СВИДЕТЕЛЬСТВА

Об авторе | Эльвина Сергеевна Мороз — журналист и редактор, постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация — «Не говори с тоской — их нет…» (№ 5, 2020).

Э. Мороз

Судьбы скрещенья

Имя Домбровского я впервые услышала в 1958 году от Федора Марковича Левина, бывшего «космополита» и нашего уважаемого редактора редакции русской прозы издательства «Советский писатель», где мне посчастливилось работать в самую пору «оттепели». Он хлопотал за издание романа с фантастиче­ским названием «Обезьяна приходит за своим черепом». А вскоре в редакции появился и автор романа, недавно реабилитированный после многочисленных отсидок.

В ту пору именно через редакцию стали возвращаться репрессированные писатели. Помню Олега Васильевича Волкова, впервые переступившего порог нашей крохотной комнатки (три стола, за которыми сидели по очереди редакторы, и еще один — секретарши Риты, управлявшей поступающими и убывающими рукописями. Зав. редакцией вместе с замом располагался в еще меньшей комнатенке рядом).

Очень прямой, высокий человек, с прозрачными глазами и окладистой бородой, слегка грассирующий. Осанка, манеры (дворянское происхождение просто кричало!), а главное — доброжелательность, какая-то детская открытость — ничего не смогли вытравить ни лагеря, ни ссылки.

Сергей Александрович Бондарин, напротив, — замкнутый, неулыбчивый, внешне робкий и тихий, но очень твердый человек (я ощутила это на себе, когда редактировала его книгу). Позже приходил в редакцию и Александр Исаевич. После «Нового мира» мы издавали «Один день Ивана Денисовича». И, конечно, Шаламов — наконец, напечатали маленькую книжечку его стихов, но проза застряла надолго… Ни на одном, кроме Шаламова, не было печати лагерника.

Была весна, в наше огромное во всю стену окно на 10-м этаже дома Нирнзее в Большом Гнездниковском било солнце. Юрий Осипович появился в редакции в телогрейке и калошах, кажется, на босу ногу. Черный лохматый чуб падал на лоб, впалые, изборожденные морщинами щеки, веселые, молодые с прищуром глаза. Вид был такой залихватский, что казалось — сейчас сунет два пальца в рот и оглушительно свистнет.

Мы издали «Обезьяну…», «Хранитель» от нас почему-то ушел в «Советскую Россию», а в 1969-м мы же напечатали «Смуглую леди» (смотрю на обложку — цена 28 копеек!). Ее издали и в Англии, что было вполне естественно — Шекспир! (У меня хранится предисловие Ю.О. к этому изданию, которое он мне подарил), а затем англичане задумали снять по этой книжке кино. А Юрий Осипович был спец по Шекспиру, лекции читал…

Домбровский тогда уже был известным и любимым писателем. И знакомство у нас было двойное — через редакцию и через моего ленинградского друга, историка и писателя, Мишу Хейфеца. Он довольно часто приезжал в Москву, и мы отправлялись с ним на Просторную улицу к Домбровским.

В 1974 году Мишу Хейфеца посадили. Посадили за предисловие к четырехтомному машинописному изданию стихов Иосифа Бродского, составленному Владимиром Марамзиным после того, как Бродскому было предложено покинуть СССР, — в пику этому предложению. Бродский успел завизировать все четыре тома. Ясное дело, что предисловие не было сугубо литературоведческим, там было и про наши танки, утюжившие Чехословакию, и про многое другое. Называлась статья «Иосиф Бродский и наше поколение». Правда, статья Марамзину не понравилась и не была им принята, вследствие чего он в дальнейшем не пострадал — его выпустили прямо из зала суда, и даже с букетом, поднесенным болельщиками. Получив условный срок, он вскоре убыл за кордон. А Хейфеца посадили (кстати, по доносу одного из соседей по писательскому дому). Началось следствие. Жена Миши примчалась в Москву. Она была музыкант и в таких делах ни бум-бум. Надо было что-то предпринимать, нам казалось тогда, что можно хоть что-то сделать, ну, хотя бы найти хорошего адвоката. Я бросилась к Борису Золотухину (он защищал Алика Гинзбурга), но оказалось, что он и ему подобные уже на много лет вперед лишены работы, а КГБ приставляет к подследственным своих адвокатов. Оставалось идти к Сахарову — куда еще?

Андрей Дмитриевич сразу предложил:

— Сегодня в 18 часов смогу передать за рубеж ваше (жены) воззвание к женщинам мира.

Райка растерялась:

— Но ведь меня немедленно выгонят с работы.

— Скорее всего.

— А можно до шести подумать?

— Подумайте и позвоните.

На душе было как-то безнадежно скверно: передать обращение — лишить куска хлеба двух малолетних детей, оказаться на улице, не передать — упустить хоть какую-то возможность помочь Мишке. Что делать? Что предпринять? Решили — надо посоветоваться с Юрием Осиповичем. С дороги позвонили, он велел приезжать. И мы помчались к нему.

Минут через сорок мы были у его дома (с улицы Чкалова, то есть от метро «Курская» до Преображенки, а там одну остановочку напрямик пешком до Просторной).

Поднялись на девятый этаж (с площадки, почти от двери — лестница на чердак. Чердак, как мне рассказала Клара, жена Ю.О., сыгравший в их переселении в эту квартиру не последнюю роль. Судьбу переезда решила кошка Кася: ей здесь будет прекрасно — гулять на чердаке по ночам с женихами. Оба они, Ю.О. и Клара — кошатники. Ю.О., подписывая книжку, всегда рисовал кошку, а то и несколько). Позвонили. На наш звонок никто не ответил. Мы спустились вниз, сели на лавочку у подъезда и стали ждать. Довольно скоро показался Ю.О. в сопровождении высокой стройной молодой женщины.

— Вот, ходил встречать, знакомьтесь — Ванесса Рэдгрейв, английская звезда. Будет сниматься в «Смуглой леди».

Имя звезды нам тогда не было знакомо, я узнала его много лет спустя, и один из ее фильмов («Blowup» — «Фотоувеличение», режиссер — Микеланджело Антониони) стал моим любимым,— да и не до звезды нам было. Однако она явно поразила нас своим экстравагантным видом: звезда была вся в желтой коже — кожаные брюки, кожаная куртка, перехваченная широким ремнем с большой, должно быть, серебряной пряжкой, усыпанной камнями.

Перехватив наши взгляды, Ю.О. усмехнулся и щелкнул пальцами по этим камням безо всякого почтения:

— Камушки любит!

Кажется, английской звезде все нравилось.

Вошли в квартиру.

Ю.О. велел англичанке поставить чайник и сесть в другой комнате — у нас дела, пояснил он ей, а нам подмигнул:

— Пусть вживается в образ.

Не знаю, понимала ли Рэдгрейв по-русски или Ю.О. сказал по-английски  — все-таки он читал лекции по Шекспиру, да и матери писал из тюрьмы письма по-английски, однако она молча сделала, как он сказал. А мы пошли в большую комнату (какую там «большую», — вся квартира, наверное, метра двадцать четыре, московский стандарт).

Рассказали про визит к Сахарову.

— Нет, ребята, не надо ничего передавать. Толку особого не будет, а с работы попрут.

Достал с полки Уголовный кодекс.

— Для начала сделаем вот что.

И он стал записывать на клочке бумаги, что нам следовало в первую очередь выяснить: что ему шьют, какой статьей грозит, на какие вопросы он может не отвечать, ну, много разных сугубо практических советов и самому Мишке, и по поводу его дела, о чем мы и не догадывались.

Это была немедленная  включенность в чужую беду. Так, наверное, диктовал его собственный опыт и то, что чужая беда была для него его собственной тоже. И мы как-то успокоились. И даже появилась надежда.

Чайник к тому времени почти распаялся. Звезда мирового кино сладко посапывала в соседней комнате на Клариной кровати. Мы выпили чаю с карамельками, всегдашней принадлежностью чайного стола этого дома, и пошли звонить Андрею Дмитриевичу из автомата.

Фильм о Шекспире как-то сам по себе рассосался, зато наша знакомая звезда Ванесса Рэдгрейв в 1993 году получила за правозащитную деятельность премию А.Д. Сахарова.

А Миша Хейфец — четыре года строгого режима мордовских лагерей и два года ссылки в город Ермак в Казахстане — в «родные» места Ю.О.

Когда он освободился, Ю.О. уже не было в живых. Провожая Мишу за кордон, куда он был выдворен после освобождения в течение двух недель, я отдала ему на память тот клочок бумаги с карандашными каракулями Ю.О. Да, почерк у писателя Домбровского был не прекрасный…