ОБРАЗ МЫСЛИ

Об авторе | Шамиль Идиатуллин — журналист, писатель, лауреат премии «Большая книга», автор «Знамени» с 2006 года (повесть «Эра Водолея», № 6).

Шамиль Идиатуллин

Выгнать козла

В Советском Союзе было принято сравнивать всевозможные достижения в области образования, электрификации и производства чугуна с уровнем 1913 года. Советским школьникам это казалось малообоснованной глупостью: 1913 год был страшно далек, Первая мировая война считалась второстепенным событием, совершенно несопоставимым с Октябрьской революцией 1917 года, Великой Отечественной войной 1941–1945 годов и освоением космоса. И уж тем более мало кто из советских школьников и взрослых задумывался хотя бы однажды о том, что именно Первая мировая война стала первой пунктирной чертой, по которой сломалась история всего человечества. Человечество стало другим, сразу, все и практически на всех уровнях.

Изменились костюмы и прически, песни и приветствия, представления о съедобном и несъедобном, половые и телесные привычки, гражданства и вероисповедания, степень милитаризации, партийности и прокуренности, государственные и семейные устои, границы стран и нравственных законов, и вообще все сущее под звездным небом.

Первая мировая война покончила с бородами и пышными одеждами, а также с беззаботностью и верой в добрых царей: просто потому, что бороды, пышные одежды и добрые цари не лезли ни в противогаз, ни в окоп.

Первая мировая война рихтовала человечество под собственную моду весь ХХ век: Вторая мировая стала очевидным последствием Первой, как и события второй половины столетия были последствиями событий первой половины.

Волны от того эпицентра улеглись лишь к десятым годам ХХI века. Мир вернулся к сытому, пышному, прекраснодушному и бородатому 1913 году, только на цифровых стероидах. Большие проблемы представлялись если не решенными, то понятными, поэтому настала пора понять маленьких: меньшинства, маргиналов, миноритариев, малых сих. Витриной процесса оказалась поп-культура. Маргинальные персонажи низшего ее слоя, дешевых газетных стрипов, выбились в главные герои планеты — причем самыми главными оказались Спайдермен и Бэтмен, вдохновленные самыми мелкими, пугающими и никуда не годными вообще-то тварями: пауком и летучей мышью.

Это было так по-человечески и так милосердно: ведь мы такие большие и сильные, а летучая мышь такая маленькая.

А коронавирус и того мельче.

Ровно на пике осознания того, что истории про летучую мышь могут быть смертельно серьезными, летучая мышь покончила с предыдущей историей человечества и начала новую. Ее новизна пока не всеми замечена и не особо выпирает. Но среднестатистические картинки «Обычная жизнь 2019 года» и «Обычная жизнь 2020 года» отличаются кардинально.

История коронавируса вообще замечательно иллюстрирует тезис про предсказуемость и планируемость будущего и про то, как даже угаданные и затасканные до дыр его элементы оказываются совершенно иными.

Человечество опять резко сменило телесные привычки, дресс-код, распорядок дня и недели, стратегические и текущие интересы, систему приоритетов и тональность общения. И почти мгновенно решило, что новый мир — это норма.

Норма — это добровольный отказ не просто от социальной жизни, но вообще от любой жизни, протекающей за порогом наглухо запертого дома.

Норма — это мир без спорта, компаний, развлечений, громких звуков и дрели за стеной.

Норма — это возможность не просыпаться по будильнику, а если проснулся, не вставать с постели, а если встал, не надевать штаны, а только пиджак.

Норма — это выученная агорафобия, гаптофобия, геронтофобия, далее по списку.

Норма — это семиотический рай, сокрушительная победа цифры над аналогом, признание кучки пикселей на экране равными живому теплому собеседнику, друзьям, человечеству.

Норма — это спешное обновление списка страхов и предрассудков: никаб и прикрытое маской либо повязкой лицо быстро превратились из символов смутной опасности в маркеры безопасности, зато открытое лицо, рука и смущенное покашливание стали, наоборот, сигналами тревоги.

Норма — это готовность подчиняться, отчитываться, украшать себя клеймами и просить разрешения у тех, там и тогда, перед кем, где и когда это излишне и не очень нужно.

Норма — это ежеутренний подсчет покойников и сравнение чисел в разных странах городах и районах.

Норма — это все более неочевидная взаимосвязь между экономикой и потреблением, между государством и обществом, между политическими решениями и практикой выживания.

Норма — это замена действия ритуалом, восходящая в карго-культ: если объявить эпидемию выдохшейся, она выдохнется, как не взойдет солнце, если подписать соответствующий указ.

Норма — это окончательное испарение веры властям, экспертам и собственным ощущениям.

Норма — это быстрое изменение нормы на еще более причудливую и не слишком следующую из предыдущей.

При этом норма нарабатывается быстро, а искореняется с трудом. Может, и никогда. Особенно если воспринимается она как причудливый, но незыблемый комплекс, каждая часть которого равно необходима и неизбежна.

Известен древний рецепт, который помогает справиться  с невыносимо­стью жизни: заведите козла. Прямо дома, в спальне. А когда устанете от вони, грязи и внезапного бодания в бок, выгоните козла. И жизнь снова окажется прекрасной.

Беда не в том, что мы живем в одном доме с козлом. Беда в том, что за компанию с этим козлом, который забрел к нам вроде как нечаянно, в дом к нам завели еще нескольких козлов — мы даже не заметили, сколько именно. И если самый первый, мы верим, когда-нибудь выйдет, то остальные останутся. Потому что они для нашей же безопасности, для тепла, для удобства и для того, чтобы мы не дремали без бодания в бок. И добровольно эти козлы наш дом не покинут. Потому что мы их не замечаем, как не замечали сладости свободы перемещения и дыхания еще несколько месяцев назад. Тогда эта свобода казалась нам столь же естественной, как нынешние нормы несвободы.

Но несвобода не может быть естественной.

2020 год стал годом жертв, с которыми так не хочется мириться, что их не принято замечать. И он стал годом тотального разделения.

Человечество принялось увлеченно делиться. На старых и молодых. На санитаров и скептиков. На осторожных и бескомпромиссных. На тех, кто хочет всех спасти, и тех, кто не хочет, чтобы его спасали так грубо и глупо. На тех, кто видит в пандемии беду, и на тех, кто видит в ней богатые возможности. И тут же — на проверяющих и проверяемых, на черных и остальных, на сочувствующих и утомленных.

И впервые государства, много государств, почти все, продекларировали, что жизни важнее. Любые жизни важнее всего остального: экономики, выборов, парадов, национального величия. Зачастую эта декларация была вынужденной, неискренней и пустословной. Зачастую заставляла вспомнить целую кучу знаменитых сюжетов и персонажей, от сказочного мальчика, невовремя кричавшего «Волки!», до гуляки из анекдота, который пытается угостить весь бар за счет не подозревающего об этом незнакомца. И все активней в реальность продираются Страж-птица из рассказа Роберта Шекли и Механический Пес из романа Рэя Брэдбери, готовые следить и карать нарушителей нормы.

1984 год в очередной раз оказался гораздо ближе к нам, чем 1913-й.

В общем, спасибо за попытку.

Намерения были самыми благими, и ими по-прежнему вымощена дорога в ад. А ад — это другие, в том числе свои. Это вслед за Жан-Поль Сартром подтвердят миллионы людей, на месяцы приговоренных к прилежной семейной и частной жизни. Миллионы хлебнули элитного режима, ранее доступного только творцам, затворникам, агорафобам и аддиктам.

Оказалось, так можно.

Оказалось, мир можно сжать в точку и жить завтрашним днем, который когда-нибудь да настанет даже в этой беспросветно уютной точке.

Оказалось, это ожидание может заменить саму жизнь.

Может. Но не должно.

Мотив потери от выхода из заточения, тем более комфортного, в раю, в башне из слоновой кости или в родовом замке популярен с древнейших времен. Но с потерями мы разберемся. Нам бы выйти.

И нам бы выгнать всех козлов.