НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Мы не вернемся туда

Дмитрий Бавильский. Красная точка: роман. — М.: ЭКСМО, 2020.

«Красная точка» Бавильского, как оптический прицел, безошибочно распознает своих читателей.

Каких таких своих?

Вообще-то новый роман будет интересен широкому кругу читателей старше восемнадцати...

Да, но. Новая книга Дмитрия Бавильского рассказывает о поколении, родившемся в годы застоя, чья юность пришлась на перестройку и девяностые. Для них роман — книга узнаваний и перемен. «Красная точка» подключается к памяти читателя (если подойдет разъем) и запускает механизм воспоминаний, пульсацию которых ощущаешь физически, всеми органами чувств, от зрения (о нем — уже в названии) до обоняния. «Вася уже любил свой подъезд, знал, как он пахнет. Вася испытывал странное волнение, попадая в другие подъезды чужих домов».Айстопперами работают названия главок, на которые откликаешься почти рефлекторно, они немедленно запускают в голове музыку и парад ассоциаций: СВИДЕТЕЛИ И СУДЬИ. ПЛИМ ПЛИМ ПЛИМ ПЛИМ МЫ НЕ ВЕРНЕМСЯ ТУДА.

События книги разворачиваются в уральском городе Чердачинске. Чердачин­ское бытие выписано с такой детализацией, что можно позавидовать состоянию авторской памяти, но это, конечно, совершенно не мемуар и не роман-каталог. Уродливый (зачеркнуто) своеобразный быт — подкладка, канва советского  мифа, уравнивающая всех «простых людей», независимо от географии. Тот быт в целом был вполне пригоден для жизни, но мог оказаться смертельно опасным. Сюжет как из сказки, но реальность — свариться заживо в ванне, налив туда кипятка (из крана с горячей водой) и плюхнувшись, как сделала по пьяни алкоголичка Люба...

Первая часть книги, неторопливая и как бы намеренно вязкая — точный слепок эпохи застоя с ее предсказуемостью, повторяемостью, непоколебимостью.

«Хорошо жить на окраине, будто бы вне регулярного расписания (школа не в счет, так как она похожа на сон) и смотреть, как в палисаднике встает трава в человеческий рост, увенчанный пыльными бутонами отечной мальвы, издали похожей на странницу в домотканом украинском костюме».

Не только цветы и травы, здесь произрастает и могучий детский фольклор, у которого сейчас, кажется, нет аналогов.

Хлеб, соль, вода,

Гном, иди сюда,

Нам нужно три волшебных палочки…

Советское детское мифотворчество зиждилось на двух слонах: страхи и эротика. В байках фигурирует Красная Пленка: снятые на нее получаются голыми. Страхи: пропавшие дети, имена и обстоятельства пропаж долго помнятся и как бы вписываются в летопись города.

Царица советского мифа — Алла Пугачева, роман прошит ею, как красной ниткой (плим плим). Впервые певица упоминается в одном из начальных эпизодов, в кабинете окулиста, где герою по причине упавшего зрения вменяют занятия с красной точкой, нарисованной на стекле. Красная точка — не только прибор для тренировки глазной мышцы, но и точка зрения — советского; впрочем, оптика закономерно меняется. Во что превратится, закольцовывая сюжет, эта красная точка, в начале книги позволяющая между делом посмотреть, что там происходит во дворе?..

Советский двор с его затоптанным цветником, старушками, подружками — гнездилище мифа, врата между домом и остальным миром. Один из мотивов книги, вводящий в повествование: автору требовалось создавать текст в доме, где много лет назад происходили описываемые события. Снять квартиру, войти в те же стены, видеть тот же двор.

Вдохновение, литературный кураж герой впервые почувствует, описывая купол храма во Львове, всю тамошнюю красоту, — в школьном сочинении. Пытаясь рассмотреть росписи, Вася осознает, что со зрением у него что-то не так. Очки, одолженные одноклассницей, показывают, что бывает иначе: резче, четче, видней.

Увы, учительница не оценила сочинение, ибо увидела в нем прежде всего повышенный интерес к теме религии; взволнованно ждущий одобрения школьник получает нечто обратное. Все она, красная точка, советская оптика. А поход к окулисту (глава «ЫМБШ») еще только предстоит...

В ткань романа вплетены многие специфические приметы времени, например, мода на похоронные оркестры. Тема похорон здесь представлена «в ассортименте» — от проводов дворового масштаба (а назавтра здесь будет свадьба) до общегород­ских, когда весь Чердачинск хоронил своих погибших. (Печально знаменитая авиакатастрофа 1979 года, унесшая на небеса пассажиров двух рейсов, включая игроков ташкентской футбольной команды «Пахтакор».) Девочка, подружка главного героя, ходит на похороны, любит похоронную атрибутику и энергетику, такая вот странная мания.

(Вот и мое собственное детство прошло под похоронные марши: процессии тянулись и тянулись, невидимые, за забором детского сада).

Или — кто помнит? — радостно и гордо нести на груди, под расстегнутой курткой (а холодновато), свежеповязанный пионерский галстук, пусть все видят и знают.

Или — школьный выпускной вечер, полный предосторожностей, оборонительных ухищрений и патрулей («водку закопали под яблоней в школьном саду»). От выпускного ждали откровений, чудес, телепортации во взрослую жизнь, но самым ярким событием станет «Гришин фонтан».

«Все популярное в СССР нормировано и подлежит учету» — это о книгах. Главный герой — мальчик из хорошей семьи («стерильной вселенной» звучит в тексте одного из комментариев). Родители — медики, слушают «голоса», сын с ними. Интересно наблюдать, как Вася вписывается, врастает в эту жизнь. «Почему-то важно скрывать от всех (даже родителей) истинные мотивы поступков, казаться на поверхности поведения понятным и легко просчитываемым, но в глубине сознания быть немного иным. Точно есть в груди темная комната, дверь куда закрыта, а ключ потерян».

Вася дружит с тремя девочками-соседками (кланчик); каждая из них прозвучит в его жизни сольным номером, а вначале это хор, бормоталка в детской игре. А вот Вася стоит, забытый, в почетном карауле по случаю смерти Брежнева. Отчислен из комсомола — за ерунду, ерничество, фразочку…

Заметная часть книги — комментарии автора. Они добавляют тексту новые измерения, позволяют применить к советской фактуре современную оптику («Кто ж, например, теперь помнит, что свои квадратные метры нельзя было ни продать, ни купить, но только увеличить с помощью обмена?»).

Бавильский разворачивает мини-сюжеты вокруг многих «советских неврозов». В некоторых эпизодах сгущается весь стыд советского детства, отрочества, юности. В финале текст о «том времени» прорывается в настоящее, соединяя «тогда» и «теперь» головокружительным (столовращательным) сюжетным ходом, — только на сей раз вызывают не гнома...

С нелинейным повествованием, меняющий темп, то сжимающийся, то ослабляющий хватку, роман исследует физиологию памяти.

Татьяна Риздвенко