Об авторе | Владимир Валентинович Седов (17 ноября 1960, Москва). Предыдущие публикации исключительно в журнале «Знамя» — «Озирается башня на дальнем углу» (№ 3, 2017); «Лампы вечерней чертёжной» (№ 6, 2018); «Охрой на белом» (№ 10, 2019). Живет в Москве.

Владимир Седов

Ветер в окна фабрики камвольной

Дербент

Есть странные стечения дорог,

которые приводят к карантину.

Есть карантин. Он вроде бы помог,

но надломил хребтину паладину.

Есть странные стечения судеб,

рассеянные новою бедою.

И целый день играет на дуде

весенний ветер над морской водою.

Ничто не прикасается к нему,

пока он разошёлся на просторе,

но он находит для себя тюрьму

в безлиственных вершинах осокорей.

Лежит Дербент до моря подо мной,

земля сухая, ждущая молебна.

Между горами, морем и весной

есть родственная связь. Она волшебна.

* * *

Всё дело в сочетании созвездий

твоих домов, упрямая Москва.

Я опишу тебя рифмованно, без лести,

пока встаёт полком весенняя трава

в закрытых парках, на покинутых газонах,

как прорастают копьями слова

невиданного, невозможного фасона,

как выбритая горем голова.

* * *

Какая жадность к этой странной,

Измученной пустой земле,

Где белокаменные храмы

Как будто кубки на столе.

Какая нежность к этим людям,

К их тёплой жизни на ветру,

И в наступающем безлюдье

Их появленье поутру

Мне кажется таким же чудом

Как этот сахарный собор,

Сравнимый, может, с пермским блюдом,

Где смят серебряный убор.

Устюжское Благовещение

Ты спросишь: «Для чего здесь это золото

на пышных волосах и рукаве,

и почему же целое расколото

на две фигуры? Больше, чем на две?»

А я тебе отвечу, что так водится,

что свет под утро побеждает тьму,

что ангел здесь красивей Богородицы.

А почему? Не знаю почему.

* * *

И настала тишина в конце субботы,

хоть и раньше здесь стояла тишина.

Посылает колокольные длинноты

только звонница шатровая одна.

Этот город притворился безуездным,

незнакомым душным городком,

и стоят моргающие бездны

над его лукавящим мирком.

Может, принял он созвездие полыни,

уязвляющей в бою любую рать.

То ли снова скоро жизнь нахлынет,

То ли так и будем зимовать.

* * *

Скольженье по холмам,

То спуски, то подъёмы,

И небом дополна

Налиты водоёмы.

Счастливая страна

Оцепенелых башен

С повадкой пластуна

У каменистых пашен.

Послушай, берегись,

Не будь женою Лота,

Смотри, не оглянись

На милые болота.

Там происки любви,

Там вечная разлука,

То в роще соловьи,

То пение без звука.

Но смысл утаён

Волнистого движенья

От полноты времён

До сонного мгновенья.

* * *

Смотри, как поднимается пучина:

то старится, то снова молодеет,

в её волнах сокрытая причина

сама собою правит и владеет.

Шлепком по камню — вроде бы не больно,

ударит шторм по боковине мола —

как ветер в окна фабрики камвольной

в Ивановской губернии. Эола

не поминай. Вздымается и пухнет,

и отступает головною болью,

то воздвигается как башня, а то рухнет,

то ртуть, то квас, а то тягучий олей.

Смотри на это с безопасной выси,

промокшего пустого променада.

Всё так. И ничего не повторится.

И кажется теперь уже не надо.

* * *

Как кончается лето:

Ошалевшим прибоем,

Сокращением света,

Примиреньем с собою.

Это тоже потеря,

Что не слышал о смерти,

Как глухая тетеря

На рассветном концерте.

И осеннее злато,

Что разлито по логам,

Это тоже расплата —

Пусть возвышенным слогом.

И сильнее докуки,

Как бы мы ни серчали,

Что-то выше разлуки,

Что-то больше печали.

Поморье

И не каждый из нас начинает скучать по тому,

Что струится вокруг, но не видно простыми очами,

И не всякий способен спокойно идти на корму,

Чтоб не быть хоть мгновение между гребцами.

Что за тайная сила толкает нас прочь от друзей,

От любимых, от места рождения, отчего дома?

И вчерашняя жизнь смотрит в спину нам как ротозей

На знакомый корабль, прошедший черту волнолома.

Циклон

Бог дождей затяжных,

Песню громкого стука пропел бы,

Чтобы были ясней

Все затишья твои и пробелы.

Чтобы слышался ритм,

То наплыв гопака, то мазурки,

То ли купольный Рим,

То ли маковицы в переулке.

Ведь и мёртвая зыбь,

И кручёная цепь путешествий —

Только частая дробь

По заржавленной жести.

* * *

Я настырный паломник.

И дойду до заветного места.

Я от самой Коломны

Слышу гром молодого оркестра.

Всё опять только завтра,

И не будет ни сна, ни ночлега.

Лишь шагающий автор

Встретит горы Ливана из снега.

Мне открыт вечерами

Полог августа — небо в лампадах,

Но за теми горами —

Иордан в голубых перекатах.

Виделебье

Почти что середина лета; это значит,

что скоро всё подёрнется ночами,

с такою силой рассыпая звёзды,

что нечего об этом говорить.

Сижу и грежу: в сотне километров

отсюда, над течением Черёхи

белеет храм как статуя из гипса —

Николы в Виделебье на погосте.

И у него по верху барабана

бегут живой строкою буквы вязи,

и повествуют о прошедшем благочестье,

и называют чьи-то имена.

Я это место никогда не пропускаю,

я жду его за петлями дороги,

и выхожу из собственной машины,

и провожаю взглядом из чужой.

Сейчас я думаю о храме и селенье,

что притворились чуть ли и не раем

с торчащими из речки валунами

да ивами по берегам крутым.

И страшно мне. Я знаю: что приходит

за тёплым ещё августом вослед.

И ветер над оплывшим стеарином

мне чудится. А может — мокрый гипс.

* * *

Вся наша жизнь как ладан на ветру,

как запах флоксов в келье монастырской,

и если я когда-нибудь умру,

то, видно, от болезни богатырской.

И если ты когда-нибудь умрёшь,

пусть твой уход не будет связан дрожью;

нас уберут — как убирают рожь,

посыпанную порохом дорожным.