STUDIO

Об авторе | Елена Валентиновна Сафронова родилась в 1973 году в Ростове-на-Дону. Прозаик, литературный критик-публицист. Постоянный автор журналов «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Бельские просторы» и др. Редактор рубрики «Проза, критика, публицистика» литературного журнала Союза писателей Москвы «Кольцо “А”». Лауреат Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» 2006 года, премии журнала «Урал» в номинации «Критика» 2006 года, премии СП Москвы «Венец» в критической номинации (2013) и др. Автор двух книг литературной критики и публицистики: «Все жанры, кроме скучного» (М.: Вест-Консалтинг, 2013), «Диагноз: Поэт» (М.: Арт Хаус Медиа, 2014). Автор романа «Жители ноосферы» (М.: Время, 2014). Член Русского ПЕН-центра, Союза писателей Москвы, Союза российских писателей, Союза журналистов России. Живет в Рязани.

Елена Сафронова

По обе стороны учительского стола

Каждый год перед Первым сентября у меня портится настроение. Осталось со школьных лет. С распространением соцсетей стало очевидно, что каждый второй в конце августа испытывает схожие чувства. Особенно родители, которым дети плачутся: мол, не хочу в школу, а они не знают, как чад переубедить, — самим до сих пор тошно.

Школа отнимает у человека не десять лет жизни, которые формально длится ее курс. Она может «занять», оставшись в памяти и настроении, и треть, и половину жизни. При особо остром раскладе школьный опыт отравляет всю жизнь, построив «сценарии», согласно которым люди действуют до седых волос. А у творческих людей школьные «уроки» находят художественные выражения. Проследим закономерности, связанные с отражением школы в литературе.

В СССР книги о школе фактически дублировали друг друга, «склоняя» лишь одну формулу — «Школьные годы чудесные» (Е. Долматовский). При этом в 2014 году филолог и социолог Кирилл Маслинский написал для журнала «Детские чтения» статью «Советский учитель на фоне школьной повести: корпусная перспектива». Статья интересна пояснением термина и очерчиванием признаков школьной повести, в особенности констатацией факта, что весь этот гигант­ский массив книг формировался по «партийному» заданию создать хорошие книги о советской школе. Исходя из него, советская школьная повесть не касалась проблем образовательной системы и даже не помышляла рассказать о ней правду; пожалуй, тот продукт можно сравнить с теперешними телесериалами. Но самый «цимес» работы Маслинского не в том. Проанализировав книги 37 авторов школьных повестей, не последних детских писателей СССР — А. Алексина, Е. Велтистова, В. Голявкина, Л. Давыдычева, И. Дика, Н. Дубова, В. Железникова, Е. Ильиной, А. Лиханова, Н. Носова, В. Осеевой, Е. Шварца, — он семантически доказал: образчики жанра богаты негативными коннотациями детей-персонажей в адрес школы и образовательно-воспитательного процесса.

Сегодня пишущих гораздо больше, как и возможностей обнародовать и распространять свои тексты. Это блоги, посты в соцсетях и книги, изданные за свой счет или «по требованию». И от сего факта критике уже не отмахнуться. В силу него в литпроцесс вошла уйма непрофессиональных авторов (говорю о роде основной деятельности, а не о качестве текстов), которые берутся за перо ради не литературного имени, но психологического удовлетворения. Большинство таких прозаиков начинает писчие опыты с воспоминаний. Выстраивается цепочка: о себе — чаще всего о детстве; о детстве — чаще всего о школе, в большинстве случаев советской. А о школе — стало быть, о травме. На пятом-шестом десятке люди «изживают» через текст обиды, травлю, непонимание учителей и одноклассников!.. То есть сейчас о советской школе пишут ее подлинные ученики. Лучше поздно, чем никогда — говорят их ретроспективные тексты. Чаще всего это сырая «предлитература», но бывают и исключения. Одним из удачных примеров для меня стала книга Марины и Георгия Борских «Три Ленки, две Гальки и я» (М.: Э.РА, 2015). Главная героиня-рассказчица воспоминает о детстве как о периоде косичек и счастья, которое кончается с поступлением в школу. Первая же учительница героини Марины Ростовцевой, Галина Ивановна Плеснева, «известная под прозвищем ГАИ», считает своим долгом «проинвентаризовать родителей по степени полезности» и детей «бесполезных» (не способных ничего «достать») людей третирует. На минутку, ГАИ ведет первоклашек, тогда что позволяют себе педагоги классов постарше?.. На маму Марины ГАИ имеет «особые виды, как-никак молокозавод». Мама «достала» для классной французские духи. Но растерявшийся ребенок на линейке Первого сентября отдал их не той… Этого ГАИ Марине никогда не простила и по любому поводу прочила ей ПТУ. При выборе профессии «светлая» память о ГАИ отвратила девушку от педагогики. Помимо жестокой и жадной ГАИ, авторы живописуют банду пацанов-«бандерлогов», нападавших «стаей» на всех, кто не мог дать им отпор. О бандах подростков в советские годы писатели писать не осмеливались, хотя даже в газеты просачивались статьи о бесчинствах старшеклассников над ровесниками…

В среде профессионалов продолжает тему «школы-травмы» не кто иной, как Александр Генис в книге «Обратный адрес. Автопортрет» (М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019). Пока Генис не пошел в школу, он мечтал учиться, а угодив туда, прочувствовал разницу: «…я запомнил свою первую учительницу Ираиду Васильевну и ничего ей не простил», — ибо это была педагог, «видевшая во всех нас малолетних преступников. Бесправные и неполноценные, мы постоянно нарушали закон… Школьные знания начинались с прописей и заканчивались двойкой». О завуче Генис пишет: «Она выросла из пионервожатой до учителя словесности, попутно внушив мне истерическое отвращение к школьной программе», — и из ее уроков выросли его книги, переворачивающие представления о русской классике.

«Обратный адрес», как и «Три Ленки, две Гальки и я» — узнаваемая автобио­графическая и автопсихологическая проза с интонацией непосредственного рассказа, бытописательством, избегающим допущений и вымысла, сосредоточенностью на психологических, а не сюжетных перипетиях и хронологически строгим построением истории. Эти черты слога «свидетельства очевидца» сегодня ценятся издательствами. «АСТ» (редакция Елены Шубиной) выпустило серию «Народная книга». Один из сборников — «Школа жизни» (2015), составленный Дмитрием Быковым из школьных воспоминаний рядовых граждан, — срез видения школы 1960–1990-х ее выпускниками. Полное название книги — «Школа жизни. Честная книга: любовь — друзья — учителя — жесть». Жаль, но содержание не оправдало заявку на честность.

Обращение Быкова к народу на веб-странице проекта «Все мы родом из школы» требовало лишь автобиографичности. В списке возможных тем были: случай из школьной жизни, серьезно повлиявший на судьбу ученика или учителя; самые неприятные школьные воспоминания; любимые и нелюбимые учителя; противостояние учеников и педагогов, класса и «чучела», общества и личности. Сам Быков в предисловии называл собственный школьный опыт отвратительным, поскольку травля была уделом всех думающих детей. Но его эссе в книге почему-то не оказалось. А комментарии издателя Елены Шубиной и координатора проекта Владимира Чернеца, хоть повторяли мантры о честности своего сборника, вели к тому, что в целом он получился скорее ностальгическим — по-видимому, мол, большинство с удовольствием вспоминает школьные годы. Так ли это, или книгу составили с таким посылом — вопрос.

К счастью, в «Школу жизни» попал все же ряд честных текстов, авторы которых сочетали признание школе в любви с оговоркой, что любить-то не за что. Особенно в части учителей. Петр Кобинцев в рассказе «Первый раз…» об учебе в могилевской школе с художественным уклоном пишет: «Я любил школу. Даже тогда, когда учительница рисования в гневе переломала карандаши, которые родители купили мне в Москве… Даже когда художник вырвал клок волос из моей бедной головы за то, что я наносил тени на рисунке твердым карандашом». Но это «привитие навыков» меркнет перед историей Инны Иохвидович «Герасим» об Александре Герасимовиче Громове, назначенном посреди учебного года классным руководителем восьмого класса. Инне Герасим написал в характеристике, что она «охотно воспринимает и распространяет среди учащихся западные виды причесок и нарядов» (в жаркий день она посмела прийти в школу в переднике на юбку и блузку) и коверкал ее фамилию до Эйзенхауэр. Взрослая Иохвидович столкнулась с седым Герасимом, просящим подаяние. Ее сердце не дрогнуло — вечный страх перед учителем умер.

Но, увы, немногие очерки доводят до конца линию «возмездия» или освобождения от скверной школьной памяти. Иной раз взрослый человек не способен победить детского страха перед «злой учительницей». Это блестяще, в том числе литературно, отражено в очерке Ольги Вельчинской «Встреча в метро»: автор узнала попутчицу по красивым ногам. Это была учительница-садистка Жанна Феликсовна, педагог-универсал, ведущая физкультуру, ботанику, химию и воспитательную работу. Все, чего касался этот специалист, навсегда теряло ценность для ребят. Еще спустя двадцать лет после окончания школы (!) автору снилась Ж.Ф. в ночных кошмарах — и вот «питоньи» глаза без блеска уставились прямо в лицо бывшей ученице. Ту затошнило, и она пулей ринулась из вагона.

У Жанны Феликсовны нашлось много достойных коллег в разных школах СССР. «Историчка» Виктория Богуславовна Шпильцер обозвала заболевшего Игоря Соловьева «гнидой паскудной»: «В глазах у нее при этом было понимание того, что я специально заболел и пришел на смотр, чтобы выставить себя героем». «Литераторша» предложила Алексею Щедрову честно ответить, кто ему больше всех симпатичен в пьесе Горького «На дне», но за реплику: «Барон!» — подняла хай на несколько лет. Ирине Завьяловой, написавшей в радиопередачу «Ровесник» о том, что планы приема в комсомол идут вразрез с искоренением недостатков, устроили обструкцию и чуть не исключили из школы комсомоль­ские вожди и их патроны.

При наличии таких рассказов общий благополучный фон сборника вызывает скепсис. Могли ли издатели допустить «перевес» в книге о школе воспоминаний болезненного толка? Есть десятки разумных аргументов, почему этого делать не стоило. И все же… не заявляли бы о честности, а то выходит как в поговорке про крестик и белье.

Не только «жертвы», но и «мучители» порой изливают душу в воспоминаниях о советской школе. Из творчества педагогов, ставших писателями, выделю книгу главного редактора американского русскоязычного литературного журнала «Чайка» Ирины Чайковской «Афинская школа» (СПб.: Алетейя, 2017). Это четыре повести, созданные «по следам» работы в московской школе в перестройку: «Московская баллада», «Убить Мармеладова», «В неведомую глубь» и «Афинская школа». Суть писательского месседжа Чайковская «выдала» уже в предисловии: «…показать…, как несчастны все оказавшиеся в такой вот самой обыкновенной школе — по обе стороны учительского стола». Повести «перетекают» друг в друга, множа ужасные сущности, и в них несчастны все, и дети (упомянуты летальные случаи и подростковые самоубийства), и педагоги. Так, «англичанка» Амалия признает: всех, несогласных с политикой руководства, из школ выставляют. Чайковская выстраивает цепь унижения и принуждения ко лжи и лицемерию по обе стороны учительского стола — и как ей не поверить, коль тексты с натуры писаны? Ретроспектива неумолима: беды сегодняшней школы родом из советской, от дурного семени не жди доброго племени.

В современной литературе учителя, безусловно, хотят видеть позитивный образ себя любимых. Почитайте реплики в соцсетях! Например: не нравится читать книги о школе, в них неправильно отражен труд учителя. Или: учителя выведены недостаточно почтительно. При этом парадокс: книг, написанных учителями об учителях, мне известны единицы. Почему? Времени из-за школьных забот не хватает на вольное творчество? Или опасаются писать под своим именем, побаиваясь проблем на основной работе? Разве что Дмитрий Быков сочетает несочетаемое, с пиететом подчеркивая свою принадлежность к учительской страте, но и напоминая о личном тяжелом школьном опыте. Почему бы другим преподавателям не взять с него пример (излюбленная школьная формула)?

Пример с Быкова взяла Татьяна Мирная, преподаватель русского языка и литературы из сельской школы на Ставрополье с 34-летним стажем и блогер. На основе ее ЖЖ-блога издана книга «Записки учительницы. Классные уроки жизни» (М.: АСТ, 2018), интонационно «спорящая» с Быковым. Почему именно на ее записки пал издательский выбор? Первая мысль — об эксклюзивной информации о современном образовании из первых рук. Но образовательный процесс в книге освещен скудно (и довольно скучно для филолога). Из всех издержек современной школы Мирная признала то, что дети и родители вынуждены зарабатывать «стимулирующие баллы» педагогам заданиями вне программы; что программы разрабатывают сами учителя и «проходят» предметы неравномерно; что существуют ребята, к которым педколлектив относится хуже, чем к другим, — дети не понимают, за что, хоть Мирная популярно объясняет: родители должны дарить преподам хорошие и нужные, а не формальные подарки. И да, к отпрыскам бедных семей в школах отношение не лучшее. «Разоблачения» Мирной направлены на детей — они мало загружены, надо вернуть им обязанность убирать школьные площади и дворы — и родителей, не согласных с учительской стратегией: это «придурочные» люди, которые допускают «нападки». Ее книга доказывает: ученикам есть за что не любить сегодняшнюю школу и педагогов. Но это все же не художественная книга, а нон-фикшн. Что говорят о школе писатели?

«Школьные» романы Алексея Иванова «Географ глобус пропил», написанный в 1995 году и впервые изданный в полном объеме в 2003-м, и «Блуда и МУДО» 2007 года стали не только культовыми, но и архаичными: семнадцать лет первому изданию «Географа…», тринадцать — «МУДО». Это уже не «зеркало событий», скорее, современная классика. Сатирический роман «Блуда и МУДО» о недоучке-художнике Борисе Моржове, методисте муниципального учреждения дополнительного образования (значение хулиганской аббревиатуры), в свое время знатно бичевал дурацкую систему российского допобразования, «изжившую» единственного приличного в ней человека, а может, даже сверхчеловека. Ведь Моржов ушел из города, точно на небо вознесся — его следов не осталось в мире и в интернете… Но причуды дополнительного образования на сегодня изменились, и роман Иванова стал похож на труд о новом Мессии, хотя при написании этот смысл вряд ли закладывался. Та же трансформация произошла и с романом достоевского замеса «Географ глобус пропил». Недаром в его главном герое Служкине с годами все больше видят реинкарнацию князя Мышкина: Служкин устраивается в чуждую среду — школу, несет разумное, доброе, вечное детям, которые в этом не так и нуждаются, педагогический состав стремление чудака «жить без фальши, без ханжества» не принимает, и в конце учебного года его выкидывают из школы. В общем-то, за дело — пошел с ребятами в опасный поход-сплав, чудом все остались живы. Правда, недоумок Градусов в этом походе проявил себя настоящим мужчиной… Итог «достоевский»: моральный рост одного хулигана стоил драмы учителя.

Но вот какая штука. На сегодня сюжет романа «Географ глобус пропил» совершенно неубедителен с первой же школьной сцены, когда Служкина принимают на вакансию учителя географии, несмотря на сопротивление завуча Розы Борисовны, у которой есть свой человек на это место. Может быть, в 2003 году это было реальным, но сегодня учителя обласканы властью, работа стала престижной и уже не нищей. В школах существует собственная «база работников», учитывающая педагогическое образование и стаж, через которую устраиваются на вакансии или переходят из школы в школу. Чужак туда уже не проникнет, особенно теперь, когда практически в культ возведено трудоустройство своих. Нынче впору писать роман о том, как князя Мышкина в школу не пустили. Да у кого ж на это духу хватит?..

Правда, на Общероссийском родительском собрании 30 августа 2019 года министр образования Ольга Васильева заявила прессе, что главная задача школы — не обучение детей, а обеспечение «единого образовательного пространства». Она пояснила: историю в школе может вести необязательно историк, лишь бы он сумел «зажечь» детей информацией. Что дальше? Служкиным станет легче устраиваться в школы, или, напротив, выживут последних «предметников», чтобы расчистить дорогу своим?..

Эдуард Веркин — по мнению Марии Галиной, «возможно, лучший наш подростковый писатель» — в 1998–1999 годах преподавал обществоведение и заявил в автобиографии, что начал писать из-за нежелания оставаться на этой «нелюбимой» работе. Казалось бы, Веркину и карты в руки! Но, как ни странно, он во всех романах — фантастических, слегка мистических и реалистических — не делает школу ни центральной темой повествования, ни полноценным фоном. В серии «Настоящие приключения» о товарищах Витьке и Генке и их друге-враге Жмуркине школа как таковая мало фигурирует: друзья показаны в основном во «внеклассной» обстановке. Ближе всего Веркин подходит к школе в последнем романе серии — «Кусатель ворон». Здесь нет Генки, выросли Витька и Жмуркин. Первый блогер, второй — прожженный карьерист, член Молодежного правительства Костромской области, написавший проект совместного путешествия немецких и российских школьников по Золотому кольцу. В книге речь не о школьной учебе, но она вся — прозрачный намек на то, что в школе объективности не сыскать. Германия посылает в поездку одаренных ребят, Россия же собирает группу детей «нужных людей» — известного хирурга, чиновницы из департамента образования, начальников МЧС и телеграфа и т.п. Блогер Витька ведет дневник экспедиции, а Жмуркин диктует ему, как писать. Веркину требуется типичный для его прозы сказочный ход, чтобы к концу поездки и романа российские школьники открыли в себе таланты, то есть были награждены не по блату, а по заслугам. Проявить скрытые способности им помогают волшебный мальчик Давид Капанидзе и доброе дело — расчистка родника. Похоже, месседж Веркина в том, что без вмешательства мистики наша школа как первый социальный лифт для молодых людей не изменится…

Так же, как педагог в прошлом Веркин, свела присутствие школы в своих книгах к минимуму Дина Сабитова, бывший университетский преподаватель, автор книг для детей и подростков. Магистральная тема автора — отношения «отцов» и «детей», сиротство, приемные семьи. Самый пронзительный роман Сабитовой — «Где нет зимы» (М.: Самокат, 2019) — сентиментален и фантазиен: в нем есть сказочные персонажи — домовой Аристарх Модестович, живая кукла и бабушка, похожая на добрую колдунью, но, увы, смертная. Сперва у Павла и Гули умирает бабушка Шура, потом погибает мама. Отцы у детей разные, живут далеко, каждый готов забрать лишь своего ребенка, а брат и сестра друг без друга жизни не мыслят. Злоключения детей венчаются хеппи-эндом — их обоих принимает в семью мать Гулиного друга. Школа здесь далеко не на первом плане. Но несколько ярких страниц рисуют ее отрицательно.

Первый эпизод — когда бабушка Шура приводит маленькую Гулю в школу. Ее записали в 1-й «А» класс к заслуженной учительнице Недыбайло Ю.С. «Фамилия учительницы мне сразу не понравилась. Но я знаю, что нельзя судить о человеке по его фамилии», — говорит ребенок. Бабушка настаивает на том, чтобы перевести внучку в класс «В», шокировав завуча — как можно уходить от Юлии Станиславовны?! Позже Гуль встречается с Недыбайло в школьном лагере: это кто-то вроде павловского ефрейтора, обучающего солдатиков маршировке. Она велит детям «стоять ровненько, прижав ладони к бокам и развернув плечи. И смотреть прямо перед собой», всякий раз приветствовать ее появление стойкой «смирно», доверяет шестерым «ашкам» следить за порядком в лагере и отбирать у детей чипсы и колу (единственную еду уже осиротевших Павла и Гули), а если что не по ней, орет.

Единожды Гуль видит Юлию Станиславовну в «человеческом» амплуа во втором школьном эпизоде романа: по душу брата и сестры Соловьевых являются органы опеки, Гуль вызывают к директору, Недыбайло хочет ее проводить: «И лицо у нее было какое-то странное. Обычно Недыбайла смотрит очень торжественно… А тут у нее на лице было нормальное выражение. И она взяла меня за руку. От этого мне стало еще страшнее». Расположение и сочувствие «ефрейтора» Недыбайло пугает школьников больше, чем ее же муштра. Не скрыть и того, что заслуженные педагогические работники заметили беду в семье Соловьевых (которые каждый день в лагере) лишь по приходе официальных лиц с информацией о пропаже мамы детей. Школа у Сабитовой пополняет список враждебных для сирот людей и явлений.

Зато у двух авторов без педагогического прошлого школа представлена «по максимуму».

Евгения Некрасова попала в шорт-лист премии «Нацбест» 2019 года с замечательным романом «Калечина-Малечина» о семье и школе, где мечтательной и творческой девочке одинаково плохо. Опыт сценариста помог Некрасовой нарисовать до жути яркую картинку, как «учительницезавр» (неологизм автора) со стажем день изо дня издевается над Катей. Она из бедной семьи, за это ее и гнобят, в травлю включаются одноклассники, видящие пренебрежение учительницы. Катю «прессуют», пока она не превращается в Кикимору и не идет мстить обидчикам… По сюжету, Кикимора завелась в квартире панельной многоэтажки. Автор устами Ольги Митиевны, единственной доброй и чуткой учительницы девочки, объясняет, что Кикиморы — бывшие не пригодившиеся никому в мире живых невыросшие, так Катя зовет детей. Но понятно, что не было никакой Кикиморы: нечистью обернулась Катя от грубости и холодности окружающих. «Стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня», — написала в подобном случае одна «выросшая» героиня великого романа. Девочка же превратилась в Кикимору. Как только мама обратила на Катю толику внимания, Кикимора пропала. Ужасно, что писателю, решившему обрисовать современную типичную семью и обычную школу, пришлось вводить в повествование Калечину-Малечину и выдавать текст за ирреальный.

«Калечина-Малечина» — знаковое событие текущей литературы. Но станет ли эта книга событием и в общественной жизни, призовет ли власть имущих пополнять школу не просто «кадрами», но людьми, способными слышать и понимать детей?..

На школьном фоне развивается и действие романа журналиста и писателя Марины Ахмедовой, финалиста «Русского Букера», «Камень Девушка Вода». Но суть его гораздо шире. Внутри школы в горном дагестанском селе растет конфликт между сторонниками светского образования и проповедниками радикального ислама. Радикальные настроения распространяет незаконное формирование «лесных братьев», которыми руководит Расул. «Братьев» боятся или с ними соглашаются, и вот уже девочки приходят в школу в хиджабах; когда директор пытается силой сорвать с ученицы убор, в знак протеста его надевает молодая учительница Марьям. В дальнейшем противостояние «веры» и «знания» ширится настолько, что директора исламисты убивают. Новым директором становится героиня-рассказчица Джамиля, старая дева, учительница русского языка и литературы. Ей повезло, потому что из жизни ушли многие страстные и деятельные персонажи, убрался в лес даже зловещий Расул. Но Джамиля — человек слабый и не авторитетный; втайне она уважает доисламские обычаи предков, но вслух боится говорить, что сельчанам не нужна заемная религия, и молится, чтобы Расул не вернулся. Финал книги выглядит упрощенным, если не притянутым за уши. Это не развязка, а завершение литературной композиции на горячую тему. Понятно, что Ахмедова не знала, как закончить социальный конфликт, вершащийся на наших глазах. Школа у нее — арена борьбы взглядов и позиций и потому не может быть «плохой» — она единственная антитеза злу насилия и невежества. При этом образы учителей прописаны ядовито, особенно нравы учительниц, трактующих законы шариата в свою пользу: кто спит с чужим мужем, кто разносит сплетни, и все трепещут перед Расулом. Но «лесные братья» заведомо страшнее несимпатичных служителей просвещения. Сугубо «школьным» романом эта злободневная вещь, конечно, не является. Но неужели только в Дагестане образование испытывает «напор» религии? СМИ пишут, во многих российских школах вводят обязательные православные молебны до занятий. Но согласно текущей художественной литературе ничего подобного не происходит.

Политические проблемы вообще в школу не должны проникать, свидетельствует Сергей Кузнецов в романе «Учитель Дымов» (М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018). Но в этой саге о династии педагогов связь школы и общества занимает несоразмерно мало места. Кузнецов рисует три поколения преподавателей Дымовых. Остановимся на последнем, Андрее, который, лишившись работы журналиста, заделался учителем литературы из сострадания к русской классике, «до смерти замученной на школьных уроках». Это так же маловероятно, как парадокс Служкина. Но важно то, что Андрей во время службы в частном столичном лицее соприкасается с политикой, точнее, с желанием учеников ходить на митинги, сочувствовать оппозиции, обсуждать ситуацию в стране с педагогами (при этом политика подана без конкретики). Но все боятся, директор прямо запрещает дискуссии в лицее, и Андрей переезжает в провинцию и поступает в обычную среднюю школу — тамошние ребята более инертны и менее сведущи в политике. Это наблюдение правдоподобно, хотя и не красит учительскую страту и школу в целом.

Наш экспресс-обзор показывает: литературные «отзывы» о школе в массе своей негативны, но однобоки, касаются атмосферы и настроения. Одни авторы исповедуются о школьных травмах и обидах. Другие уличают педагогов в непрофессионализме, жестокости, некомпетентности, сочувствуют детям и делают вывод, что система образования направлена против личности и несовершенна в достижении целей гармоничного развития, духовного становления. Об острых социальных проблемах нынешней школы и подросткового мира больше рассказывают СМИ, чем худлит. Там существуют идеология АУЕ («арестантский уклад един»); парни с ружьями, расстреливающие учителей и однокашников; избиения педагогов; группы смерти в соцсетях; «слитые» в сеть накануне экзаменов ответы на ЕГЭ; «дутые» золотые медали; поставленные на поток поборы с родителей. В художественных книгах всего этого нет. Исчезающе мало книг о школе «с натуры». По премиальным спискам, раскрученным именам похоже, что школа писателей не волнует. От смелости поднимать «горячие» темы или нежелания ковыряться в грязи?.. Хотя если сделан первый шаг — развеян миф «школьные годы чудесные» — пора бы сделать и второй.