Об авторе | Татьяна Вольтская родилась и живет в Санкт-Петербурге. Поэт, эссеист, автор одиннадцати сборников стихов. Лауреат Пушкинской стипендии (Германия), премий журналов «Интерпоэзия» (2016) и «Звезда». Предыдущая публикация  в № 2 (2019) «Знамени».

Татьяна Вольтская

Набери меня

* * *

Мне приснилось — мы где-то на даче,

Стол с графином и огурцом.

Ты вернулся с войны — и я плачу

Над твоим обгоревшим лицом.

Всё  пытаюсь обнять тебя — только

В заклубившейся тьме и пыли

Не могу дотянуться — сквозь толпы

Тех, которые не пришли.

* * *

Как же вышло так нелепо —

Повернулась жизнь кругом —

К керосинке, к пайке хлеба,

К еле видной лунке неба

С мокрым звёздным поплавком.

Крутанулась и вернулась —

В паспорте лиловый штамп,
А свобода ваша — дурость:

Вновь — петля пеньковых улиц,
Вновь — голодный Мандельштам.

И бояре кличут к бою,

Как наелись белены,
Слышишь флейты и гобои?
Только мы, дружок, с тобою

Всё пьяны и влюблены.

Что нам злоба, что нам ярость,

Чьи-то бредни и чины,

Что нам юность, что нам старость, —

Только нежность нам осталась

Среди будущей чумы.

Свет вечерний скуп и редок
Над заснеженной стернёй.

Только ёлки напоследок

Чёрные знамёна веток

Наклоняют над страной.

* * *

О, поезда отечества, долгих колёс бряцанье,
Дымящаяся картошка с солёными огурцами,

На бесконечных платформах спины квадратных тёток

То ли с картин Малевича, то ли с ближайших соток.

О поезда отечества, скверики привокзальные,
Сумки, платки пуховые, и анекдоты сальные,

И остановки во поле голом меж полустанками,
Свалкой, болотом: выехал, выпил — очнулся сталкером.

Тут тебе и Смородина речка, и мост Калинов,

Зековских белых косточек из-под земли — лавины.

Звонкие подстаканники. Хрящик куриный — съеден.

Пустошь да пустошь. Долго ли, коротко ли — доедем.

О, поезда отечества, каждый из вас — эпоха,

Кажется, не до Вологды, Кондопоги — до Бога.

Шпалы да волны гравия,

Пение про себя:

Это не география,

Это судьба, судьба.

* * *

                                    Маше Виролайнен

Огромный дом остался без хозяина.

Притихли книг осенние леса.

В гостиную зайдёшь — а там зияние,

На лестницу шагнёшь — как в небеса.

Вдова с трудом идёт между пустотами,

Ещё не понимая, что вдова,

Как паутинки смахивая — сотнями

По воздуху плывущие слова.

Не то чтобы из рук работа валится —

Ей кажется, что мир утратил вес:

Глаза поднимешь — стены расплываются,

Подвинешь стул — как в поле или в лес.

Под вечер снег в окне займётся танцами

И кошка спрыгнет на пол — как при нём,

И голый куст — куда-то вбок потянется,

Антеннами шурша — приём, приём!

* * *

На поднос, не жостовский, голубой —

Жёлтый лист берёзовый, грошик медный:

Осень разгорается, как любовь,

Поначалу кажется незаметной.

Поначалу что там — банальный флирт,

Поблестит чуток и сыграет в ящик.

Красной краски тюбик да жёлтой — литр,

И огонь какой-то ненастоящий.

Но пока ты мудрствовал и решал,
Что же это — Гжель, Хохлома ли, Палех,

Точно печь открыли — пожар, пожар,

Дураку понятно, что мы попали,

Что уже охвачены все дворы,

Все леса полны золотым безумьем,

Что спасаться поздно, лишь до поры

Повисает в небе гусиный зуммер.

Золотым и красным горят тела,

А плечо заденешь — и сразу искры,

И ещё не скоро — зола, зола,

Утро, иней, яблоки в синей миске.

* * *

То не люблю его, то снова люблю:

То протрезвею, то опять на бровях,

То шью, склоняясь, то бросаю иглу,

Поранив палец или нитку порвав.

Как будто в доме то потоп, то пожар,

То батареи замерзают опять,

Как будто время вышивает Бежар —

За пядью быстрою — тягучую пядь.

Сейчас бы встать и повернуться спиной.

В окне торчит трубы кирпичной культя.

Но он склоняется вот так надо мной —

Верхушки сосен вдалеке золотя,

И тает облака бесстыжий Роден,

И слово жалкое не стоит гроша,

И бормочу ему — ну, шарф-то надень,

Ещё простудишься, — и губы дрожат.

* * *

Избавь меня, Господь, от суеты,
Оставь мне это поле и цветы,
И озеро, где брызгаются дети,
И поцелуи краденые эти,
И на косых лучах висящий лес,

И всё. Поскольку времени — в обрез

* * *

Август. Ясновельможное небо —

Так и хочется поклониться.

Пусто. Аистов больше нету —

Испарившихся колонистов,

Ни над полем, ни над машиной

Тарахтящей, ни у реки,

Только там, где они кружили,

Всё как будто висят круги —

Над сосной, над посёлком спелым

Всё не тают, кренясь, дрожа.

Так вот, плача, кружит над телом

Сорок дней, говорят, душа,

Высоту набирая, скорость,

Постигая свой путь земной.

А когда ты уходишь – голос

Долго кружится надо мной.

* * *

Знаешь, что я скажу тебе? Иди сюда.

Хватит нырять сквозь мокрые провода,

Кутаться в байковые облака:

Всё, что ему нужно — твоя рука

На плече и заполночь разговор.

Помнишь, как тень твоя переплывала двор?

Он её высматривает из-за бельма

Занавески: вырос. Но в руках его — складки льна.

Сделай что-нибудь, наконец, — приснись,

Перепрыгни ограду его ресниц,

Просто кивни, — он ждёт твоего кивка.

Ты же можешь. Пожалуйста. Жду. Пока.

* * *

Давай, как будто это оттепель

И снег раскисший, а не грусть,

Давай, как будто ничего теперь,
Тебя утратив, не боюсь.

Пруды под призрачными ивами
Стоят, продрогшие до дна.

Давай, как будто оба живы мы

И веселы — не я одна,

Как будто ты губами жадными

Уже нашёл меня во сне.

Звезда подрагивает жабрами

В своей колючей полынье.

* * *

Как же мне надоели дороги с ямами

И дворцы с заборами окаянными,

Чердаки с бомжами, вокзалы с пьяными

И ларьки с царевнами-несмеянами.

Как же мне надоела в подъезде хроника —

Маша-сука — почерком детским, ровненьким,
Протокольные рожи ментов-разбойников

И красавицы жены моих любовников,

Как начну помирать — так рядами стройными

Поплывут — клиентами Иеронима

(Наш отец — кабак, наша мать — ирония),

Надо мной склоняясь — теперь-то проняло?

Как начну лепетать — мол, играла-пела я,

Дескать, так и жизнь пролетела целая.

Залетит в окошко снежинка белая —

Что, скажи, душа, ты с собою сделала?

Всё вертела своими словами-цацками,

Не смотрела на небо тихо-ласково,

А уходит жизнь — не заманишь плясками —

Не беги за ней, не хватай за лацканы.

* * *

Набери  меня, как проснёшься, —

Ну, конечно же, наберу.

Громыхая, трамвай пронёсся,
Спит река в голубом пару,

И на всей земле, по периметру —

Набери меня, набери меня!

Долго, тщательно, как наборщик

Набирает, шепча, букварь,

Набери меня — больше, больше,

Как прохожих — сырой бульвар.

Назови ты меня по имени,
Безымянную, — набери меня!

Словно армию, словно скорость,
Набери меня — словно хворост,
Воду — плещется по ведру,
Чистый воздух — поглубже в грудь.

Набираешь — слетают саночки,
Разгоняясь, со снежных гор,
И врезаются голоса наши

В самый дружный на свете хор —

От Архангельска и до Римини—

Набери меня, набери меня!

* * *

Каждый летний день — как стакан с вином.

Пей большими глотками, чтобы в ином

Мире, где ни запахов, ни ноздрей,

Помнить лица лютиков. Пей скорей,

Никаких довольно и не могу,

Пей с утра — ни капельки мимо губ.

Всё смешалось — воздух, листва, смола,

И гудящее низко ядро шмеля,

И шиповника вспыхнувшие огни, —

Пей. Повинную голову наклони –

И дождя прозрачные письмена

Наизусть заучивай, и меня.

Прыгнет белка, пойдёт по канаве ёж,

Пену облака сдуешь — и снова пьёшь.

* * *

Дни бегут, как крысы с корабля,

А душа, мошенница, растратчица,

Всё глядит на мокрые поля,

Медлит, упирается, артачится.

Щас под белы руки поведут,

Точно посчитают, что промотано,
Щас её, голубушку, на суд,

С криками ликующими — вот она!

Меж конвойных ангелов, гребя

Крыльями игрушечными, глянцевыми,

В первый раз не прячась,

                                           на тебя,

Резко шею вывернув, оглянется.

* * *

Хорошо Александру

С изменившим Лепажем в руке,

Его ангел глиссаду

Не осилил, сорвался в пике.

Хорошо и Мишелю:

Стал мишенью — зато не зачах

С золотой вермишелью

На суконных казённых плечах.

Хорошо Николаю

В Ковалёвском просторном лесу —

Ни Руслан не залает,

Ни баландою не обнесут.

Как сияет кончина

Отметая подробностей гнёт!

А кому не по чину

Погибать — затаённо вздохнёт.