НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Ночи на хуторе близ Клоога

Ольга Погодина-Кузмина. Уран. — М.: Флюид ФриФрайл, 2019.

К книге о происшествии на засекреченном советском заводе по переработке урана могут обратиться поклонники сериала «Чернобыль» —  они будут обмануты в деталях (собственно производственных и ядерных моментов тут не так уж и много), но найдут такую же атмосферу. Будто Финчер снимал —  тревожно, мрачно, какие-то провалы ужаса и жестокости за повседневностью вдруг открываются.

Это и операторской работой, ой, извините, и стилем подчеркивается, необарочным, как в «Благоволительницах» Литтелла. «В прогалинах — лохмотья серого сукна. Ноктюрн истлевших пальцев, ртов запавших и оскаленных в мученье. Не снег, а тысяча белоголовых чаек». И нигде «не скроешься от вечного ужаса среди людей».

Конечно, «Уран» —  стилизация (подзаголовок «роман-реконструкция» этого и не скрывает), привет, в числе прочих равных, и «Обители» Прилепина. На секретном заводе в послевоенной Эстонии, рвя жилы ради сроков, работают на советский атомный проект. Вся традиция книг про «шарашки» и «почтовые ящики», идущая от «Ракового корпуса» Солженицына, вообще отсылает к традиции герметического романа — какое-то количество людей в замкнутом пространстве с большой долей вероятности займется если не убийствами, то созданием любовных геометриче­ских фигур различной степени сложности.

На Хуторе-7, как звучит зашифрованное название объекта, не мудрствуя лукаво, выбрали убийства. В вампирско-готическом ключе, с предполагаемым серийным маньяком, людоедами в анамнезе и даже сектой поклонников богини Иштар где-то на периферии — то беременную зарежут, то мужчину на болотах оскопят и кол в грудь вобьют. Прибудет из самого центра и харизматичный сыщик, пожилой однорукий коммунист-эстонец.

Харизматичность в «Уране», кстати, в духе новейших сериалов, когда главный герой или хромает, или алкоголик-аутист, или трансгендер, или сам преступник, а лучше все сразу. Претендующий на главную роль персонаж тут — родной брат литтелловского Максимилиана Ауэ: гей, эстет-изгой, вообще почти немец. Оказывается, впрочем, не немцем: подростком из лагеря был угнан в Германию в диверсионную школу, потом работал на наши органы, сейчас в отставке, попросился в изгнание, но бывших, как мы знаем, не бывает.

Да и совы опять же не то, чем они кажутся. Детективный драйвер у романа есть, но не на этом топливе работает сюжет. Вот жуть есть, она — царит. Не забылись еще ужасы войны — копают ров, а там захоронка трупов, в лес тропинкой завернешь — там, кроме маньяков, по схронам оружие, а по землянкам эстонские партизаны, мечтающие уничтожить всех советских оккупантов и вернуть эту землю себе, до завода целым паче чаяния доберешься — там диверсанты по всем тайным углам динамит взорвать хотят.

И вот тут уже ключевые слова, ключ к мотивам этой стилизации. Если в «Обители» Прилепина, в «Оправдании» Быкова, в «Голубом сале» Сорокина и даже в «Мифогенной любви каст» Пепперштейна и Ануфриева присутствовало, с тем или иным знаком, советское и рефлексия над ним, то в «Уране» —  скорее советское 2.0.

Поэтому, может быть, Бог с ними, с «Благоволительницами», — «Город Брежнев» Идиатуллина вспомнить корректнее, с его внимательным и любовным мемуаром о позднесоветских годах, воссозданием атмосферы города и завода, отсылками к жанру производственного романа.

В «Уране» — диверсанты, шпионы и вредители на заводе. И очень явно расставленные акценты. На фабрике, в городе, в ядерной гонке могут победить, ибо самозабвенно, сообща, всем миром делают общее дело. Эстонские партизаны таятся под землей, убивают колхозников и едят собак, а сознательная эстонская девочка мечтает о прекрасной Москве, общем празднике Первомая. И даже безымянные кости оказываются не останками жертв гулаговских репрессий, но евреев и русских, убитых нацистами при содействии эстонцев в концлагере Клоога. «Эльзе помнила все: голоса умерших братьев, руки матери, которая расчесывала ей волосы в бане. Оцепление возле бункера, страшную гибель своей семьи и юношу-комсомольца, который научил ее никогда и ни в чем не доверять чужакам. Забыть ей удалось только запах дыма от костров со стороны нацистского лагеря Клоога. В сентябре сорок четвертого года этот дым долетел до их хутора. Мать закрыла окна и зажгла в плошке лампадное масло, чтобы отбить жирный, тревожный запах. Этот дым не задержался в памяти Эльзе, он исчез, как несуществующая подробность, искажающая картину прошедших событий».

Такая вот реконструкция. Вернее, антидот скорее тем бесконечным романам, которые в последние годы пишут, переводят и награждают, в которых снова и снова о «работе памяти» и «зловещем советском наследии», где в паре «преступления немецкого и советского тоталитаризма» советский сначала уравняли с фашистским, потом подтянули на первое место, а теперь, видимо, только им и будут заниматься. Опубликуют еще десятки (про)западных статей и романов, например, про насилие советских солдат в Германии, но не про то, как они освобождали тот же лагерь Клоога (российские патриотические ответы вроде ленты «Собибор», к сожалению, не всегда должным образом замечаются — в том числе из-за невысоких художественных качеств вкупе с большой идеологической загруженностью).

Поэтому хорошо, наверное, что есть роман с таким мнением. Роман сильный, жест­кий, необычный и страшный. Далеко не ностальгический галлюциноз Проханова.

Ведь правда — у всех всегда своя, и вообще это очень сложно. Вот и герои, которые не стали настоящими детективами и не поддержали ни одну из предполагаемых сюжетных линий, хотят чаще не идти в бой за эту самую правду, а спрятаться от нее. «Как еще не рожденный ребенок, он бы спрятался в ее теле от жизни, от жестокой необходимости делать выбор между злом и еще большим злом».

Александр Чанцев