НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«верхней ноты не возьми…»

Елена Погорелая. Медные спицы. — М.: Воймега, 2018.

Не скрою, выхода этой книги я ждала давно и с нетерпением. Ранние стихи Елены Погорелой читала с экрана, не замечая монитора. Понимаю, что критерий не универсальный, но для меня значимый: их легко читать с экрана, они сами собой учатся наизусть, прежде всего потому, что в них отчетливо и свободно звучит «верхняя нота», — звонкость печали, красота разлуки, изящество поэтической мелодии.

Дебютная книга стихов литературного критика, специалиста по творчеству Иосифа Бродского, кандидата филологических наук Елены Погорелой написана отнюдь не рукой дебютанта. И это не случайный заход критика, уставшего критиковать, на критикуемую территорию. Это книга сложившегося автора, в которой все лучшие черты ее литературно-критического письма (да, обычно бывает наоборот) получили свое поэтическое инобытие. Точную характеристику стихам Погорелой дает в своей содержательной рецензии Андрей Пермяков: «В каждом из своих недлинных стихотворений поэт хочет сказать сразу и все. Если даже не все обо всем, то по крайней мере все о предмете высказывания». Книга стихов в целом тоже — сразу обо всем, на пределе сил, и как бы даже без надежды на продолжение. Именно поэтому в ней нет ни одного проходного или, точнее, бессобытийного текста, написанного на голом мастерстве или на инерции стиля.

Елена Погорелая — ценитель поэзии, но ее стихи, полные аллюзий и культурных ассоциаций, все равно не только для ценителей, а для всех: искушенных и неискушенных в современных трендах и «актуальных практиках». Явление поэтической «актуальности», кстати говоря, много сложнее, чем элементарная борьба верлибра и силлаботоники. В понятие «актуальность» в самом широком смысле слова в негласном виде входит запрет на красоту стиха, который опознается как фальшь и дурная провинциальность.

Погорелая, конечно, знает обо всех искушениях современного автора и… принимая их к сведению, существует в поле всевозможных «стратегий» и «практик» с чувством собственного достоинства. Если она и переходит на нижнюю ноту, уходит в тишину и темноту почти забытого, почти запрещенного прошлого, то потому, что так надо, а не потому, что так принято. Если она и откликается на подземный гул стихов Бродского, Лосева, Цветкова, Кековой, Меламеда, то потому, что дышит тем же воздухом экзистенциального поиска, а не потому, что стремится скопировать понравившийся мелодический рисунок. Мало можно встретить в современной литературной жизни стихотворцев, которым было бы настолько все равно, найдут ли в их стихах пресловутое влияние Бродского, насколько в «тренде» сегодня, скажем, обращение к этническим — в случае Елены Погорелой — цыганским корням и не сочтут ли старомодным классическую просодию ее стихов, не омрачаемую никакими формальными неправильностями.

Колыбельная, полудрема, глухая тревога, длинная строка, темный двойник золотой рыбки навевает легкую жуть своими плавниками… что-то одновременно очень культурное и очень «аутентично-народное», не оставляющее места автору, — и мы примерно уже угадываем, как дальше будут развиваться «поэтические события», как вдруг первый звонок: эта самая литературно-народная «золотая рыбка» вдруг оказывается свидетелем/причиной настоящей человеческой беды, передаваемой из поколения в поколение:

              Золотая рыбка, трепещущим помавая

              плавником, обходя крючки и кривые снасти

              с перламутровым перстнем в разорванной рыбной пасти

              приплывет и сманит — как деда, отца и брата — в те моря,

              из которых к матери нет возврата.

И началась эта история не на тебе, и закончится она не тобой, а одиночество твое в звездном ли, дождливом ли мегаполисе — это только верхушка айсберга.

Здесь мы видим и финал, и начало драматической коллизии, лежащей в основе книги стихов Погорелой: драма разрыва, которая на роду написана, в генах прописана, передана «литерой наборной, клеткой кроветворной», которая накрыла наш мир радиоактивным облаком («медные спицы» — заголовок книги — мелькают в руке «уроженки Чернобыля»).

А все-таки внутри этой мировой и родовой драмы всегда остается авторская точка присутствия здесь и сейчас. Причина в прошлом, но болит — сегодня. В каждом стихотворении Погорелой есть точка входа в авторскую историю, одновременно простую и пронзительную:

              Оборвав губой блесну

              В темной заводи привыкну

              К лучеперой веренице

              Распластавшейся по дну

              Прежний облик откреплю

              Боль в губе перетерплю

              как же я тебя люблю

              как же я тебя люблю

Два раза повторенная строчка и заземляет стихотворение до документальной простоты и возвышает его до лирической высоты.

В каждом стихотворении эта точка присутствия — всегда только намек, но она-то и является центром лирического высказывания.

Стихи Елены Погорелой написаны в присутствии классического адресата жен­ской лирики. Они, в общем-то, про любовь, земную и небесную, про детей, чужих и своих. Они о вечном одиночестве любящей женщины, дочери, матери, жены, возлюбленной. О том, что мужчина «боится выглядеть лохом», а женщина не боится смотреть в ледяную заводь смерти.

Все это есть — и ничего не значит. А в итоге и поверх всего этого, земного и заземленного — блеск поэтической красоты, которая и становится окончательной правдой, взыскуемой лирической героиней, ее судьбой, ее оправданием.

Екатерина Иванова