НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Языковые аномалии и внутренний локус Андрея Костинского

Андрей Костинский. Репетиция рассвета. — М.: ЛитГОСТ, 2019.

Лингвист Лев Щерба называл непроизнесенный текст поводом к возникновению языкового явления. Тексты Андрея Костинского разных лет, скрытые под этой обложкой, для читателя еще не произнесены; это вообще свойство книги — оживление скрытых в ней текстов.

И это особенно важно для поэтики Костинского, которую следует воспринимать на двух уровнях. Во-первых, звука, когда фонетика даже в условиях зауми позволяет через морфологию улавливать семантику и смысл («-вы оковы око-»), во-вторых, внутреннего чтения, когда сущности слов умножаются благодаря добавлениям фонем и других языковых средств («расстояннее»).

«Репетиция рассвета» — книга избранных и новых стихов харьковчанина Андрея Костинского. Ее  выход приурочен к пятидесятилетию автора, а диапазон опубликованных стихотворений простирается от авторских семнадцати до пятидесяти лет. То есть в сборнике представлены тексты за тридцать три года поэтической работы. У этих стихов — возраст Христа.

В чем особенности этого формирующегося (если говорить о ранних текстах) и сформированного (если говорить о поздних) мира? Для раннего Костинского характерна языковая игра, которая растушевывала высказывание, выступала симулякром осознанного письма. В «Репетиции рассвета» текстов, построенных на языковых аномалиях, практически нет. Семантический эксперимент проводится точечно, объективируя «новое содержание при <…> изменении старой формы»:

в этой черной икринке

высиживались безмолвные стонны

Тексты Костинского, построенные на лексико-фонетическом эксперименте (их здесь не так много), чаще менее удачны («полу-вы-ли пели-выли / плевелы половили / полуволи поливали/ полувола полуваала» и т.д.) — они представляют собой упрощенную версию постфутуристической зауми, только вместо очищенного от «житейской грязи языка» перед читателем — ряд словесных девиаций.

(В связи с этим нелишне снова вспомнить Щербу, придумавшего фразу: «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка». При семантической бессмыслице она позволяет предположить, что именно произошло в тексте.)

В книге Костинского нелинейно показано преодоление инерции удивлять на уровне лексем (и даже целых текстов), но не образов и концептов. (Отмечу в скобках, что стихи в «Репетиции рассвета» выстроены в нарративный сюжет о поиске дома и бесконечности этого поиска. Отсюда и «знак переноса» вместо звездочек перед стихами, и итожащий книгу текст, подобно ленте Мебиуса возвращающий к началу: «ветер книгу листает/ от конца — к началу/ он пришел с востока / где читают так / по-японски».) Естественным образом отталкиваясь от поэтики футуризма (неслучаен и выход журнала Костинского «Лава», посвященного визуальной поэзии, начиная с Крученых и Каменского), поэт в рамках игры следует с одинаковой увлеченностью и за, например, Дмитрием Александровичем Приговым и Львом Рубинштейном, и за, скажем, Вадимом Степанцовым и Виктором Пеленягрэ. Соединяя архаику с новаторством — все  же исконный футуризм, исповедуемый, например, Шершеневичем, ему ближе, — на ранних этапах творчества он выводил эксперимент за рамки поэзии. Но, к счастью, нашел возможность говорить, а не выражаться.

К чему же в итоге приходит поэт?

Как мы сказали, языковая игра в новых текстах Костинского становится явлением точечным, направленным на утяжеление слов, добавление к ним новых смысловых измерений внутри создаваемого мира (и это уже не самоцель). Таким образом, она, цитируя филолога Ольгу Аксенову, «вскрывает пограничные, парадоксальные случаи бытования (функционирования) языкового знака».

Все чаще — и в «Репетиции рассвета» это проявлено особенно отчетливо, хотя бы потому, что автор выбрал из сотен всего 54 текста; такому-то отбору позавидовал бы и Заболоцкий! — Костинский обращается к лексическому минимализму, при этом максимально расширяя пространство, играя на приближении/отдалении (операторский эффект), насыщая тексты мелкой моторикой мира.

Иногда у него получаются тексты-метафоры:

каждый год надевая

под мезгой по кольцу

деревья между стволами

стискивали пространство

выжимая воздух

кольцами в небо

как бы обручаясь с ним

Иногда тексты-образы (это стихотворение я бы назвал текстом-затмением — или даже текстом-апокалипсисом, — коль скоро в нем затемняется, закрываясь в прямом смысле, целый мир):

на старые обои

вобравшие свет

3652-х солнц

и тьму 3651-й ночи

наклеил новые

между двумя слоями бумаги

10 лет

— в конечном счете преобразуясь в некую форму актуального письма, основанную не на игре в смысл, а на поиск и нахождение смысла в условиях подлинного обновления языка:

снимок

солнце

завернутое волной

распрямляется

на берегу

отпечатки следов

к себе

покажи

где живешь

где умру

без

Именно в подобных текстах, которые в последнее время все чаще появляются у Костинского, скрыт путь к личному, внутреннему локусу поэта, иными словами, к обретению своего пространства и языка. В «Репетиции рассвета» этот путь намечен — поднимающееся солнце нового мира освещает и подсвечивает изъяны старого; это делает сборник стилистически неоднородным, но пульсирующим и живым.

Переход от игры к мышлению образами и созданию личного локуса — пожалуй, главный итог этой поэтобиографической книги.

Владимир Коркунов