НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Треснувшие зеркала

Мария Малиновская. Движение скрытых колоний. — Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2020; Мария Малиновская. Каймания. Самара: Цирк Олимп +TV, 2020.

Книге «Каймания» очень повезло: оказавшись литературным событием, она не сделалась объектом внимания массовой культуры. В противном случае шум был бы неизбежен. В самом факте внимания ничего плохого нет, но разговор мгновенно ушел бы от поэтического и культурного смысла книги к пережевыванию этических моментов. Собственно, и в литературных кругах о «Каймании», материалом для которой послужили разговоры психически нездоровых людей, много говорили в прикладном аспекте. И разговоры не всегда были комплиментарны.

Претензии колебались от абсурдных — мол, автор все это выдумала (вариант: цинично воспользовалась материалом больных людей), до изощренных и в принципе имеющих право на существование. Присутствовал, скажем, такой аргумент: вдруг выздоровевший человек ознакомится со своим прежним бредом и заболеет вновь? Имея минимальные знания по этой теме, такой вариант могу исключить полностью.

То же самое надо сказать и насчет подозрений в фальсификации. Приведенные речевые паттерны очень характерны и узнаваемы. На фоне стертой, будто в самом деле несобственной речи, больной выдает пугающе точные и действительно поэтические сентенции: «Я болею плохим голосом», или «у мамы в животе скользко и можно захлебнуться». Рискну предположить границы вмешательства автора в речь информантов: помимо ритмического членения — порой довольно парадоксального разбиения на строки — имела место своеобразная техника блэкаута. За исключением финального раздела, собственно, и названного «Голоса», скорее всего, происходила некоторая очистка речи больных от повторов, междометий и других продуктов расщепленного разума (термин «шизофрения» и означает в переводе «расщепленный ум»).

Намного интересней другое: отбор спикеров. Обратим внимание — все без исключения действующие и говорящие лица книги страдают. И страдание это крайне телесно, даже когда речь идет о сущностях, посторонним людям неясных:

Мои голоса были застрявшие. Не могли

покинуть землю. Очень страдали.

Но куда сильнее мучаются сами носители голосов:

в животе родилась птица ножа нет есть ножницы

можно разбить зеркало и осколком вскрыть живот и достать

птицу потом уйти из дома подкараулить подростка

и размозжить ему череп

В этом фрагменте присутствует попытка переноса своего непрерывного и невыносимого ужаса на другого, однако чаще герои ощущают ареной войны именно свое тело. Идет борьба между собственной, осознаваемой, оберегаемой личностью и оккупантами. У женщин происходит реально воспринимаемое как мучительные роды ежедневное производство легионов «ангелов» или «бесенят» — варианты, часто встречающиеся в клиниках, описанные в многочисленных руководствах и ставшие одним из главных источников легенд, приводивших во времена оны «ведьм» на костер: мол, сама созналась, что выпускает легионы демонов в наш мир.

Подобные ситуации для больных шизофренией, представляющей собой, по словам Владимира Леви, «мусорную кучу неуточненных диагнозов», типичны, но отнюдь не единственны. Заболев, человек может пребывать со своим телом в очень комфортных отношениях. К примеру, носители бреда преследования записываются в фитнес-центры, дабы быть готовым дать отпор. Или, увы, на курсы стрелков. Тело может просто радовать своего носителя, как это бывает при расстройствах нарциссического типа; может быть не осознаваемым, как при мании величия, бреде изобретательства или, скажем, у бабушки, воображающей себя гимназисткой и ждущей, когда мама поведет ее на вступительный экзамен. Да и с психическими двойниками бывает подобие дружбы. Дружба эта кошмарна для окружающих, но безболезненна для самого носителя: да, я убил, но это был не я, а тот, кто живет со мной в одном теле.

Все это варианты реальные, распространенные, но в «Каймании» не представленные никак. Здесь тело — сугубый источник боли. То есть явленные в книги люди, с нашей точки зрения, больны психически, но с точки зрения собственной, это исключительно физическая болезнь:

а самое страшное началось

как будто шея и тело превращаются в волосок

мысленно разрезаю лезвием

этот волосок

и из волоска

снова трансформируется

нормальное тело

Вопреки молодости, Малиновская присутствует в поэзии очень давно. И стилистика ее поэтик менялась. Марию даже упрекали в сознательной перемене манер ради конъюнктуры. Однако вспомним ее ранние стихи. Они почти целиком состояли из конфликта между телом и психикой, из своей и чужой боли:

…влюбленный художник

для такого любимой лицо рассекал,

пятилетний маньяк,

на солнце глядевший,

такого не видел.

Или:

Если человек психически болен,

или гениален,

или если он убийца,

мне больше ничего и не надо.

В ранних текстах был явный диссонанс: мучительные темы и жесткий ритм соседствовали с довольно нежной музыкой стиха. Возникало противоречие. Так что движение в сторону актуальной стилистики было предсказуемым, хотя, конечно, и не единственным вариантом развития: движения от «поэтичности» к сути поэзии. Обращение к чужому опыту оказалось крайне органичным. Хотя, конечно, главные открытия автор всегда делает независимо от внешней среды.

И книга «Движение скрытых колоний», вышедшая одновременно с «Кайманией», тоже начинается со слова «тело»! Звук сделался тверже, а образы остались прежними: огонь во всех видах, смертельно больные люди, выскобленные животы беременных, где не нашли и следа ребенка. Словом, тема: «как долго каждое тело как тяжко / идет в нем жизнь» автора не отпускает.

Разве что возникает образ-антипод: рыба как многозначный символ. В том числе символ жизни на грани понимания: нечто еще не абсолютно чужеродное, вроде сколопендры, но очень не близкое. Почти последнее, воспринимаемое как жизнь, подлежащая интересу именно в качестве жизни. Таракана человек давит рефлекторно, а рыбой часто любуется.

То есть в новых стихах идет исследование даже не глубинных слоев психики, не бессознательного, а вегетативной нервной системы. Человек, например, счастлив, а вегетатика знает, что он неотвратимо стареет, и подает человеку сигналы, влияющие на психику. Порой — до сумасшествия. Все это интересно, важно, но в какой-то момент охватывает досада: неужели нас ждет повтор сказанного Малиновской ранее, но теперь — иным методом и на ином уровне?

К счастью, нет. Последняя треть книги, начиная с большого цикла «Время собственное», стартующего словами: «документальное искусство это подлость / я не хочу никакого документального искусства» — совсем иная. В стихах появляется равный другой. Не больной, не требующий жалости. Страдающий не ментально, а реально. Переживающий войну, бедность, предательство рядом живущих. И сохраняющий самость:

на каждой презентации хочется

сбросить туфли и пройти босиком

или построить всех

и прыгать друг через друга

Боль остается, но это совсем другая боль:

боль срастания сильнее боли разделения

срастания двух сущностей

противоположных как день

понимание физиологично

до предела

Вот так: книги Малиновской радовали при чтении сами по себе, а поворот, случившийся ближе к финалу «Колоний», оказался отдельным приятным шоком. Шок пройдет, а радость останется.

Андрей Пермяков