НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Извне и изнутри

Дюла Свак. «Идеи и музы»: Тайны русистики / Под общ. ред. М.С. Петровой. — М.: Аквилон, 2020. — (Гуманитарные науки в исследованиях и переводах. [Т. XII])

А что, у русистики есть тайны? — удивится читатель, еще и не открыв книги. Как же им не быть: таинственно все, скрытое от поверхностного взгляда, а у той дисциплины (сложнее, шире, глубже: той формы взгляда, того образа жизни — и даже не только интеллектуальной), которую представляет и развивает автор книги, таких аспектов множество. О неочевидных внутренних смысловых ходах своего дела Дюла Свак — венгерский историк, публицист, организатор науки, основатель и руководитель Центра русистики Будапештского университета им. Лоранда Этвеша — знает как мало кто. Хотя бы уже потому, что эту область знания и практики он во многом и создал, определил ее принципы и содержание. И совсем недавно, между прочим, — еще на нашей чувственной и эмоциональной памяти, в девяностые годы.

Понятно, что изучением русской истории и культуры в Венгрии занимались и раньше (об этом в книге — эссе «Венгерская историческая русистика»). Тем не менее автор, к удивлению несведущих, замечает, что даже в 1970-х, в самый, казалось бы, разгар социализма, когда все русское, то есть (настаивавшее на своей синонимичности ему) советское, в братских странах насаждалось с особенным усердием, «изучение русской истории в Венгрии еще переживало период детства». По-настоящему же все началось лишь после того, как социализму и советскому доминированию в Центральной Европе вообще и в Венгрии в частности пришел конец, интерес и симпатии к России перестали быть официально обязательными, освободились как от идеологии, так и от сопротивления ей и стали делом свободного выбора и личного усилия. Никакой безмятежности, а тем более — гармонии с новыми властями и новыми массовыми настроениями это не означало, скорее, напротив, — «я, — замечает Свак, — никогда не состоял и по сей день не состою в хороших отношениях с властью». Но, во всяком случае, те, кто занялся соответствующими исследованиями после «смены режима», силою самих исторических обстоятельств были поставлены в положение в некотором роде первопроходцев. Нужно было закладывать основы.

Свак был в числе тех, кому пришлось «отвечать на макровопросы, писать обобщающие работы, издавать источники на венгерском языке, создавать инфраструктуру научных исследований и университетского обучения, обновлять прежнюю историографию, основанную на приукрашивании прошлого России, и знакомить с новыми результатами широкие слои интеллигенции». Именно ему случилось проговаривать для венгерской аудитории многие принципиальные вопросы, связанные с нашей историей и культурой (тех, кому интересно, какие именно, автор отсылает к своей вышедшей два года назад книге «Идеи и дела», содержащей репрезентативную картину его исследовательской работы; много дает в этом отношении и включенная в настоящий сборник его библиография). Вообще же наиболее важными своими достижениями Свак как историк в классическом смысле считает «мысли о проблеме “русского феодализма”, расширение хронологических границ “раннего феодализма” до 1649 года, описание европейскими терминами развития России в Средние века и раннее Новое время, сравнительную историографию царствования Ивана IV и Петра I, а также более взвешенный подход к проблемам самозванчества».

Но самое интересное все-таки то, что он с коллегами фактически создал новую культурную форму. Новый — по крайней мере, для своей страны, но тем самым и вообще — модус культурного действия.

Созданная (и возглавляемая) Сваком в Будапештском университете магистратура по русистике — единственная не только в Венгрии, но и — по словам автора — «во всем мире».

«Наш диплом, — рассказывает Свак одному из интервьюеров, — охватывает более широкую сферу деятельности, чем традиционный гуманитарный диплом: мы готовим экспертов по России». Широкого профиля — от дипломатии до заключения сделок на предприятиях. А для этого — понимающих русскую жизнь и ориентирующихся в ее условиях.

Кое-что об истории и смысле (венгерской) русистики получаем теперь возможность узнать и мы, и прежде всего — о том, что такое, собственно, она сама: чем она отличается от истории России, от истории и теории русской культуры (вот этим и отличается: практической ориентацией — с основательным, однако, теоретическим фундаментом; объемностью взгляда), от, наконец, взгляда русских на самих себя. А также о героических первовременах становления необходимых для ее существования институтов и о мотивах, которыми в этой работе руководствовались ее энтузиасты (об этом особенно — в разделе под названием «Alma mater»).

По внешним признакам книга будто бы фрагментарна — составлена из многих вполне самодостаточных текстов. Больше половины ее занимает аннотированная библиография Свака, начиная с докторской диссертации 1980 года «К вопросу об оценке Ивана IV», и представляющая его не только как историка, но и как публициста, эссеиста (в том числе под гетеронимом «Иван Квас» — это персонаж, не вполне тождественный автору, с собственным характером, набором интонаций и углом зрения на мир) и редактора. Уже по одному этому списку литературы складывается содержательное представление о том, как развивалась представляемая автором область мысли. Предшествуют библиографической части скромно названные «письменными иллюстрациями» к ней статьи и эссе, сгруппированные в шесть разделов и касающиеся разных сторон области профессиональных интересов автора, «главного венгерского русиста», как называет Свака одна из интервьюеров, Мария Лопатто (интервью разных лет — еще одно приложение к основному тексту книги).

На самом деле перед нами — интеллектуальная автобиография профессора Свака (неотделимая, впрочем, и от эмоциональной, и от ценностной его истории, в заметной степени и определявшаяся ею). А в некотором смысле — и роман: опять-таки главным образом интеллектуальный, но не лишенный и авантюрности роман автора с русской культурой, историей, с русскими вообще. Без — что особенно важно — идеализации столь увлекающего его предмета.

Говоря о русистике Свака, мы неспроста чуть выше поставили рядом с этим словом в скобках уточняющее слово «венгерская». Оно тут совсем не лишнее. «У русиста нет национальности», — со свойственным ему вкусом к парадоксальности замечает автор в «Десяти заповедях русиста» и уточняет: это-де потому, что «он всегда служит, прежде всего, общечеловеческому и лишь потом национальному делу. <…> ведь наука по своей сущности универсальна».

Национальности-то, может, и нет, зато несомненно есть национальные, социальные, культурные обстоятельства, изнутри которых человек видит универсальное, в которых он строит свою профессиональную деятельность и которые во многом определяют особенности его интеллектуальной траектории. Это легко видеть и на примере самого автора, истоков его внимания к русской культуре. Если бы родители венгерского мальчика не работали в социалистические времена в Монголии и ему не пришлось бы учиться там в русской школе, — все могло бы быть совсем иначе; не говоря уж о специфически-местном сопротивлении среды, которое ему пришлось преодолевать, создавая Центр русистики в Будапештском университете.

Будучи в заметной мере интеллектуальной автобиографией, книга выходит далеко за эти пределы, рассматривая и вопросы куда более общие, прежде всего — вопрос о том, как устроено восприятие нашими народами друг друга. Много любопытного (в основном — в разделе «Что такое русофобия?») сказано о том, много ли современные венгры знают о русских (увы — не слишком), как они вообще их воспринимают и в какой мере на этом восприятии сказалось то, что на протяжении одного только XX века наши народы не раз обращали друг против друга оружие (вы не поверите: куда меньше, чем можно было бы ожидать). Узнаем мы и представления об этом самого Свака — изложенные в разделе «Что значит быть русским?».

И тут рецензент дерзнет заговорить от первого лица. Русский, мнится мне, — тот, кто говорит и думает по-русски, — оказываясь таким образом носителем русского языкового и культурного сознания. А Свак, между прочим, свои тексты, попадающие в руки русского читателя (а в том, что «Идеи и музы» — не первая его русская книга, легко убедиться, перелистав библиографию), пишет именно по-русски, в случае же, если вначале они пишутся по-венгерски — как случилось и с некоторыми частями этого сборника, — сам их переводит. О том, что автор изъясняется не на родном ему языке, почти не догадаться. Так что, говоря о русских, — он в какой-то мере видит не только извне, но и изнутри. Как свой.

Ольга Балла