НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Совсем личное и оттого неизбежное

Дмитрий Воденников. Сны о Чуне. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020. — (Уроки чтения)

                                                                    «И этот провал был сильнее наших сил, это точно. Это как
                                                                            с любовью. Вот ты ждешь ее, все не находишь, и вдруг она
                                                                            пришла — и вроде взаимно, а вдруг сидишь напротив
                                                                            и понимаешь: зачем я здесь? почему с этим человеком?
                                                                            где я вообще? Мы с пойманной ящерицей смотрели друг
                                                                            на друга и понимали, что вместе нам не быть».

                                                                                                                                                     Д. Воденников

«Сны о Чуне» — вторая после «Воденникова в прозе» книга поэта (да-да, в конце книги есть небольшая поэма «Небесная лиса улетает в небеса»). На одном из вечеров Дмитрий прочитал рассказ о телефонном звонке (ему и был посвящен тот вечер в Тургеневке). Это был осторожный, уместный и доверчивый одновременно дебют художественной прозы поэта, его новое лицо. И вот теперь — нежные, текучие и наделенные немного болезненным электричеством «Сны о Чуне».

На фоне того, что получает в последнее десятилетие премии и читается людьми, которые хоть сколько-то интересуются современной прозой, эта книга очень выделяется.

Процитирую одного моего знакомого, высказавшего эту мысль не в отношении «Снов о Чуне», но вполне к этой книге применимую: «Вы можете сходить с ума от красоты “Анны Карениной” и плакать над этой книгой. Но когда вы откроете элементарную повесть Троепольского, вам станет ясно, какой из авторов любит своего героя безусловно».

Я встречала книги и небольшие произведения, которые для себя предпочла бы шедеврам. Не потому, что они умнее, красивее и интереснее. Как правило, написаны такие книги почти наивно и без особых претензий. У них, возможно, довольно слабая литературная позиция, на мой взгляд — вот почему. В книге о животном, например, если это не фэнтези и не описание, опытный читатель, которого критики и авторы так любят и ждут, может усмотреть спекулятивное действие: мол, всем жалко зверюшек. Или слепых, глухих и умирающих людей. Или спившихся одиноких мужчин и женщин. Или сумасшедших разного рода. Опытный читатель здесь не прав. Потому что такие темы приходят сами, из житейского нутра, как тошнота или эпигастральные боли. А вот вставить такого персонажа в каркас современного романа (хотя толком никто и не знает, что это — современный роман) — уже нечто вроде спекуляции.

Писать о слепой старой собаке в 2019 году, просто и чисто, как если бы живы были Паустовский и Пришвин, неосмотрительно, дерзко и почти смешно. Но Воденникову можно, и книга у него получилась. «Это было что-то совсем личное. И оттого неизбежное». Это не сборник эссе, а повесть; с сюжетом (ящерица, предшествовавшая появлению Чуни, появление Чуни, ее взросление, разлуки, встречи, проведенные вместе вечера, болезнь Чуни), с героями (часть из которых — известные литераторы второй половины XX века), с включением чужих воспоминаний.

Чуню, Жозефину Тауровну, любят все социальные сети, но в этой книге Чуня — не героиня постов, а удивительное и (как сам автор смог донести до читателя) даже инопланетное существо. Через нее, как через объектив, разворачиваются назад пленки памяти, сквозь которые просвечивает будущее.

«И черт меня дернул однажды купить таксу. Вообще-то я хотел купить йоркширского терьера. А что, милое дело! Был бы как светская львица (лев). Но йорки стоили дорого, а у меня среди прочих телефонов собакопродавцов затесался и этот. “Милая веселая таксочка ищет хозяина!”».

Книга включает несколько рассказов, внутри которых обязательно имеется нечто вроде «начинки» (рассказ в рассказе). Считаю, что это художественный прием. Дело критиков — разобраться, как он работает, а я только читатель. В рассказе о волшебном ящерином принце (который вернулся Чуней) автор исследует, неторопливо читая, стихотворение Мандельштама о Ламарке (считая его самым страшным в современной поэзии). В главе о детстве Чуни читатель обнаруживает гимн еде и даже рецепт от княжны кулинаров Елены Молоховец, в одной из следующих глав возникает рассказ о приготовлении цветочной (гуляфной) воды для варенья. Куда делась собака Маяковского Булька после его гибели? Какие животные жили у Бунина? И еще масса сюрпризов.

Но почему же сны, если книга о любимой старой собаке? Чуня — «ловец снов». Отношения человека (автора) со снами описывается на фоне Чуни, ее парадоксального появления, взросления и отношений с хозяином. Воденников и в стихах любит сложные переплетения, но в этой книге, отчасти напоминающей по необычности повествовательных линий рисунки братьев Траугот, он особенно интересен. Человек — животное — другое животное (рептилия) — другой человек — животное — другой человек.

«Есть такие сны, которые долго не можешь стряхнуть. Даже проснувшись и встав на три минуты с кровати, всего сторонишься: темного провала двери, ночной, увеличенной темнотой кухни, угла стола. Сны эти липкие. Сны тебя пачкают. Сны тебя ждут».

Жанр «Снов о Чуне» определить трудно. Книгу можно назвать и романом, тут все, как должно быть в романе: несколько повествовательных линий (Чуня, русская классическая литература, ящерица, лиса и детство с Тем, кто стоит за спиной), линии эти то сталкиваются, то расходятся, герои то возникают, то уходят в глубины памяти, то обрисованы одной фразой («разметавшаяся на своей кровати сестра»), но их много. Герои — и Чуня. Литература — и Чуня, роман — и Чуня. Нетривиальное решение большой формы.

Во всяком случае, несомненно, что жанр — смешанный: из воспоминаний, записок о литературе, дневниковых записей; и все это тщательно вложено друг в друга, а в результате остается переживание импульсивности, легкой небрежности текста, сложенных на стол и еще теплых от принтера листов или скорого чтения хроники в социальной сети.

Главы разворачиваются неспешно, цепляются одна за другую, и все же каждая глава — это отдельная история, рассказанный хозяином сон своей собаки. «Мы все Чунины сны», — так и говорит автор.

Параллельно спящей двадцать три часа в сутки Чуне идет история поиска драгоценных камней: какие собаки жили у великих людей, как их звали. Так «Сны о Чуне» оборачиваются небольшой энциклопедией домашних животных великих людей. Еще одна составная часть в смешанном жанре.

У Чуни два отражения в книге: ящерица и лиса. Можно пафосно назвать их альтер-эго Чуни (почему нет?), но, как мне видится, это скорее сюжетные линии. Ящерица ведет в детство, в рассказы о бабушке, даче, старых вещах. Лиса вызывает из памяти события личной жизни, любовные переживания, всплески славы и путешествия.

«Банка была вымыта душистым мылом и сияла на солнце. Туда, в эту прозрачную тюрьму, было напихано несколько камней, небольших, переливчатых, серых, чтоб ящериной царевне было привольно там жить (как будто может быть привольно жить в тюрьме). Накидано туда веток. Предполагалось, что мы туда будем впускать пойманных мух и комаров. А чтобы они не вылетели и сама принцесса не усколь­з­нула, отверстие банки закрывалось марлей (для воздуха) и обматывалось резинкой. Живи не хочу!»

Тема вынужденной, подневольной жизни сталкивается в «Снах о Чуне» с темой Рождества. Рождество — это свет, радость, любовь и полнота всего во всем. Жизнь без Рождества и есть жизнь подневольная, в клетке, снабженная только необходимым. Рождество (как и мука) просто разлиты по всей книге, отчего и сама книга, и процесс ее чтения приобретают статус вещи. И это прекрасная вещь, возможно, — материализованный в тексте сон и похож на Чуню, литературную суку, увиденную глазами автора.

Закончить рецензию хочется словами, которые есть в книге: будьте осторожны! Берегите близких!

Наталия Черных