НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

В распахнутое лето

Василий Нацентов. Лето мотылька. — Воронеж: АО «Воронежская областная типография», 2019.

Перед нами — первая книга автора, который уже заставил о себе говорить, будучи при этом не просто молодым, а совсем еще юным человеком и поэтом. Василий Нацентов — один из авторов, в связи с которыми хочется поговорить на тему смены поэтических поколений.

Он (условно) годится во внуки и даже правнуки поэтам старшего (70+) поколения, которые еще живы — и в силе. И поэтика юного автора парадоксальным образом ориентирована на поэтику «дедов» — и даже их предшественников. Не секрет, что и основными слушателями на поэтических вечерах, особенно в нестоличных городах, помимо самих поэтов, оказываются люди старшего возраста — и этих слушателей стихи Василия Нацентова бесконечно трогают. «И не одно сокровище, быть может, // Минуя внуков, к правнукам уйдет». Ностальгия по собственной юности перекликается с юношеской тоской по золотому веку. В поэте готова увидеть ученика, например, Фаина Гримберг — притом что поэзию Нацентова вряд ли можно назвать ученической, а переклички с поэтическим миром той же Гримберг минимальны (пожалуй, общими являются интерес к реалиям и тема детства). Что же касается отношения условных старших братьев и сестер (статус «молодого поэта» пролонгирован до тридцати пяти лет), то, помимо простого соперничества с «поэтическим вундеркиндом», возможно и неприятие его поэтики: ведь для Нацентова характерны регулярный стих и открытое, подчеркнутое обращение к традиции Серебряного века, причем, как хорошо сформулировал в свое время Владислав Ходасевич, есть интенция «привить классическую розу к советскому дичку». Он порывает с исканиями так называемой актуальной поэзии.

Нацентов прямо называет в стихах ряд значимых для него имен поэтов (включая свое), к текстам других дает отсылки. Автора влечет к себе воспетая Анненским «черная весна» («О черной весне и белой твоей руке»), а одними из самых частотных оказываются слова о смерти и умирании. Да и мотылек, летящий на свет, недолговечный — знакомый поэзии символ. Так проявляется стремление поэта говорить о самом важном, глубоком — «о юности и смерти» («Так умирают о весне...»). Если даже не знать, сколько лет поэту — по текстам можно об этом догадаться: именно юность ходит по краю экзистенциальной пропасти, вновь и вновь пытаясь осознать ее присутствие и смириться с тем, что тает снег, а люди и птицы умирают. Ключевым для Нацентова становится образ мертвого/непробудившегося/засыхающего сада, покинутого или исчезающего рая с грушами и сливами. Неявным образом и воронежский чернозем отсылает читателя к Мандельштаму, а пейзажи ранней весны, когда «рыхлым» оказывается не только снег, но и воздух, — к текстам позднего Пастернака.

«И сладок нам лишь узнаванья миг...» — для Нацентова характерна откровенная цитатность (упомянуты и Тютчев, и Мандельштам, и Бальмонт, и «вечерний скворец Окуджавы», цитируются узнаваемые строки других поэтов). Она становится средством поиска «своего» читателя, читателя-единомышленника, знающего те же священные имена, читавшего те же книги. Этот прием уже перестал быть специфически литературным — тем же способом ищут «своих» и при общении в соцсетях.

Может ли поэт оставаться таким, как сейчас? Да, у Нацентова чувствуется хорошая школа, признание читателей обеспечено. Есть внимание к деталям, к внутренней форме слова, музыкальность — все то, что делает стихи похожими на стихи. Есть лирический накал. Отсутствует стремление эпатировать публику, которого невольно ждешь от молодого автора (поэзия Нацентова — не «грузовик в гостиной»). Течение речи плавное и бесперебойное, узнаваемые и порой завораживающие ритмы, ничего странного и пугающего, песнь о вечном бытии человека в мире, где трагичность обеспечена присутствием неизбежной смерти. Нестрашной смерти: любовь гуляет в платье, которое «выше смерти и колен».

Первый поэтический сборник Нацентова включает три части, три книги стихов: «Речь становится талым снегом», «Игольчатый свет», «На птичьем языке». Есть искушение распределить их по временам года (весна — лето — осень). И действительно, в первой книге господствуют пейзажи ранней весны, а во второй лириче­ский герой «на крыльях ласточек сквозь сад и страшный суд» вылетает «в распахнутое лето», в «лето мотылька» — но название времени года созвучно названию реки царства мертвых — Леты, — и поэт не забывает об этом. Созвучия, переходящие в осмысленные образы, у Нацентова нередки (например, серафимы и семафоры соотнесены не только по звучанию: у семафоров тоже шесть «крыл»).

Можно постулировать, что Нацентов пребывает на стадии освоения предыдущей традиции, но темпы и обширность его поэтической экспансии впечатляют. Вспомним, что для автора, рожденного на сломе веков, все еще живое для старшего поколения прошлое тоже лежит за горизонтом, обратилось в легенду.

Возможно, мы встретились с тем же феноменом, который можно проследить по параллельным тенденциям в советской и эмигрантской поэзии: в какой-то момент авторы, разделенные границами, и внутри, и вне России отвергают авангардизм и обращаются к «классической розе» — традиционному стиху.

Людмила Казарян