И. Г. Милославский
Что такое хорошо
и что такое плохо
по Пушкину
— Пушкин был революционер.
— ???
— Он писал: “Октябрь уж наступил!”
Из старого анекдота
Наверное, празднование юбилея А. С. Пушкина приведет к тому, что его строки будут одними впервые прочитаны, другими перечитаны, третьими заучены наизусть, четвертыми произнесены по радио или с экрана телевизора, пятыми... Однако остается неясным и непроверяемым то, насколько близко удастся в результате этих занятий приблизиться к миру личности Пушкина, к его мыслям, чувствам и оценкам. Мы, разумеется, можем гордиться тем, что многие пушкинские строки выступают для наших современников в качестве прецедентных текстов: Уж небо осенью дышало, Любви все возрасты покорны, Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил...
Однако остановимся на минуту и попросим продолжить строфу, начинающуюся утверждением о великой силе любви. Обычно вопрос либо остается без ответа, либо удается услышать продолжение из арии Гремина, к тексту которой сам А. С. Пушкин не имел никакого отношения, как и к задаче, стоявшей перед создателями оперы “Евгений Онегин”, — написать эффектную арию для баса. Впрочем, в арии Гремина, утверждающей радость любви для людей любого возраста, содержится мысль, абсолютно противоположная той, которая имеется в соответствующей строфе романа А. С. Пушкина:
...Но юным девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям...
...Но в возраст поздний и бездомный
На повороте наших лет
Печален страсти мертвый след...
А кого именно, нас, заметил старик Державин? На этот абсолютно законный вопрос обычно тоже либо вовсе не отвечают, либо сообщают о том, что среди лицейских друзей А. С. Пушкина было немало и других стихотворцев. Н. А. Еськова убедительно разъяснила, что нас в этом случае обозначает “автора и его музу”. Очевидно, что и в первом, и во втором случае необходимо было хорошо знать те контексты, в которых выступают соответствующие пушкинские строки, последующий — в первом случае и предшествующий — во втором.
Но бывают задачи потруднее. Среди них та, которую поставил С. М. Бонди. Читаем у А. С. Пушкина:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
Что значит не смываю? Даже и “не пытаюсь” или “не могу, хотя и пытаюсь”. Подобная неопределенность вообще характерна для многих русских глаголов несовершенного вида с отрицанием (не понимаю по-немецки, не разжигаю костер, не встаю с кровати и мн. др).
Справедливости ради отмечу, что более вероятным (sic!) является именно первое значение, отрицающее сам факт действия, а не обозначающее его безрезультатность. Однако существенно, что в ситуации с последней задачей недостаточно просто более широкого контекста, необходимо понять, в каком именно значении употреблено А. С. Пушкиным то или иное другое слово.
Бесспорно, язык произведений А. С. Пушкина, хотя и понятен его нынешним читателям, претерпел за прошедшие полтора века существенные изменения. Одни из этих изменений лежат на поверхности, касаясь либо существенно изменившейся социальной или технически бытовой стороны жизни, либо формы языковых знаков.
Очевидно, что пушкинские вельможи, поручики, статс-дамы, камерюнкеры, возки, свечи, трактиры не соотносимы с нынешними дилерами, ядерщиками, спичрайтерами, самолетами, пейджерами, телевизорами или Макдоналдсами. В современном языке не употребительны встречающиеся у А. С. Пушкина слова любоначалие или мелкомыслие, сейчас глагол убежать не сочетается с родительным беспредложным имени (тленья убежит), а вместо натуг говорят натуга.
Однако наиболее важными для глубокого и верного проникновения в пушкинский мир являются те случаи, когда изменялась не форма, но значение тех слов, которые употребляются и в современном русском языке, и в языке А. С. Пушкина. Профессор П. Я. Черных даже составил небольшой рассказ из слов, значения которых столь существенно изменились за последние полтора века, что сама ситуация, описываемая в этом рассказе, понимается нашими современниками совершенно не так, как она понималась бы во времена А. С. Пушкина.
Впрочем, и эти случаи исторических изменений в значениях слов также в определенной степени лежат на поверхности, отличаясь от тех изменений, которые затрагивают не отношения между обозначаемым и обозначающим, но связаны с авторской оценкой называемого предмета, признака, явления, события, факта, с авторским пониманием того места, которое означаемое занимает в круге других, смежных феноменов.
Как известно, живой язык, в отличие от искусственных знаковых систем (например, знаков дорожного движения) или терминосистем (например, математики или химии), не просто называет, но и выражает отношение к называемому: разведчик и шпион, команда и банда, митинг и сборище, пунктуальный и занудный, осторожный и трусливый, принципиальный и неуправляемый, наглый, бессовестный и крутой, вонь и запах, запах и благоухание и мн. др. Со временем эти оценки могут меняться. Так, например, слово судилище, имеющее в современном русском языке компонент “неодобрение”, не обладало таковым в языке А. С. Пушкина; слово виновник в пушкинские времена могло обозначать лицо, являющееся причиной как хорошего, так и плохого, а ныне — только плохого, за исключением шутливого виновник торжества.
Теряться или приобретаться со временем могут не только те компоненты значения слова, которые связаны с оценкой, но и те, которые принадлежат сущности означаемого. В языке А. С. Пушкина слова изувер и изуверство означали высшую степень жестокости только на базе религиозной нетерпимости, а ныне означают всякую крайнюю жестокость вне зависимости от ее мотивов.
Будучи многозначным, слово живого языка, хотя и употребляется в контексте обычно в каком-то одном определенном значении, непременно вызывает в сознании читающего или слушающего весь спектр имеющихся у этого слова значений. Теряя или приобретая со временем эти разнообразные значения, слово как бы меняет свою ауру, причем часто весьма существенно. Так, например, в “Словаре языка Пушкина” слово гад зафиксировано только в безоценочном значении “пресмыкающееся или земноводное животное” (И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье), наше время это значение архаизирует, а на первый план выступает резкое отрицательное обозначение лица. Слово замечательный ныне обозначает “исключительный по своим достоинствам”, а в пушкинские времена оно обозначало не только это, но все, что заслуживало быть выделенным, отмеченным в силу своей необходимости (Прошло несколько времени без всякого замечательного случая).
Итак, читая Пушкина, современный читатель должен учитывать, что многие встречающиеся ему и вполне понятные слова обозначают у Пушкина не совсем то, что обозначают они в современном русском языке. Только вычитывая именно то и только то, что имел в виду автор, мы получаем возможность следить за мыслями великого человека, а не подгонять их под привычные для нас, читателей, представления.
Ничегонеделание
Лень — мать всех пороков.
Пословица
Праздная жизнь не может быть чистой.
Чехов
В современном русском языке слово лень толкуется как “отсутствие желания что-либо делать”, “любовь к безделью”. Ленивый — это тот, кто ленится, т.е. “не хочет что-либо делать”, “любит безделье”. В этом на первый взгляд вполне ясном толковании не совсем понятной остается, однако, та часть значения, которая покрывается глаголом с почти бескрайней семантикой “делать”. Какое именно “делание” имеется в виду? То, что это “делание” может относиться к совсем разным сферам, отмечается и у Пушкина: А просто молодой чиновник, довольно смирный и простой, ленивый телом и душой. Это обычное неразличение в русском языке физического и духовного по отношению к словам лень, леность, ленивый породило в нашей общественной мысли множество псевдопроблем. Обломов, лежащий в халате на диване и ужасающийся перспективе переезда со старой квартиры, конечно же, фантастически, карикатурно “ленив физически”, хотя едва ли “ленив духовно”. Его антипод Штольц, разумеется, физически ни капельки не ленив, зато в сфере духовной он явно прокламирует “нежелание что-либо делать”, заявляя жене: ...Мы не пойдем вслед за Манфредами и Фаустами на борьбу с мятежными вопросами. А вот жители Обломовки, как они описаны И. А. Гончаровым и в отличие от фильма Никиты Михалкова, ленивы и физически, и духовно.
Именно в физическом смысле следует понимать пушкинские строки: Нехорошо, мой сын, на счет чужой лениться. Советую тебе скорее отучиться от этого греха. Совершенно очевидно в этом случае отрицательное отношение автора к поведению, обозначаемому словом лениться. Зато в другом случае обозначается скорее духовная сущность соответствующего состояния: Приди, о лень, приди в мою пустыню, тебя зовут прохлада и покой; в тебе одной я зрю свою богиню; готово все для гостьи молодой. То же самое и в другом месте: Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою, с любовью, леностью провел веселый век. Существенно, что в обоих последних примерах лень, леность (в духовном смысле!) получают явно положительную авторскую оценку. Выходит, по Пушкину, что предоставленная самой себе, не отягощенная какими-либо делами, навязанными извне, душа человека пребывает в наиболее желательном для нее состоянии. Именно в таком смысле следует понимать такие пушкинские строки: Блажен, кто в отдаленной сени, вдали взыскательных невежд, дни делит меж трудов и лени, воспоминаний и надежд. Впрочем адресованные вельможе (слово, в отличие от современного языка, не имевшее в пушкинские времена отрицательного компонента в своем значении) строки эти можно было бы попытаться истолковать для советского читателя и как обличение паразитизма высших классов. Видимо, по Пушкину, “безделье” для души как для живой субстанции не может означать “отсутствие деятельности” (ср. “мертвые души”), но означает именно такую деятельность, которую она себе сама находит, не побуждаемая внешними обстоятельствами.* Отсюда, как кажется, происходят и другие, более или менее существенные различия в представлениях, стоящих за смежными словами у Пушкина и у его современного читателя. Это относится прежде всего к словам праздный, праздность. В современном языке эти слова, обозначая “безделье”, “отсутствие полезных занятий”, содержат также и отрицательную оценку такого состояния (этимологически связанные праздник, праздновать семантически очень далеко разошлись со своим предком). В таком же именно значении встречаются эти слова у А. С. Пушкина. Для понимания мировосприятия Пушкина существенно, однако, не то, что слово праздный часто имеет у него нейтральное значение “пустой”, “незаполненный”, “неиспользуемый”, но то, что слово праздность как квазисиноним лени нередко получает у А. С. Пушкина положительную оценку: Люблю я праздность и покой. И мне досуг совсем не бремя или Я променял порочный двор Цирцей, роскошные пиры, забавы, заблужденья на мирный шум дубрав, на тишину полей, на праздность вольную, подругу размышленья. И еще. Цветы, любовь, деревня, праздность, поля, я предан вам душой. Заметим, что вновь речь идет не о физическом бездействии, но о состоянии души. Нейтральное, безоценочное в современном русском языке слово досуг — “свободное от работы время” — нередко получает у А. С. Пушкина весьма положительную оценочную характеристику.
Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, беззаботной, вольной, холостой жизни, необходимой для писателя или Желать все блага жизни сей, веселый мир души, беспечные досуги. Нередко рядом со словом досуг появляется у А. С. Пушкина слово вдохновенье: В соседстве Бештау и Эльбруса живут досуг и вдохновение или Рифма звучная подруга вдохновенного досуга, вдохновенного труда.
И еще одно слово — отдохновение. В современном русском языке оно определяется как устаревшее и обозначающее то же самое, что и слово отдых. Не совсем то у Пушкина, где отдых, равно как и отдыхать, отдохнуть, употребляются только в физическом смысле (Остановить войска для отдыха), а отдохновение — в несколько ином: Скука — отдохновение души. Нам приятно видеть поэта ... и в отдохновении чувств. Не думайте, чтоб я смотрел на стихотворство... как на отдохновение чувствительного человека.
Итак, леность, праздность, досуг, отдохновение — вот те слова, которыми А. С. Пушкин определяет желаемое душевное состояние человека. И это едва ли совпадает с расхожими современными представлениями о труде как о высшей ценности, а о досуге и отдыхе как о кратких, более или менее приятных периодах заслуженного трудом ничегонеделания.
Разумеется, слова работа, работать, трудиться, трудолюбивый соединяются у А. С. Пушкина с исключительно уважительным, похвальным отношением, но никак ни с восхищением, любовью или страстным желанием (Ср. патетическое восклицание Е. К. Лигачева: “Чертовски хочется работать”, где, однако, остается не совсем ясным, о какой же именно работе мечтает автор. У Пушкина: Да, верь ему. Когда князья трудятся, и что их труд? Травить лисиц и зайцев, да пировать, да обижать соседей. Да подговаривать вас, бедных дур. Он сам работает куда как жалко.) Не вдаваясь в вопрос о пушкинском отношении к труду вообще и различным его видам в частности, отметим лишь весьма сниженные прозаические контексты, в которых выступает у А. С. Пушкина слово трудолюбие, имеющее в современном русском языке исключительно высокую положительную оценочную характеристику. Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость. И еще. Я нажил себе и дом, и деньги, и честное имя — а чем? Бережливостью, терпением, трудолюбием. Видимо, добродетели, связанные с трудовой деятельностью, отнюдь не принадлежали для А. С. Пушкина к той горней сфере существования духа, пребывать в которой он страстно желал, куда так безоглядно стремился. Что же мешало ему в этом устремлении? Конечно же, разнообразные заботы. Слово забота в современном русском языке имеет по крайней мере два значения, поскольку образовано от глагола заботиться, предполагающего как объект деятельности, так и ее субъект. Очевидно, что для объекта забота является феноменом положительным. Именно в таком смысле употреблено это слово в предвыборном плакате Сильным — работу, слабым — заботу. В этом случае предполагается, что субъектом, генерирующим заботу, принимающим на себя малоприятные обязанности, является нынешний кандидат. Вне этих рамок обсуждаемый лозунг по крайней мере неоднозначен. Его можно понимать, например, и в том смысле, что сильные так наработают, что слабым этого и не расхлебать.
У А. С. Пушкина слово забота выступает со стороны субъекта и, соответственно, обозначает такие отрицательно оцениваемые вещи, как “беспокойство”, “хлопоты”, “обязанности”. Отсутствие забот, беззаботность, беспечность в современном русском языковом состоянии выступают как нечто сродное дурковатости или, на худой конец, несерьезности, неосновательности, ненадежности. Нормальным, естественным для носителя современного русского языка является именно наличие забот. Весь вопрос лишь в том, насколько их количество и важность могут омрачить жизнь человека. Для А. С. Пушкина же отсутствие забот, пусть и нечастое, но вполне естественное, нормальное душевное состояние: Быть может, уж недолго мне в изгнанье мирном оставаться, вздыхать о милой старине и сельской музе в тишине душой беспечной предаваться. Или почти хрестоматийное Друзья мои, прекрасен наш союз!.. Неколебим, свободен и беспечен срастался он под сенью дружных муз! И еще. Беспечно и радостно полагаюсь на тебя в отношении моего Онегина.
Итак, в отличие от современного массового сознания идеал А. С. Пушкина вовсе не в области трудовой деятельности, разумно прерываемой для заслуженного отдыха и досуга и в меру отягощенной различными заботами и обязанностями. Идеальное душевное состояние для Пушкина — это то, когда ничего даже не хочется (лень, леность), когда можно ничего не делать, заслуженно или незаслуженно (праздность), или заслуженно (досуг, отдохновение), когда можно быть свободным от всяких забот (беспечность).
В соответствии с этим и многие слова, относящиеся к тому, что можно было бы назвать праздником души, не имеют у А. С. Пушкина обличительных наименований, а оцениваются скорее как милые шалости, заслуживающие не осуждения, но лишь снисходительной улыбки. Рассмотрим некоторые из этих слов.
Повеса. В современном русском языке неодобрительно о молодом человеке, проводящем время в легкомысленных проказах, затеях, бездельник. Видимо, для А. С. Пушкина это слово значило примерно то же самое, только легкомысленные проказы и затеи виделись ему не только с неодобрительной стороны, а безделье не всегда казалось ему предосудительным. Иначе как понять следующий отрывок: “Молва уверяла, что в молодости он был ужасным повесою, и (! не но, подчеркнуто мною. — И. М.) это не вредило ему в мнении Марии Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера.
Гуляка. Характеризуемый этим словом человек гуляет слишком много и в силу этого осуждаем как нарушитель некоторой условной нормы. У А. С. Пушкина это слово выступает с такими определениями, как беззаботный, праздный, празднолюбивый (см. об этом выше).
Похмелье. В современном русском языке это слово обозначает плохое физическое самочувствие после (и по причине) неумеренного употребления спиртных напитков и имеет множество разговорных и вульгарных квазисинонимических обозначений. У А. С. Пушкина слово это многозначно, причем в двух других, отсутствующих в современном русском языке значениях оно обозначает вещи отнюдь не неприятные, а именно “пирушка, попойка” (Идет похмелье, гром и звон, пир весело бушует) и “опьянение” (Зови же сладкое безделье, и легкокрылую любовь, и легкокрылое похмелье).
Гораздо менее осудительными, чем для нынешнего носителя русского языка были для А. С. Пушкина слова ветреный, ветреность, ныне связанные только с легкомыслием и пустотой, а для А. С. Пушкина и с легкостью, непринужденностью, игривостью. Например, Здесь город чопорный, унылый; здесь речи — лед, сердца — гранит, здесь нет ни ветрености милой, ни муз, ни Пресни, ни харит. И баловень, по Пушкину, не столько “испорченный слишком свободным воспитанием”, т.е. “плохо ведущий себя из-за того, что имел плохих воспитателей”, но также “счастливец, удачник”, “человек, наделенный от природы необыкновенными качествами, способностями, дарованием”. И созерцать — “внимательно смотреть, следить глазами”, по Пушкину — вполне достойное занятие (Ангел Рафаэля так созерцает Божество), оно не дискредитируется противопоставлением научному проникновению в сущность вещей. И даже врать, враль, враки для Пушкина не только предосудительное дело, но и занятное времяпрепровождение: Люблю я дружеские враки и дружеский бокал вина порою той, что названа порой меж волка и собаки.
Общежительность
Сладок будешь — расклюют.
Горек будешь — расплюют.
Современная пословица
Объем значения слова общежитие в “Словаре языка Пушкина” и в современных словарях русского языка существенно различаются. В последних — на первом месте “помещение для совместного проживания” и лишь на втором не очень ясное “общественный быт, обиход”. Для Пушкина же общежитие — это прежде всего “умение вести себя в обществе”: “Их разговор благоразумный о сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне, конечно не блистал ни чувством, ни поэтическим огнем, ни остротою, ни умом, ни общежития искусством. Более того. Общежитие, общежительность связаны у Пушкина с уживчивостью, уступчивостью, легкостью в общении: Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые или Они (грузины) вообще нрава веселого и общежи-тельного. Умение уживаться, мирно жить, ладить с другими людьми, по Пушкину, как кажется, невозможно без такого качества, как услужливость — “готовность оказать услугу, посодействовать, помочь”.
Например, Услужливый, живой, подобный своему чудесному (подчеркнуто мною. — И. М.) герою, веселый Бомарше блеснул перед тобою или Неоднократно пострадав за свое искусство, услужливость и участие в разных замечательных происшествиях, он умер уже в глубокой старости. В современном употреблении слово услужливый имеет скорее отрицательный оценочный компонент, как бы намекая на подчиненное положение, вынуждающее оказывать услуги другим ценой потери собственного достоинства либо с чувством обреченности, либо имея в виду тайную корыстную цель. Подобные же изменения в оценочном элементе значения обнаруживаются и в словах подобострастие, подобострастный. Современные словари толкуют эти слова как нельзя более отрицательно, педалируя в них такие семантические составляющие, как потеря собственного достоинства и лживость: “раболепный, угодливо-покорный, льстивый”. У Пушкина же этими словами обозначается искреннее глубокое уважение, крайняя почтительность, преклонение, отнюдь не роняющие чести и достоинства того, кто такое отношение выражает: Члены встретили его с изъявлениями глубокого подобострастия, придвинули ему кресла из уважения к его чину, летам и дородности, а также Около Пугачева стояло несколько из его главных товарищей с видом притворного подобострастия. Конечно, трудно точно определить, какое же именно поведение Пушкин называл положительными для него словами подобострастие или услужливость, а какое отрицательным — холопство. Однако, как кажется, наиболее распространенные ныне типы достойного, по мнению общества, поведения несколько смещены по сравнению с пушкинскими понятиями в сторону весьма вульгарно понимаемого демократизма. Пушкину не казались предосудительными или, по крайней мере, подозрительными ни искренние признания превосходства другого, ни готовность оказать другому какую-либо услугу. Существуют и косвенные подтверждения справедливости такой мысли. В настоящее время глагол угождать толкуется как несовершенный вид к угодить “сделать кому-либо приятное, нужное”. За пометой “несовершенный вид” скрывается в этом случае значение “многократно”, и это уже создает “перекос”, превышение нормы, в результате соответствующее действие оказывается оцениваемым отрицательно. В большинстве пушкинских контекстов угождают либо нейтральному (моде, духу времени, вкусу), либо дурному (посредственности, прихотям, неприязни, черни). Последнее характерно и для современного употребления глагола угождать. Но у Пушкина находим и хрестоматийное, хотя для нашего предмета очень важное и совершенно неожиданное угождать себе: Никому отчета не давать, себе лишь самому служить и угождать. И здесь угождать уже не имеет никакой отрицательной оценки.
И еще одно. В словаре Пушкина, дворянина, живущего при крепостном праве, почти не находим ни уничижительных обозначений лиц названиями животных, ни холуя, ни, конечно же, опущенного или шестерки. Может быть, пребывающий в полууголовном мире современный русский человек настолько боится того, что его превратят в шестерку, что это и заставляет его бежать таких столь важных для здоровой общежительности вещей, как готовность помочь (услужливость) и уважение по заслугам (подобострастие)?
Перемена приверженности
А Я говорю вам: не клянись вовсе...
Евангелие от Матфея 5, 34.
Как в современном русском языке, так и в языке Пушкина слово изменник выступает исключительно со значением минус. Хотя, впрочем, глагол, от которого образовано наименование лица, имеет самые разнообразные значения, в том числе и совершенно нейтральные с точки зрения оценки. Другое дело слово предатель. Будучи только отрицательно окрашенным в современном русском употреблении, слово это у Пушкина выступает нередко и в таких контекстах, где отрицательная оценка явно смягчена. Это видно даже в хрестоматийном На всех стихиях человек — тиран, предатель или узник.
Пожалуй, категорическая осудительность в слове предатель затрудняет в наше время использование его в шутливых контекстах и по отношению к не-лицам (В этом случае мы, наверное, скажем изменник). Для Пушкина таких ограничений нет. Например, Увы мне, метроману, куда сокроюсь я? Предатели-друзья невинное творенье украдкой в город шлют и плод уединенья тисненью предают (обратим внимание на игру слов предатель — предать в значении “подвергнуть действию”) или Досель я был еретиком в любви. Младых богинь безумный обожатель, друг демона, повеса и предатель... Раскаянье мое благослови. У Пушкина находим предательную грудь и замки, предательскую дверь.
Слово отступник в современном русском языке обозначает человека, который отступил от прежних убеждений, причем таких, которые признаются говорящим правильными. Еще совсем недавно в официальной пропаганде можно было услышать об отступниках от марксизма, материализма, но не от генетики или кибернетики. В последних случаях следовало говорить о перемене взглядов. Что, как, например, перемена вкусов или привычек, едва ли может быть предметом решительного осуждения. Именно в таком неосудительном смысле и употреблял слово отступник Пушкин: Отступник света, друг природы, покинул он родной предел и в край далекий полетел с веселым призраком свободы или Отступник бурных наслаждений, Онегин дома заперся.
Только в сугубо отрицательных контекстах выступают у Пушкина слова переметчивость и переметчик, связанные, как кажется, с беспринципной переменой своих взглядов и убеждений, с тем, что в современном русском языке скорее всего следовало бы обозначить как конъюнктурщик (с отсутствием абстрактного названия для самого этого свойства). Например, Сословие журналистов есть рассадник людей государственных — они знают это, и, собираясь овладеть общим мнением, они страшатся унижать себя в глазах публики недобросовестностью, переметчивостью, корыстолюбием или наглостью или Оно выбрало меня в свои члены вместе с Булгариным, в то самое время, как он единогласно был забаллотирован в Английском клубе..., как шпион, переметчик и клеветник. Очевидно, что существующий в современном русском языке просторечный глагол переметнуться — “перейти на сторону врага” — не совсем точно ориентирует нынешнего читателя в интерпретации соответствующих пушкинских производных.
Различаются также пушкинское употребление и толкование в современных русских словарях слова перебежчик, толкуемое в последних как “тот, кто перебежал к врагу, изменник”, а у Пушкина выступающее в значении “перешедший на другую сторону”: А слышно от перебежчиков, что он был у Пугачева в слободе и с ним вместе ездил в Белогорскую крепость.
Последнее рассматриваемое в этом ряду слово переимчивый, получающее в современном русском языке скорее нейтральное, чем отрицательное наполнение, у Пушкина же выступает скорее как положительное, чем нейтральное: Волшебный край! там в стары годы сатиры смелый властелин блистал Фонвизин, друг свободы, и переимчивый Княжнин или русский язык, столь гибкий и мощный в своих оборотах и средствах, столь переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам и, пожалуй, самое убедительное: Переимчивость их (русских крестьян) всем известна, проворность и ловкость удивительна.
Итак, круг слов, относящихся к обозначению перемены приверженности, у Пушкина устроен не совсем так, как в современном русском языке: от пика отрицательности в изменник к переметчику и предателю, далее к нейтральным перебежчику и отступнику и до положительного переимчивый. Современные представления более категоричны: от пика отрицательности в предателе, изменнике, отступнике далее к отрицательным же перебежчику и переметнувшемуся и, наконец, единственному нейтральному переимчивый. Говорит ли это наблюдение о том, что мы стали более нетерпимыми, менее снисходительными, менее толерантными по сравнению с Пушкиным? Или более принципиальными?
О группах людей
Народ без интеллигенции
превращается в сброд.
Б. Васильев
Ни слово народ, ни слово простонародный у Пушкина никогда, как это показывает “Словарь языка Пушкина”, не связываются с отрицательной оценкой ни в каком значении.
Также не имеет у Пушкина отрицательной оценки и слово стадо в значении “людское скопление”, что, без сомнения, связано с евангельской традицией.
Несколько иное дело — слово толпа, употребляемое Пушкиным, в частности, в значении “множество обыкновенных средних людей, в отличие от одаренного, выдающегося человека”**, в котором, конечно же, есть отрицательный оценочный элемент, какой всегда существует в отношении знатока к профану, специалиста — к дилетанту, просвещенного — к невежде, многоопытного — к новичку. Причем этот отрицательный компонент тем сильнее, чем сильнее единство и мощнее численное превосходство. Жаль, что современные словари (в угоду охлократии?) не фиксируют последовательно этого значения у слова толпа. Утрата этого феномена в жизни и, следовательно, необходимости обозначать его в языке будет верным симптомом гибели общества.
Конечно же, резко отрицательную оценку имеет у Пушкина слово чернь. Хотя остается не совсем ясным, какое именно конкретное значение вкладывал Пушкин в это слово. Однако же заведомо не такое, какое, в частности, находим в одном из современных русских словарей: “В буржуазно-дворянском обществе, высокопарно-презрительно: о людях, принадлежащих к непривилегированным, эксплуатируемым классам”. Это определение нельзя принять хотя бы потому, что у Пушкина встречаем ...кто черни светской не чуждался..., ...ропот знатной черни... Анализ пушкинских контекстов, в которых выступает слово чернь, позволяет предположить: им обозначались такие группы лиц в любом круге общества, которые не ограничивают свое поведение существующими этическими нормами, отдавая приоритет лишь естественному праву, что проявляется, в зависимости от положения лица, в убийстве или мошенничестве, в клевете или плетении грязных интриг.
Итак, без всякой предвзятости относясь к народу, Пушкин понимал, что состоит народ в основном из простых обыкновенных людей, способных составлять толпу, а кроме того, Пушкин видел, что в народе, почти во всех его группах, существуют люди, готовые попирать этические нормы, чернь. А разве это отличается от современных социологических представлений, хотя и не совпадает с той русской языковой картиной, которая сложилась в этой области за период от пролетарской революции до развитого социализма?
Без всякой оценки употребляется у Пушкина слово вождь, имеющее в современном русском языке положительную оценку, правда, в последнее время несколько поколебленную. У Пушкина вождь чаще всего низводится до “проводника”: Но мудрый вождь тащил меня все дале, дале — И, камень приподняв за медное кольцо, сошли мы вниз или ограничивается до “военачальника”: На битву взором вдохновенья вожди спокойные глядят, движенья ратные следят”.
Зато резко отрицательную оценку получает у Пушкина слово возмутитель, употребляемое в значении “подстрекатель к бунту, восстанию, мятежник”: Вероятно правительство удостоверилось, что к заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел. Такую же отрицательную оценку имеет и слово возмутительный со значением “подстрекающий к мятежу, бунту, восстанию”. С учетом представлений Пушкина о составе народа подобные оценки слов возмутитель и возмутительный абсолютно понятны.
Заметим, что в современном русском языке слово возмутитель имеет в качестве объектов лишь покой, тишину или порядок, субстанции по преимуществу безоценочные и, следовательно, нарушение которых также не содержит оценку. Слово же возмутительный имеет в современном русском языке лишь оценочное значение “плохой”, оставаясь по денотативной сущности совершенно пустым.
* * *
Заблуждения могут сталкиваться с другими заблуждениями, но истины всегда поддерживают друг друга.
С огорчением предвижу раздражение читателя. Разве мы и раньше не знали слов Пушкина на свете счастья нет, но есть покой и воля, и поэтому в рассуждениях о лени, праздности и беспечности, по Пушкину, нет ничего нового. Разве мы раньше не знали, как тонок и деликатен был Пушкин с друзьями, уважителен к личности другого человека? А уж на тему “Пушкин и народ” написано столько, что лишь одновременно очень необразованный, очень глупый и очень самонадеянный человек рискнет пытаться прибавить к этому что-то новое, свое! И все же...
Не для пушкиниста, по призванию, по профессии, по подвижническим разысканиям, но для каждого человека “из толпы”, обычного, простого, заурядного, хотя и не винтика, не материала для гвоздей и не кандидата в чернь, важно просто читать Пушкина. Причем читать не только глазами, но и умом и сердцем, с максимально точным и глубоким пониманием именно того, что хотел сказать Пушкин, и особенно того, как именно оценивал он ту или иную вещь, событие, свойство, ситуацию. Пушкинские мысли, как и собрание народных пословиц и поговорок, исключительно противоречивы: в них можно найти и оправдание, и осуждение одних и тех же вещей и ситуаций. Не спеши языком — торопись делом и Слово горами движет, Без труда не вынешь и рыбку из пруда и Трудом праведным не наживешь палат каменных, Береги честь смолоду и Нельзя у воды быть и не замочиться. Тем важнее понимать, в каких именно ситуациях справедливо одно, а в каких другое. А понять это возможно только будучи исключительно внимательным к тому, в каком именно значении и в каких именно окружениях употреблял Пушкин свое слово. То самое слово, которое дошло до нас часто совершенно искаженным и ложно ориентирующим, затемняющим ту мысль и чувство, которые вкладывал в них автор.
* Ср. у Н. Заболоцкого совершенно противоположные рассуждения о душе: «Держи лентяйку (подчеркнуто мною. — И. М.) в черном теле... Душа обязана (кем или чем? — И. М.) трудиться и день и ночь, и день и ночь...»
** Ср. современные высказывания: Серость всегда в кучу сбивается или Умеют хором журавли, а лебедь — не умеет хором.
