорошо известны пушкинистам с начала 1920-х годов. В.Ф. Ходасевич приводил слова «видного пушкиниста» Икса (вне всякого сомнения Лернера) о том, что в его распоряжении имелся выкраденный из библиотеки Николая I автограф этого письма. Ю.Г. Оксман вспоминал о смешной «ноздревской браваде» и «мечтательной лжи» Лернера, хваставшегося тем, что владеет сенсационным автографом⁶ . Н.С. Ашукин в 1928 году пересказывал фантастическую историю Лернера о том, как много лет назад «ему пришлось играть в карты (кажется, в Мариуполе) с каким-то отставным штабс-капитаном», который, проиграв ему 500 рублей, вместо денег «заплатил» письмом Пушкина к Николаю Павловичу о «Гавриилиаде» (сама эта история, как мы полагаем, вышита по канве известного анекдота о том, как Пушкин проиграл в карты рукопись пятой главы «Онегина»). Историю лернеровского автографа рассказывал и муж Т.Г. Цявловской М.А. Цявловский⁷ .

История автографа

В 1951 году пушкинское (якобы) письмо к царю было случайно обнаружено (вне какой-либо связи с лернеровским архивом) студентом-заочником Историко-архивного института Василием Игнатьевичем Савиным (в публикации «Комсомолки» он назван Васиным), разбиравшим на летней практике архив Бахметевых. Савин сообщил о находке доверчивой Цявловской, навестив ее 1 апреля (именно!) того же года⁸ . Цявловская сразу поверила в чудесное обнаружение, казалось бы, утраченного документа (неожиданно раскрылась «тайна», долгие годы связывавшаяся с Лернером), предложила Савину подготовить его текст к публикации, но «слишком робкий» молодой человек с этой задачей не смог справиться. Уже 18 апреля 1951 года Цявловская переслала фотокопию письма в Ленинград Б.В. Томашевскому, который сразу же вынес однозначный вердикт: это подделка, выполненная «сравнительно недавно и притом лицом, имеющим дело с архивными документами».

Цявловская с этим заключением не согласилась. В 1950–1960-е годы было проведено несколько экспертиз, от почерковедческих до кибернетических, расколовших московских и ленинградских пушкинистов на группы скептиков и энтузиастов (грубо говоря: Томашевский, Измайлов, М.П. Алексеев vs Цявлов­ская, позже Н.Я. Эйдельман). На каком-то этапе к этому спору подключились и противники пушкинского авторства «Гавриилиады»: согласно их мнению, письма к царю вообще не было, потому что Пушкин не писал эту кощунственную поэму.

Информация о научных экспертизах письма попала в популярные издания. В январе 1957 года в «Технике — молодежи» вышла статья Р. Белкина и Г. Миньковского «Искусство раскрытия тайны». 4 января 1961 года «Комсомольская правда» напечатала письмо, подписанное профессором А. Винбергом и старшим советником юстиции В. Ивановым, которые пришли к заключению, что бумага и чернила автографа относятся к 1820–1830-м годам, почерк не пушкинский, возможно, принадлежащий А.Н. Бахметеву. Потом о письме на несколько лет забыли.

Такой была предыстория пересказанного в «Комсомолке» громкого выступления Гурьянова в клубе любителей книги в начале 1966 года. Сам Владимир Петрович Гурьянов (1924–1973), как видно из письма Измайлова, конечно же, не являлся «известным в нашей стране» пушкинистом, но и режиссером-документалистом, вдруг заинтересовавшимся пушкинистикой, он не был. Весьма добротный историк и библиограф, ученик С.С. Дмитриева по университету, Гурьянов опубликовал в 1950–1960-е годы ряд заметок о Белинском, Полежаеве, Герцене и Пушкине, а также небольшую книгу о жизни и деятельности русского агронома Ивана Михайловича Комова. В 1967 году Гурьянов, благодаря «счастливому случаю», обнаружил в ЦГИА г. Москвы и затем опубликовал «Опись селу Тихвинскому, Авдотьино тож, и всему в нем имеющемуся». По собственному (позд­нейшему) признанию, он участвовал в разборе бахметевских бумаг в начале 1950-х годов вместе со студентом Савиным. В цитировавшемся выше письме Цявловской Измайлов упоминает какое-то разъяснение Гурьянова, якобы отправленное последним в «Литературную газету» (не было напечатано).

Надо сразу сказать, что мы точно не знаем, где именно Гурьянов прочитал свой сенсационный, в представлении корреспондента Феклистова, доклад. В 1966 году в Москве действовал библиофильский клуб, возникший при Центральном доме работников искусства в конце 1950-х. Однако в хронике заседаний этого клуба о докладе Гурьянова не сообщается⁹ . Об этом докладе вообще нет никаких сведений, кроме газетного, но, если уж он действительно имел место, то, скорее всего, Гурьянов прочитал его не в ЦДРИ, а в другом, более заметном, собрании библиофилов. За четыре дня до публикации в «Комсомолке», 8 февраля 1966 года (запомним эту дату), прошло первое заседание Московского Клуба книголюбов Центрального Дома литераторов, у истоков которого стояли Виктор Шкловский и Ираклий Андроников¹⁰ . Логично предположить, что именно на этом заседании Гурьянов мог выступить с докладом, о котором рассказала «Комсомольская правда», но, увы, в сохранившейся «афише» первого заседания клуба доклад Гурьянова не упоминается. Более того, Цявловская в феврале 1966 года сообщала Измайлову о том, что автор публикации об этом письме Феклистов не присутствовал на самом докладе, но подслушал разговор о нем... в каком-то букинистическом магазине. Впрочем, сам этот доклад (или лежащая в основе его статья) был, и Цявловская действительно собиралась опубликовать его в ближайшем томе историко-биографического альманаха «Прометей». По какой-то причине эта публикация не состоялась.

История гурьяновского доклада о «бахметевском» письме Пушкина к Николаю действительно какая-то странная, со многими неизвестными. Ниже мы постараемся ответить на вопрос, почему это знакомое пушкинистам с начала 1950-х годов письмо о «Гавриилиаде» привлекло внимание центральной совет­ской газеты зимой 1966 года и кто мог стоять за этой публикацией. Иначе говоря, нас будет интересовать не вопрос о подлинности и авторстве этого документа (этой проблеме мы хотим посвятить отдельную работу), но его происхождение и тот неожиданный политический резонанс, который получила статья о нем в «Комсомолке».

Странное совпадение

В тот же день и на той же странице, на которой появилась статья Феклистова, в «Комсомольской правде» был опубликован очередной краткий отчет о процессе Синявского и Даниэля, вступившего в решающую фазу. Первым на это «совпадение» обратила внимание (а точнее, первым его «воспроизвела») английская коммунистическая газета «Daily Worker», поместившая присланные ее московским корреспондентом Питером Темпестом краткие выжимки из обеих публикаций в номере от 14 февраля 1966 года (день приговора Синявскому и Даниэлю). Заметка о «Гавриилиаде» появилась в газете под заголовком «Признание Пушкина оказалось подлинным» («Pushkin’s Confession Authentic»; отсылка к сталинским временам?). Под нею вышел отчет «Сегодня на процессе советских писателей» («Today in Soviet Authors’ Trial»). Очевидно, этот «монтаж» советских новостей не был случаен (сын Темпеста, известный филолог Ричард Темпест в разговоре с нами заметил, что его отец был партийцем старого образца, четко выполнявшим указания своего руководства).

В самом деле, уже на следующий день лидер британской компартии Джон Голлан выступил с критикой негуманного решения советского суда, по сути дела, развеявшего надежды левой западной общественности на восстановления социалистической законности в СССР и поступательное продолжение «оттепели»:

«Суд признал их виновными, но факты, которыми располагали обвинение и защита и которые привели суд к заключению, не были преданы гласности. Недостаточно совершить правосудие, нужно следить за тем, как оно совершается. К сожалению, нельзя сказать, что так поступали в этом процессе»¹¹ .

Впоследствии принципиальная позиция Голлана привела к резкому ухудшению отношений британских коммунистов с КПСС. «После Съезда и разговоров с руководством КПСС, — сообщал источник разведывательного управления США, — Голлан пришел к выводу, что КПСС движется назад к сталинизму, а не вперед по направлению к демократии и либерализации советского режима»¹² . Приговор Синявскому и Даниэлю английские (а также французские) коммунисты истолковали как символический знак возвращения руководства СССР к сталинскому террору.

Советская контрпропаганда постаралась дать ответ на «клеветнические» извращения сути процесса. Уже 17 февраля 1966 года заведующий отделом культуры ЦК В. Шауро и заместитель заведующего международным отделом ЦК В. Корионов «предложили поручить Союзу советских писателей организовать для дружественной прессы из социалистических и некоторых капиталистических стран пресс-конференцию, а также дать председателю Верховного суда РСФСР Смирнову интервью московскому корреспонденту газеты “Дейли уоркер” Темпесту»¹³ . Но контрпропагандистские выступления советских властей успеха не имели.

Урок царя

18 февраля 1966 года в «Spectator» появляется статья оксфордского историка профессора Рональда Хингли (Ronald Hingley) «Двоим не удалось выбраться» («The Two That Didn’t Get Away»), в которой говорилось о неслучайном появлении в «Комсомольской правде» от 12 февраля отчета о деле Синявского и статьи о том, как царь Николай великодушно простил Пушкина:

«Намеки на этот инцидент для читателей “Комсомольской правды” совершенно очевидны: даже самый жестокий из русских царей оказался меньшим тираном по отношению к писателям, нежели нынешние советские стражи искусства»¹⁴ .

В марте 1966 года друг Хингли, оксфордский ученый-русист, переводчик «Доктора Живаго» Макс Хейворд (Max Hayward) выступил в США с циклом лекций о политической обстановке в СССР, в центре которых был процесс над писателями. Хейворд указал, что этот процесс вызвал не только возмущение в среде советской творческой интеллигенции, но и определенный раскол в партийной элите, следы которого он нашел в советской прессе, а именно в «параллельной» публикации двух известных нам статей — о милости царя и жестокости советского суда.

30 марта 1966 года полный английский перевод статьи Феклистова вышел в «Текущем обзоре советской прессы» («The Current Digest of the Soviet Press»). В том же разделе «Литература» были напечатаны переводы сообщений о награждении активных участников травли Синявского К. Крапивы и народного поэта Азербайджана С. Рустама — автора статьи в «Известиях» «Это предательство»¹⁵ . О неслучайной публикации двух материалов в «Комсомолке» сообщалось и в «Soviet Studies»:

«“Комсомольская правда” поместила в одном и том же номере реляцию ТАСС о процессе Синявского и Даниэля (“Цена подлости”) и сообщение о находке письма Пушкина к Николаю I, в котором поэт признается в авторстве памфлетной поэмы “Гавриилиада” и просит царя о милости»¹⁶ .

Весной того же года в «Partisan Review» вышла статья Хейворда «Москов­ский процесс» («The Moscow Trial»), в которой пересказывалась история «дела о Гавриилиаде» и «характерная» реакция Николая прямо противопоставлялась реакции советских властей:

«Многие россияне также задаются вопросом, стоило ли еще раз дискредитировать перед всем миром советское правосудие делом о ереси и кощунстве. В предпоследний день судебного процесса в советской прессе появилась заметка, которую многие россияне должны были прочитать как аллюзионный комментарий к этой ситуации. В номере от 12 февраля “Комсомольская правда”, то ли случайно, то ли умышленно, опубликовала рядом с отчетом о заключительной стадии процесса Синявского и Даниэля, казалось бы, невинную статью о письме Пушкина Николаю I 1828 года. Подлинность этого письма была только что установлена и, по словам корреспондента “Комсомольской правды”, это открытие произвело фурор среди пушкинистов. В 1818 году Пушкин написал и анонимно распространил в списках поэму под названием “Гавриилиада”. Это был кощунственный эпос, в котором Люцифер и архангел Гавриил соревнуются за благосклонность Девы Марии, в результате чего возникает некоторый вопрос об отцовстве Иисуса Христа. При царском режиме главной и строго охраняемой “идеологией” в России было православие, русская православная вера. Святотатственные аллюзии Синявского на Ленина явно бледнеют перед ужасающими намеками Пушкина на Христа, по чьей божественной воле Николай I стал самодержцем всея Руси. Поэма Пушкина была опубликована только после Октябрьской революции и с тех пор неизменно печаталась во всех советских изданиях произведений поэта <…>.

В 1828 году была создана специальная правительственная комиссия для расследования авторства этого приписывавшегося Пушкину произведения. Пушкин вначале отрицал, что имеет к этой поэме какое-либо отношение. Тогда Николай I пригласил Пушкина на личную встречу в обход Комиссии. В конце концов Пушкин написал следующее письмо, которое было передано Николаю (приводится перевод письма. — И.В.). На письменный запрос Комиссии, как поступить с этим делом дальше, вызывать ли Пушкина еще на допросы, Николай I наложил краткую, характерную (слово, использованное корреспондентом “Комсомольской правды”) для него резолюцию: “Мне это дело подробно известно и совершенно кончено”.

Судя по всему, кто-то в редакции лондонской “Daily Worker” уловил намек, ибо этот экскурс в историю русской литературы был опубликован параллельно с репортажем московского корреспондента о приговоре по делу Синявского и Даниэля»¹⁷ .

Эти слова перепечатаны были позднее и в подготовленной Хейвордом известной книге о процессе Даниэля и Синявского «О процессе: советское государство против “Абрама Терца” и “Николая Аржака”» (“On Trial: The Soviet State Versus ‘Abram Tertz’ and ‘Nikolai Arzhak’” (первое издание — 1966 год), включавшей переводы стенограммы процесса на английский язык, откликов на него в советской прессе и открытых протестных писем (Posttrial Protests)¹⁸ .

Международный скандал

Вскоре неожиданное для Запада противопоставление царя Николая совет­скому руководству стало общим местом публикаций о процессе писателей. В апреле 1966 года появилась статья еще одного активного участника движения в защиту советских писателей-диссидентов, соавтора Хейворда Леопольда Лабедзя (Leopold Labedz). Последний вновь обратил внимание на то, что «в тот же самый день “Комсомольская правда” сообщила, что криминалисты установили подлинность письма Пушкина царю Николаю I, в котором поэт, признавшись в авторстве кощунственной поэмы “Гавриилиада”, отдал себя “на милость” царю»¹⁹ .

Автор, убежденный антикоммунист, также подчеркнул, что этот инцидент произошел почти одновременно с помпезным перенесением из Англии в СССР останков политического борца за свободу слова Николая Огарева (по иронии судьбы, первого публикатора пушкинской «Гавриилиады»!²⁰ ). Об этом событии в феврале и марте 1966 года много писали советские газеты и журналы. В заметке корреспондента ТАСС «Пламенный патриот России», помещенной в «Правде» 2 марта 1966 года, говорилось о том, что урна с прахом «славного сына русского народа» была доставлена из Лондона специальным самолетом в Шереметьево, куда прибыли советские писатели, профессора, преподаватели и студенты МГУ. Оттуда урну привезли в старое здание МГУ на торжественно-траурное собрание, посвященное памяти поэта. Почетный караул у установленной в актовом зале урны несли видные ученые и студенты университета. Выступавшие отмечали гражданскую нравственность борца против помещиков, крепостничества и самодержавия: «Мы, внуки и правнуки Огарева, гордимся нашим родством с ним и искренне радуемся, что свершилась историческая справедливость, что прах борца за свободу и демократию привезен на родину»²¹ . При захоронении на Новодевичьем кладбище присутствовали секретари правления Союза писателей СССР К. Федин, Г. Марков, А. Сурков, поэт А. Безыменский, а также первый секретарь посольства Великобритании Д.А.Л. Морган. Под звуки Государственного гимна СССР урну с прахом певца свободы опустили в могилу. Нет никаких сомнений в том, что эта помпезная акция была частью пропагандист­ской кампании, призванной показывать, насколько высоко советские наследники Герцена и Огарева чтят русскую традицию вольного слова, которой злоупотребили «предатели» Синявский и Даниэль.

Наконец, в 1967 году Кэтрин Хантер Блер (Katherine Hunter Blair) поместила подробный разбор инцидента с «Гавриилиадой» в своем «Обзоре русской литературы»²² , в котором предложила несколько версий публикации в «Комсомолке»:

«Во время процесса в “Комсомольской правде” появилась статья о том, как Пушкин принес извинения Николаю I за кощунственную поэму “Гавриилиада”. В статье говорилось, что советские криминалисты, проведшие экспертизу письма, признали его подлинным. В этом письме Пушкин просил царя принять во внимание то, что поэма была написана, когда ему было всего лишь восемнадцать лет, и что он больше не разделяет выраженных в ней взглядов. Судебное дело против Пушкина было немедленно прекращено по прямому повелению царя. Публикация этой литературной находки в настоящее время весьма любопытна. Должна ли была она подчеркнуть тот факт, что даже Пушкину необходимо было учитывать официальную идеологию? Или намекала на то, что одного извинения за неприемлемое произведение было достаточно, чтобы избежать судебного преследования? Или то, что писатель в России никогда не может позволить себе забыть, что он гражданин? Возможно, что появление этой статьи в такое подходящее время без каких бы то объяснений не более чем интригующее совпадение. В любом случае это полезное напоминание о том, что методы работы российского правительства с писателями всегда были деспотическими»²³ .

Ccылки на эту историю продолжались вплоть до начала 1970-х годов (в английской, французской и испанской прессе). Впервые пушкинская эротическая поэма, восходящая, как мы все знаем, к французской либертинской традиции²⁴ , попала в западный политический контекст и не просто попала, а оказалась в эпицентре скандала, расколовшего левое движение в Европе и Америке.

Стоит заметить, что одновременно с этим западным «туром» «Гавриилиады» оказавшийся не по своей воле на востоке А.Д. Синявский (то есть Абрам Терц) написал свои веселые и горькие «Прогулки с Пушкиным», завершавшиеся личным признанием:

«Некоторые считают, что с Пушкиным можно жить. Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно.

                                                                                                                 1966–1968, Дубровлаг»²⁵ .

Не подкоп ли?

Возникает закономерный вопрос: а была ли одновременная публикация в «Комсомольской правде» отчета о процессе Синявского и Даниэля и статьи о милосердии Николая сознательным политическим актом считавшейся тогда «полулиберальной» газеты?

Точно мы не можем ответить на этот вопрос, но склоняемся к тому, что была. Прежде всего обращают на себя внимание символические переклички двух дел: и Пушкин, и Синявский в итоге признались в авторстве «криминальных» (то есть вольнодумых, кощунственных, иконокластических) произведений, распространявшихся без ведома властей по миру. И в том, и в другом деле фигурантам инкриминировалось «покушение» на святая святых — Творец в пушкинской поэме, Ленин и советский строй у Синявского²⁶ . Но одно дело закончилось тихим (джентльменским) соглашением сторон, а другое — шумным политическим скандалом или даже, судя по близким и отдаленным последствиям, политиче­ским землетрясением.

Похожие истории в СССР случались и раньше, и позже. Так М.Г. Альтшуллер вспоминал об инциденте, произошедшем во время травли Е.Г. Эткинда в 1968 году: в «Ленинградской правде» была напечатана «мерзкая статья» Петра Сoзонтовича Выходцева, «которого коллеги обычно называли Проходимцевым», о вступительной статье Эткинда к антологии «Мастера русского стихотворного перевода», «а ниже (видимо, в редакции постарались выразить свое отношение к происходящему) была помещена статья с выразительным заголовком “А где совесть?”».

Примечательно, что, казалось бы, совершенно далекая от политики статья о деле «Гавриилиады» вышла в центральной газете под вымышленным именем (С. Феклистова нам не удалось найти нигде; не смогли мы, кстати сказать, найти и студента Васина-Савина, обнаружившего автограф). В своих воспоминаниях бывший редактор «Комсомолки» Борис Панкин подробно останавливается на внутренних спорах советских идеологов о деле Синявского и Даниэля. Панкин, заметный «сислиб» того переломного времени, был на стороне тех, кто считал наиболее разумным решением их моральное осуждение и, возможно, высылку из страны (как В.Я. Тарсиса, лишенного советского гражданства в феврале 1966 года), но никак не уголовный приговор²⁷ . Как раз к зиме 1966 года относится обострение конфликта между либеральным крылом советской элиты, которое осторожно «озвучивал» Панкин, и жестко консервативными идеологами (первый секретарь ЦК ВЛКСМ С.П. Павлов). О том, что решение совет­ского суда над писателями ассоциировалось в общественном сознании с николаев­ской цензурой, свидетельствует и известное письмо И. Нишилова в Верховный суд РСФСР в феврале 1966 года (без отсылки к делу «Гавриилиады»):

«...абсолютно справедливо, что писатель Тарсис на свободе, и крайне глупа расправа над Синявским и Даниэлем. Художественное творчество может встретить любую суровую критику и общественное осуждение, но не кандалы и колючую проволоку. Иначе, чем же такой порядок вещей отличается от эпохи Николая I с ее идеологическими шорами и тупоголовой цензурой, эпохой, жертвой которой пал лучший цвет русской литературы. Писатель не может принести реального ощутимого вреда ни стране, ни правительству, которые он так или иначе критикует. И переносить центр тяжести из плоскости литературно-критической в судебно-правовую и карать писателей в правовом порядке есть признак не твердой уверенности в правоте своей позиции, а напротив, необъяснимого страха, вызванного ложной тревогой за непорочность святынь, и не имеющая оправдания глупость некомпетентных людей, берущихся судить художественное явление»²⁸ .

Иными словами, в напряженной идеологической обстановке «заката оттепели» аллюзия на «дело писателя Пушкина» легко могла связываться с современным «делом писателей» (первым, как подчеркивалось в западной прессе, в истории СССР). В центре общественного внимания по обе стороны «железного занавеса» были проблемы отношений писателя и власти и свободы творческого выражения, «образного мышления», по Синявскому. Эта тема прямо затронута в его последнем слове:

«В глубине души я считаю, что к художественной литературе нельзя подходить с юридическими формулировками. Ведь правда художественного образа сложна, часто сам автор не может ее объяснить. Я думаю, что если бы у самого Шекспира (я не сравниваю себя с Шекспиром, никому это и в голову не придет), если бы у Шекспира спросили: что означает Гамлет? Что означает Макбет? Не подкоп ли тут? — я думаю, что сам Шекспир не смог бы точно ответить на это. Вот вы, юристы, имеете дело с терминами, которые чем уже, тем точнее. В отличие от термина художественный образ тем точнее, чем шире»²⁹ .

Коллективная культурная память советского интеллигента объективно «подсказывала» сильную «эзоповскую» аналогию, подхваченную и распропагандированную западными журналистами (кстати сказать, перед нами редкий случай, когда положительным героем в истории о свободе слова предстает император Николай Павлович). Вообще о символической значимости для раннего правозащитного движения пушкинской темы свидетельствует тот факт, что организаторы знаменитого «митинга гласности» в защиту Синявского и Даниэля 5 декабря 1965 года (день советской конституции) приняли решение провести его «в сквере на площади Пушкина, у памятника поэту» («Гражданское обращение»), положив тем самым начало одной из главных традиций советского диссидентского движения. Уже 12 декабря западная пресса сообщила о демонстрантах, пришедших с требованием справедливого суда над писателями на Пушкинскую площадь к бронзовой статуе знаменитого русского писателя³⁰ .

Задержанная публикация

Неожиданно оказавшаяся в фокусе западного внимания статья о пушкин­ском письме и благородстве царя имела любопытные (хотя и малозначительные) последствия для пушкиноведения. Возможно, что именно этот скандал привел к тому, что публикация статьи Гурьянова была отложена более чем на десять лет. Она значилась, как уже говорилось, в плане «Прометея» под редакцией Цявловской, датируемого летом 1967 года, но можно допустить, что под влиянием международного скандала статья была снята. Конечно, затормозить ее публикацию на несколько лет могли и по научным и производственным причинам. Мы знаем о сомнениях Измайлова и Алексеева насчет подлинности этого письма. Осенью 1968 года экспертизу автографа провела лаборатория математической кибернетики ЛГУ (профессор В.А. Якубович, старший инженер Б.Н. Козинец, старший научный сотрудник Е.Н. Дрыжакова), но примененный алгоритм не смог доказать ни подлинности, ни поддельности текста.

В итоге статья Гурьянова вышла только в восьмой книжке издания «Пушкин: Исследования и материалы» (1978) тщанием Эйдельмана и Цявловской, именами которых подписано послесловие к публикации (том был отдан в печать за три месяца до смерти Цявловской)³¹ . Автора статьи к тому времени уже пять лет как не было в живых. В тексте работы упоминалась публикации Феклистова и указывалось, что этот корреспондент «неверно понял и изложил содержание доклада, сделанного автором настоящей статьи на заседании Московского клуба любителей книги: в этом докладе отнюдь не доказывалось, будто письмо написано рукою Пушкина, как утверждает С. Феклистов, а разбирался вопрос — можно ли считать текст письма авторитетной копией не дошедшего до нас пушкинского автографа»³²  (но Феклистов этого и не утверждал; речь здесь идет, очевидно, о заголовке материала, по всей видимости, поставленного редакцией).

О том, что, по всей видимости, публикация давней статьи Гурьянова была подготовлена задолго до 1978 года, свидетельствует тот факт, что стимулом к ее появлению, по признанию Эйдельмана и Цявловской, послужила оспорившая точку зрения на подлинность автографа статья М.И. Яшина «Поэт и царь (1820–1829)», в которой доказывалось, что письмо Пушкина Николаю I — это фальшивка Бахметева, стремившегося отомстить за отца своего родственника³³ . Публикаторы давнишней статьи Гурьянова подвергают резкой критике аргументацию Яшина:

«Как нам кажется, в статье М.И. Яшина явно нарушена логика научного исследования, против чего неоднократно предостерегали выдающиеся ученые разных специальностей; без разбора более простых, естественных гипотез, схем, решений предлагается сложное, громоздкое, неестественное построение.

При таком изучении путем определенного подбора фактов можно доказать абсолютно все. Между тем научная логика разрешает переходить к более сложным объяснениям только после того, как выявилась ложность или недостаточность простых построений.

На наш взгляд, анализ В.П. Гурьянова, дающий простое, логичное, естественное объяснение всей истории с “письмом к царю”, сохраняет полную научную состоятельность»³⁴ .

Иначе говоря, в публикации 1978 года статья Гурьянова представлена как окончательное разрешение старинного спора, выигранного Т.Г. Цявловской: копия, выполненная Бахметевым, была признана «первоисточником неизвестного до сих пор текста письма Пушкина, которое отныне должно быть введено в собрание его писем»³⁵ .

Тайный корреспондент

Интерес Цявловской к проблеме этого письма понятен. Но какое значение этот сюжет имел для соавтора послесловия к гурьяновской статье Н.Я. Эйдельмана, бывшего, по словам одного из скептиков, на протяжении двух десятилетий «главным популяризатором этой копии пушкинского письма»? Показательно, что еще в 1969 году, согласно хронике научных событий, напечатанной в пушкинском «Временнике», «кандидат филологических (sic!) наук Н.Я. Эйдельман» выступил в государственном музее Пушкина с докладом «Пушкинское письмо царю по поводу “Гавриилиады”» (текст доклада не был опубликован и нам неизвестен). По авторитетному мнению А.Л. Осповата, цитируемое выше послесловие к статье Гурьянова «несомненно написано рукой» Натана Яковлевича. К этому письму Эйдельман несколько раз возвращается в работах 1980-х годов и, как мы полагаем, неслучайно: оно удачно вписывается в литературно-политическую концепцию историка, описывающую отношения поэта и царя. Приведем лишь один пример использования этого сюжета в предложенной ученым психологической интерпретации поведения Пушкина в конце 1820-х годов:

«Текст пушкинского письма-признания царю (от 2 октября 1828 г.) был обнаружен 123 года спустя; а еще через 27 лет последовала научная публикация. <…> Итак, признание, смелая откровенность — и при том недоверчивая осторожность. Все та же неоднократно отмеченная двойственность: необходимая защита от двоедушия и двоемыслия власти! Николай в конце концов доволен и Пушкиным, снова признавшимся и повинившимся. Пушкин... — он, конечно, тоже доволен, что дело окончилось — осенью 1828 года с невиданной энергией и упоением работает над “Полтавой”. Поэт успокаивается; но гений, интуиция предостерегают...»³⁶

Вероятно, «дело Гавриилиады» для Эйдельмана было своего рода аллегорическим уроком властителям и поэтам. По свидетельству А.Л. Осповата, любезно предоставленному в ответ на наш запрос, в 1966 году Эйдельман несколько раз с увлечением говорил с ним о находке 1951 года, прекрасно зная об участии Осповата в политических акциях накануне и сразу после процесса. В то же время, замечает Александр Львович, прямо «в разговорах о деле Синявского — Даниэля мы не касались письма Пушкина 1828 года».

Вообще глубокая вовлеченность Эйдельмана в историю этого автографа на протяжении нескольких десятилетий удивительна и, осмелимся сказать, несколько подозрительна. Обратим в этой связи внимание на явный интерес историка к проблеме мистификации. Так, в том же 1966 году Эйдельман занес в дневник рассуждение о сенсационной подделке поэмы Н.А. Некрасова «Светочи», некогда опубликованной в главной советской газете:

«Шумная публикация в “Правде” 17–19/IV 1929 г. — “Находка в Иваново-Вознесенской типографии”. Критик Ефремин (позже погиб в лагере) лютовал: кто против — враг. (Д. Бедный. Т. XIV. 1930 г.) Один Рейсер возражал. А меж тем экспертиза показала, что чернила советского изготовления etc. Спустили на тормозах. А написал эту поэму А. Каменский, мечтавший удружить власти (и Бедному: тот нажил денег; есть отдельное, массовое издание), чтобы уехать. Однако Каменский был арестован и расстрелян»³⁷ .

Показательно, что в тексте этой громкой мистификации (обсуждавшейся в сталинской прессе как «новонайденное» произведение поэта) особое место занимали стихи о Николае I (о его троне и прозвище «Николай Палкин», явно заимствованном мистификатором из известного трактата Льва Николаевича Толстого): по словам героя поэмы Волконского, на имени царя «Палкина кличка осталась // Страшным и черным клеймом»³⁸ . Старая газетная подделка, связанная с николаевской темой, могла послужить импульсом для необычного политического маскарада, в котором царь-пугало оказался человечнее современных властителей.

«Натан был великий мастер мистификаций и розыгрышей, — заметил в ответ на наш вопрос А.Л. Осповат, — но только в дружеском кругу; не помню ни одного случая, чтобы это умение имело политический оттенок. Другое дело, что в “Лунине” (я когда-то писал об этом в “России / Russia”), изложение мыслей протагониста о законном статусе “оппозиции Его Величеству” (на британский манер) носило аллюзионный характер»³⁹ . Не вышла ли эта «домашняя» страсть историка за пределы дружеского круга под влиянием экстраординарных политических обстоятельств зимы 1965 — весны 1966 годов?

Заметим, что еще в 1965 году Эйдельман напечатал под псевдонимом Н. Натанов научно-популярную книжку «Путешествие в страну летописей» о «загадках добрых, старых книг» или, как говорится в современной аннотации, «о счастливых и неудачных приключениях их искателей»⁴⁰ . По воспоминаниям Осповата, 18 декабря 1965 года в печать была сдана книга Эйдельмана «Тайные корреспонденты “Полярной звезды”», «и до 20 апреля 1966 года, когда она была подписана в набор, вокруг ее названия в издательских кулуарах шелестели толки, а в дружеском кругу — разного свойства остроты (что отразилось в инскрипте, датированном 7 октября: “... от явного корреспондента...”)».

Напомним, что публикация книги Эйдельмана совпала по времени с упоминавшимся выше торжественным перезахоронением герценовского друга Н.П. Огарева, которое проницательный антикоммунист Лабедзь назвал символически циничным актом и связал с писательским процессом и аллюзионной, по его мнению, статьей в «Комсомолке». «Когда гроб покинул гринвическое кладбище, — писал Лабедзь, — советский посланник в Англии объявил, что “Огарева встретят как героя в России — России освобожденной, как он мечтал, от царского гнета”»⁴¹ . Лабедзь также упоминает речь Алексея Суркова в день перезахоронения Огарева 2 марта 1966 года, в которой цитировались слова поэта из стихотворения «Свобода» (опубликованного в 1858 году в «Полярной звезде»): «Всю жизнь мне все снова, и снова, и снова // Звучало одно неизменное слово: // Свобода! Свобода!» (у Лабедзя: «All through my life, again and again and again, // One unalterable word reverberated — // Freedom! Freedom!»). В интерпретации английского борца с коммунистической идеологией этот гимн свободному слову в России после расправы над Синявским и Даниэлем звучал как приговор над приговором. В самом деле, достаточно вспомнить его финал:

              А если б пришлось умереть на чужбине,

              Умру я с надеждой и верою ныне;

              Но в миг передсмертный — в спокойной кручине

              Не дай мне остынуть без звука святого:

              Товарищ, шепни мне последнее слово:

              Свобода! Свобода!⁴²

В западной прессе (и, несомненно, в интеллигентских разговорах внутри СССР) огаревский и современный сюжеты тесно связывались. Так, нью-йоркское «Новое русское слово» поместило на одной странице краткий отчет об упоминавшемся выше выступлении тов. Смирнова по поводу критики советского руководства коммунистами Голланом и Арагоном («по словам Смирнова, оба иностранца получили неправильные сведения относительно процесса») и ехидную заметку о перезахоронении урны с прахом Огарева на Новодевичьем кладбище:

«Из публикаций в советской прессе создается впечатление, что живи Огарев сейчас, он несомненно был бы, по крайней мере, председателем союза писателей РСФСР и одним из главных авторов декларации с выражением благодарности советскому правительству за гуманный приговор, вынесенный Синявскому и Даниэлю»⁴³ . («Слухи и факты»).

Острая аллюзионность книги Эйдельмана о корреспондентах «Полярной звезды» в контексте писательского процесса была совершенно очевидной. Вспомним, что эта книга о свободной (нелегальной) печати открывалась двумя эпиграфами из Герцена, наполнявшимися для читателей вполне актуальным содержанием:

«Везде, во всем, всегда быть со стороны воли — против насилия, со стороны разума — против предрассудков, со стороны науки — против изуверства, со стороны развивающихся народов — против отстающих правительств. <…>

Я убежден, что на тех революционных путях, какими мы шли до сих пор, можно лишь ускорить полное торжество деспотизма. Я нигде не вижу свободных людей, и я кричу: стой! — начнем с того, чтобы освободить самих себя...»⁴⁴

В качестве эпиграфов к главам своей книги Эйдельман использовал и стихи Огарева. Аллюзия на современный политический самиздат (новый этап в истории русской нелегальной прессы) отчетливо слышится в заключении к монографии:

«Автору этой книги кажется, что поиски корреспондентов “Полярной звезды”, “Колокола” и других Вольных изданий — это один из самых перспективных, многообещающих путей для историка 50–60-х годов XIX в. Ведь за каждой анонимной корреспонденцией, напечатанной Герценом и Огаревым, скрывается эпизод, страница, а может быть, и целый непрочитанный том истории освободительного движения. Выявление людей, чьи статьи и корреспонденции появлялись в “Полярной звезде” и “Колоколе”, позволит нам лучше понять замыслы, идеалы и действия Герцена и Огарева. Их идеи послужили уже нескольким поколениям и продолжают оставаться драгоценной, далеко еще не исчерпанной сокровищницей и для нас, и для будущего»⁴⁵ .

Соблазнительно предположить, что сам Эйдельман попробовал выступить в роли одного из таких «тайных корреспондентов». В письме к нам А.Л. Осповат заметил, что во время процесса над Даниэлем и Синявским историк, «не терявший социальной активности», «захаживал»

«в ЦДЛ, хотя, не будучи еще членом СП (каковым стал только в 1971 г. после «Лунина»), вряд ли имел какой-то вес в делах Клуба любителей книги. Кстати, весьма сомнительно, чтобы для открытия этого Клуба был выбран доклад Гурьянова — фигуры маловажной или попросту неизвестной».

Это очень любопытное замечание, открывающее простор для исследовательской фантазии (неприемлемой в академических изданиях, вроде ПИМ, но, как мы надеемся, допустимой на страницах литературно-художественного и общественно-политического журнала). Уж не был ли нигде не задокументированный «доклад Гурьянова», пересказанный фиктивным, судя по всему, корреспондентом «Комсомолки» С. Феклистовым («подслушанный», по Цявловской, в букинистическом магазине), идеологической «шалостью» историка и каких-то его единомышленников из либеральных журналистов этой газеты⁴⁶ , осторожно патронируемых главным редактором?

В любом случае «параллельная» публикация официального сообщения об осуждении советских писателей-«святотатцев» и статьи о признании Пушкина в авторстве кощунственной поэмы и великодушной реакции на это признание царя представляется нам не случайным совпадением, а результатом тайно скоординированной и санкционированной свыше акции, действительно произведшей, благодаря бдительности московского корреспондента «Daily World», эффект разорвавшейся бомбы, но только не в научном, а в международно-политическом контексте. В конце концов, в советской журналистике ничего было нельзя, но все было возможно.

1  Здесь и далее ссылки на письма Измайлова к Цявловской даются по: Псевдопушкинское письмо Николаю I и материалы, связанные с экспертизой документа // РО ИРЛИ. Ф. 244. Оп. 15. № 35.

2 Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. — Л., 1975. С. 59.

3 В то же время сохранилось свидетельство о некоторых колебаниях Цявловской, относящихся к началу 1950-х годов. В книге «Творческий путь Пушкина» (1967) Д.Д. Благой ссылается на недавно опубликованную статью «С. Феоктистова» и замечает, что Цявловская, на авторитет которой опирался автор этой статьи, говорила ему о своих сомнениях «при открытии документа»: «рука ли это Пушкина или нет». В том же 1951 году исследовательница «укрепилась во мнении, что это — не автограф великого поэта», но «что представляет собою этот документ, копия ли это того времени, запись ли по памяти современника Пушкина, подделка ли, до сих пор не выяснено”» (С. 679).

4 Лернер Н.О. Маленький фельетон. Еще о «Гаврилиаде» Пушкина» // Бессарабские губерн­ские ведомости, 15 (28) октября, 1902, № 225.

5 См.: <http://tekhnosfera.com/view/439564/a#?page=28>.

6  Оксман Ю.Г. Николай Осипович Лернер. Публикация С.И. Панова // Пушкин и его современники: Сборник научных трудов. Вып. 4 (43). — СПб., 2005. С. 197—200; Цявловский М.А., Цявловская Т.Г. Вокруг Пушкина. — М., 2000. С. 175, 269–272 (комментарий С.И. Панова).

7  Цявловский М.А. Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. — М.–Л., 1935. С. 317; Валерий Брюсов — историк литературы. Переписка с П.И. Бартеневым и Н.О. Лернером. Издание подготовили Н.А. Богомолов и А.В. Лавров. — Москва: Литфакт, 2019. С. 25, 85–86, 119–120, 256. О «сионистском» следе истории см. Кацис Л. Заметки читателя историко-философской и «Пушкинiанской» литературы XVII. Н. Лернер, В. Брюсов, П. Бартенев, М. Гершензон и т. д. «На фоне Пушкина» и В.Е. Жаботинского или — Скандал в «Пушкинiанцахъ» // Литературная коллекция. Научное обозрение. № 1. — М.: Модест Колеров, 2020.

8  Кошелев А.В. Переписка А.С. Пушкина, ставшая известной после выхода собрания его сочинений // Пушкин и его современники. Вып. 3 (42). 2000. C. 205. Цявловский М.А., Цявловская Т.Г. Вокруг Пушкина. С. 129–130, 269–272.

9  ЦДРИ. Клуб любителей книги. Хроника с ноября 1959 по октябрь 1969 г. — М., 1969. С. 266. Примеч. 38.

10 Берков П.Н. История советского библиофильства (1917–1967). — М., 1983. С. 238.

11 Daily Worker (London). Feb. 15, 1966. Белая книга по делу А. Синявского и Ю. Даниэля. Составитель Александр Гинзбург. — Франкфурт на Майне: Посев, 1967. С. 346.

12 Communist Party of Great Britain attitude regarding world communist movement and reaction to XXIII Congress, Communist Party of the Soviet не разрешенное сочетание, March 29 – April 8, 1966 // FBI не разрешенное сочетаниеs on Operation Solo <https://archive.org/stream/FBI-Operation-Solo/100-HQ-428091-Serial5500-5548_djvu.txt>.

13 Огрызко, Вячеслав. На фоне процесса над Синявским. Комсомол против «Юности», или Почему Борис Полевой и Константин Симонов объявили войну защитнику охранителей Сергею Палову // Литературная Россия. № 12. 23.02.2015 <https://litrossia.ru/item/400-na-fone-protsessa-nad-sinyavskim/>.

14 Hingley Ronald. The Two That Didn’t Get Away // Spectator. Feb. 18, 1966. Vol. 206. P. 188.

15 The Current Digest of the Soviet Press, Published Each Week by The Joint Committee of Slavic Studies, Appointed by the American Council of Learned Societies and the Social Science Research Council. 1966. Vol. XVIII, No. 10. Pp. 29–31.

16 Apr., 1966; Section Law. Pp. 1–39.

17 Partisan Review, vol. 33, #2, Spring, 1966, p. 238–239.

18 Hayward M. On Trial: The Soviet State Versus “Abram Tertz” and “Nikolai Arzhak”. — New York: Harper & Row, 1966. Pp. 31–32.

19 Labedz, Leopold. The Trial in Moscow. Encounter. 1966. Vol. 26. April. P. 90.

20 Русская потаенная литература XIX столетия. Отдел первый: Стихотворения. Ч. 1. С предисловием Н. Огарева. Лондон, 1861.

21 Правда. 2 марта 1966 г. С. 6. Эксгумация и кремация останков Огарева состоялись 24 февраля 1966 года. «Все работы и церемонии с высокой торжественностью и замечательной организованностью» были проведены фирмой Royal Arsenal Co-operative Society Ltd., возглавляемой г. Хокинсом // Макашин С.А. «В Россию — с любовью». (Из дневника «огаревской» поездки в Англию) // Вестник Московского университета. Философия. Серия 8. № 2. 1966. С. 66.

22 A Review of Soviet Literature, 1967, p. 56.

23 Blair, Katherine Hunter. A Review of Soviet Literature. 1967, P. 56. Курсив мой. — И.В.

24 В том же 1966 года в «Русской литературе» вышла статья о французских истоках поэмы Л.И. Вольперт. О литературных истоках «Гавриилиады» (№ 3. С. 95–103).

25 Терц, Абрам. Собрание сочинений в двух томах. Т. 1. — М., 1992. С. 436.

26 Общественный обвинитель Арк. Васильев говорил о «кощунственных грязных тирадах» Терца, глумившегося «над самым дорогим для советского человека именем, именем Владимира Ильича Ленина» (Литературная газета. 15 февраля 1966 г.).

27 Панкин, Борис. Четыре Я Константина Симонова. М.: Собрание, 2015.

28 Галич А., Гинзбург А. Белая книга о деле А. Синявского и Ю. Даниэля. — Франкфурт-на-Майне: Посев, 1967. С. 166. Из письма следует, что его автор — читатель «Комсомолки». — И.В.

29 Суд над А.Д. Синявским и Ю.М. Даниэлем. Запись заседаний суда и последних слов подсудимых // Грани, № 60. 1966. С. 160. Синявский заявил, что «художественное произведение не выражает политических взглядов», «ни у Пушкина, ни у Гоголя нельзя спрашивать про политические взгляды» (с. 132).

30 The Morning Call. Dec 12. 1965. P. 6. О декабрьской демонстрации студентов и других несогласных возле памятника великого поэта России американские газеты вспоминали и в день вынесения приговора.

31 Гурьянов В.П. Письмо Пушкина о «Гавриилиаде». Послесл. Т.Г. Цявловской и Н.Я. Эйдельмана // Пушкин: Исследования и материалы. — Л.: Наука, 1978. Т. 8. С. 284–292.

32 Там же. С. 286.

33 Нева, 1972, № 8, с. 184–189; впервые, более кратко: Ответ царю // Пушкинский празд­ник. Специальный выпуск «Литературной газеты» и «Литературной России», 1972, 31 мая — 7 июня, с. 16.

34 Гурьянов В.П. Письмо Пушкина о «Гавриилиаде». С. 292.

35 Там же. С. 291.

36 Эйдельман Н.Я. Пушкин: из биографии и творчества, 1826–1837. — М., 1987. С. 148.

37 Эйдельман, Юлия. Дневники Натана Эйдельмана. — Москва, 2003. С. 29. Подделка была разоблачена С.А. Рейсером (Литература и марксизм. 1929. № 6).

38 Цит. по: Рейсер С.А. Воспоминания, письма, статьи: к столетию со дня рождения. — СПб., 2006. С. 87.

39 См. Осповат А.Л. <О книге H. Эйдельмана «Лунин»> // Россия / Russia. М.; Венеция, 1998. Вып. 1/9. Семидесятые как предмет истории русской культуры. C. 15–17.

40 Натанов, Натан. Путешествие в страну летописей. — М., 1965.

41 «Daily Mail», 25 февраля.

42 Памяти Николая Платоновича Огарева // Вестник Московского университета. Философия. Серия 8. №2. 1966. С. 66. С. 71.

43 Новое русское слово. 29 марта 1966 года. С. 6.

44 Эйдельман Н.Я. Тайные корреспонденты «Полярной звезды». — М.: Изд. «Мысль», 1966. C. 3.

45 Там же. С. 278. Курсив мой. — И.В.

46 По предположению Павла Гутионтова, через Лидию Графову. К глубокому сожалению, связаться с Лидией Ивановной мы уже не успели.