СЮЖЕТ СУДЬБЫ

Об авторе | Наталья Юрьевна Казакова родилась в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ, кандидат филологических наук. Круг интересов: русская литература ХIX и начала ХХ веков, история русской журналистики, творчество Ф. Достоевского и В. Розанова. Автор ряда статей в академических изданиях, в журнале «Вопросы литературы». Автор книги «Философия игры: Василий Розанов — литературный критик газеты А.С. Суворина “Новое время”» (М., 2001). Живет и работает в Нью-Йорке.

Наталья Казакова

Свидетель Апокалипсиса

Еще раз о книге В.В. Розанова «Апокалипсис нашего времени»

В августе 1917 года Розанов печатает последнюю статью в «Новом времени». В конце месяца он выезжает с семьей из своей последней квартиры в Петрограде. В городе нет хлеба, немецкие войска стоят уже на подступах, мечется Временное правительство. Разброд и шатания власти неумолимо приближают катастрофу, о которой все говорят, но никто в нее не верит и не принимает всерьез. Розанов не был исключением. Так, летом он пишет, вспоминая митрополита Филиппа, который, взглянув на Иоанна Грозного и опричников, сказал: «…не узнаю Царя Православного и не узнаю русских людей», и далее продолжает: «Нельзя не обратить внимания, что все мы, после начальных дней революции, как будто не узнаем лица ее…»¹  — и сетует, что у революции мало, на его взгляд, деятельности, она пассивна и нуждается в более предприимчивых людях, чем те, которые вокруг. «И мы почти желаем увеличения беспорядков. Чтобы, наконец, революция и революционное правительство кого-нибудь наказало и через то проявило лицо свое»² . Пройдет всего лишь полгода, мыслитель увидит истинное лицо революции и, ужаснувшись наступившей реальности, опишет свои впечатления от происходящего в последней книге — «Апокалипсис нашего времени».

Но в момент переезда у него было лишь смутное тревожное предчувствие и странная печаль: много времени в предыдущем 1916 году он посвятил Египту и одной из главных тем своей жизни — плотской любви, тайне зачатия и рождения. «Я так утомлен, что поневоле выскочишь в любовь»³ . Обращение к Египту у Розанова было неслучайно. Именно в это время он находит подтверждения своей теории животворящего начала Эроса как единственного смысла бытия в древних мистических откровениях. В тайне совокупления и культе Солнца он видит истину предназначения человека. В страшные минуты катастрофы, разрушения нравственных ценностей и гибели того духовного мира, к которому он принадлежал, Розанов снова задумывается об обновлении мира, он черпает эту силу в культе Озириса. Только там, по мнению Розанова, в древнеегипетском царстве любви и непосредственной близости к колыбели мировой истории, можно обрести то познание истины, к которому мыслитель стремился всю жизнь. Но этот неистовый гимн плоти с жизнеутверждающим фаллическим началом был для Розанова не только подтверждением его собственных идей о тайне жизни, он стал для него отправной точкой той последней борьбы, которую мыслитель в конце своего земного пути завершал с христианством. Именно солнечный, яркий и недосягаемый Египет стал для него последним аргументом в борьбе с гибнущей цивилизацией христианского мира. В момент гибели России, которую Розанов воспринимает как оплот всего православного мира, главные и страшные упреки он посылает Христу: «Ты предал и нашу Россию, до такой степени тебя возлюбившую… И вот, настало ныне время и России, и народам оставить и тебя…»⁴ .

Парадоксально, что в Сергиевом Посаде — известном на всю Россию центре православия, почти святом городе — Розанов начинает издавать свои самые богоборческие книги, которые можно рассматривать как единый антихристианский текст — последнее свидетельство смятения его духа в поисках понимания дискурса апокалипсиса настоящего. Глубокое внутреннее религиозное переживание трагедии гибели России, той неумолимой объективной реальности, в которой Розанов проживал свои последние годы, заставило его переосмыслить свой бунт против христианства и вывести его на новый онтологический уровень постижения этой борьбы. Само время вместе с обстоятельствами его быта и бытийности помогали мыслителю в этом. «Нас постигло “небытие”…»⁵ , «Вихрь событий и — неподвижность. Все рушится, летит к черту и — нет жизни…»⁶  — так напишет об этом времени Зинаида Гиппиус в своих дневниках. Подобное мироощущение было близко и Розанову — для него тоже остановилось время, нарушился ход мирового бытия и мировой истории: «С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.

— Представление окончилось.

Публика встала.

— Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось»⁷ .

В этой метафоре «железного занавеса» над Россией для Розанова заложен трагический смысл разделения на мир прошлого и страшный мир настоящего, «время смерти»⁸ . Розанов ставит диагноз происходящему: «Мы умираем от единственной и основательной причины: неуважения себя»⁹ . Первопричину этого чувства Розанов видит в русской литературе ХIХ века демократического и сатирического направления, начиная с Грибоедова, Белинского и заканчивая Чернышевским.

Именно литература виновата в том, что русское общество погрязло в обличениях и насмешках над существующим мироустройством и человеком, что и привело к крушению всего. Литература, по мнению мыслителя, утратила свое назначение и превратилaсь в рекламу революции. Ведь почти в каждом произведении, считает Розанов, говорилось о бомбах, революционерах, нигилистах и отрицании существующего порядка. Это писатели расшатывали зыбкое общественное равновесие и все писали, писали о чем-то совершенно далеком и бесполезном для народа, так и не научив его, как жить. Они и стали первыми разрушителями России, как думал Розанов, и их произведения привели к гибели эпохи и страны. Больше всего в этом, на взгляд мыслителя, преуспел Гоголь, и по многим причинам: Гоголя читали все. Это он научил всех дьявольски хохотать над Россией, и главное, что «мертвым взглядом посмотрел Гоголь на жизнь и мертвые души только увидал он в ней»¹⁰ . За Гоголем следует мрак и небытие, его творчество — страшная бездна, поглощающая всего человека и вместо него предлагающая на всеобщее обозрение маски полулюдей. Его смех нарушает устоявшиеся связи, и все становится пародией на жизнь. Именно гоголевское перо, на взгляд мыслителя, разрушило основы естественного человеческого бытия, заменив его на инобытие комедийного фарса и сатиры. В результате «разо­шлись по мелочам. Прав этот бес Гоголь»¹¹ . Но Гоголь всегда был его оппонентом, получающим самые жестокие упреки и обвинения. В отличие от него Достоев­ский станет тем, у кого Розанов найдет подтверждение своим самым горьким размышлениям о происходящем в России.

По словам Розанова, Достоевский — апокалиптик в русской литературе со страшным и пугающим горизонтом зрения, который предсказал почти все из настоящих событий. Он — первый, кто бросил в общество «этот великий клич-тоску каторжника николаевских времен: “Проходит лик мира сего”», «Это — общее, это — многообещающее, это вообще неизмеримо культурнее, строже, мистичнее, правильнее, вернее»¹²  и описал апокалипсис революционной действительности. Но для Розанова не менее важен еще один аспект в творчестве писателя — «неудавшееся христианство». Он считает, что Достоевский отвечает на вопрос о «завтра» революции. «Между тем в содрогающейся формуле апокалиптика Достоевского и содержится это “завтра” после “революции”. Что такое “неудавшееся христианство”? “Неудавшееся христианство” только и значит, что оно “было” и что теперь его “нет”… Достоевский незримо-неведомо и для себя начал третью эру, “апокалиптическую”»¹³ . Эту эру для себя начал и Розанов, в последний раз предъявляя христианству основные обвинения в произошедшем и происходящем.

Все умирает для Розанова, все переходит в другое состояние, и прежде всего вера: «Всю жизнь крестились, богомолились: вдруг смерть — и мы сбросили крест… Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно “в баню сходили и окатились новой водой”. Это совершенно точно, это действительность, а не дикий кошмар»¹⁴ . А для Розанова наступал конец мира. И христианство для него стало заниматься «пустяками», столько претензий у него к «религии смерти», а главное, к Христу: он не учил мирозданию, отвергал «дела плоти», отверг влюбление в браке, обдал холодом мир в своей святости и аскетизме, а ведь «без грешного человек не проживет», не слышал вопиющих и не помог плачущим, устремил весь мир к страданию. Все обессмысливается у Розанова без любви, но не той, к которой призывал Христос, а той — настоящей, солнечной вечной любви, которая обожествляет пол и деторождение. «Бесполо — значит без жизни. И нет христианства. Я все-таки не понимаю, как же его “выводят”, как же оно “нужно”. Оно и не нужно, и не выводимо…»¹⁵ .

И Розанов делает вывод: «Религия ужаса… Христианство и Бог несовместимы. О, оттого-то столько атеистов… Все в такой связи. Русские действительно глубже всех поняли Христа»¹⁶ . Так, по мнению Розанова, заканчивается история. Ибо Европа тоже в отчаянии и кризисе христианства. «В историю всемирную христианство вошло терпением. Колючим, безбожным, который и мог завершиться только нигилизмом и распадением жизни самой ткани ее»¹⁷ .

В своих горьких обвинениях Розанов с болью отмечает богoоставленность не только в личном плане, но в рамках страны и мира. Его богоборческие тексты пронизаны невыразимой болью в связи с его пониманием разрушения ценностей христианской цивилизации. Глубоко сочувствует Розанов человеку, преданному, как он считает, христианством. Именно на него он возлагает ответственность за происходящее, именно христианство обмануло ожидания и надежды человечества. Надо отметить, что Розанов был не единственным мыслителем, так воспринимающим реальные события своего времени. Николай Бердяев, проводивший в это время свою духовную борьбу против коммунизма, также возлагал ответственность за происходящее на христианство: «И более всего, может быть, ответственность лежит на историческом христианстве, на христианах, не исполнивших своего долга»¹⁸ .

Что же противопоставляет Розанов «лунному христианству»? Единственной надеждой для него становится Солнце, к которому он обращается как к первоначалу всего и которое, в отличие от огня Христова, спасет мир. Это почти языческое поклонение Солнцу приводит Розанова снова к теме Эроса и обожествления пола.

«Попробуйте распять Солнце.

И вы увидите, который Бог.

Одно то, что неприлично — одно это только и прекрасно, возвышенно, религиозно.

Все прочее — пусто и не представляет никакого интереса»¹⁹ .

Конечно, все претензии Розанова к христианству не сводятся только к кругу тем о поле и Эросе. Мучимый острым чувством эсхатологии мира (это прежде всего было связано с разрушением и концом его России), с которым он проживает в эти годы, Розанов страдает от глубоких противоречий, которые он находит в мире христианства и Египта. И выбирает последний, спасаясь в иллюзии тепла, добра и жизни от наступающего ужаса небытия, которое готовила ему реальность. Ведь бунт Розанова против христианства, несмотря на жесткость его богохульных суждений, лежит скорее в сфере трансцендентного. В реальной жизни, по словам Шестова, только один из всех русских писателей, Розанов, «умеет произносить имя Божье». Так, наблюдая апокалипсис в окружаю­щей жизни, в полном отчаянии и боли Розанов обращается именно к Христу, предъявляя ему последний счет, оплаченный неимоверным страданием своего бытия и быта.

Уже в третьей книжке «Апокалипсиса нашего времени» Розанов, страдая от голода, описывает, как он вышел в Москве на вокзале, чтобы посмотреть, что едят. А в 7–8-м выпусках он обратился к своему другу-читателю: «2–3 горсти муки, 2–3 горсти крупы, пять круто испеченных яиц может часто спасти день мой… Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моих»²⁰ . Но, к сожалению, читателю было не до Розанова, который медленно угасал в Сергиевом Посаде. В этот период он тщетно посылал письма литераторам, знакомым и даже бывшим друзьям, разумно полагая, что стихия Апокалипсиса, этого Страшного суда над Россией, не минует никого и сплотит, хотя бы на время, оставшихся в живых былых идейных оппонентов. Так он помирился с Сергеем Каблуковым, с которым был в ссоре со времен исключения из Религиозно-философского общества, и тепло поблагодарил его за присланный сахарин. Он пишет ему о страшном голоде и вшах, которые каждый вечер стряхивает его полупарализованная жена, о том, как он собирает окурки, «мокрые из-под дождя: из ста выходит папироска (NB! — Н.К.), коей я затягиваюсь до содрогания…»²¹ , и о том, как подбирал замерзшие полусгнившие овощи на перроне (чуть раньше, когда были целыми, большевики не дали собрать). А уж обедал, кажется, по-настоящему во времена фараонов, и холод пронизывает до такой степени (нет возможности получить дрова), что готов с головой залезть в камин, не дающий желаемого тепла. Но детали этого страшного быта важны для Розанова не больше, чем комментарий. Зорко, со свойственной только ему жестокой откровенностью, он приводит частное к общему, завершая горьким выводом свои размышления о России и русском народе: «Русская история, я думаю, проклята вообще. Русский народ вообще ничего не стоит. Мы все прокляты. У нас — никакого достоинства… Русские — гнилой, гнилостный народ. Россия — могила»²² . И добавляет в другом письме: «Больше всего провалился Достоевский с его “народом-богоносцем”. Народ оказался действительно вонюч и подл и форменный язычник. Здесь, в Лавре, образа сбрасывают со стен, и никто на эти действительно “ИДОЛЫ” не обращает внимания. Степень равнодушия к “вере отцов” до такой степени поразительна, русский оказался до такой степени даже не “вором”, а “воришкой”, “мелким жуликом” в истории и цивилизации, что — ужас»²³ .

И даже в этих частных письмах Розанов, пытаясь анализировать причины гибели России, в своих размышлениях обвиняет Христа как единственного виновника разразившейся над страной катастрофы. Самым важным для него становится идея разрушения личности, крах гуманистического представления о человеке, предложенного Новым Заветом, уничтожение незыблемых нравственных ценностей. Все это не спасает христианство, и умирающий писатель страст­но обличает на страницах своей последней книги предательство Христа и обращается в своей единственной надежде на книгу Апокалипсиса, которая дает ему слабую надежду на возможное обновление мира. Страшные пророчества грядущего суда над человеком Розанов принимает за плату во имя его спасения. И если христианство не помогло, то, быть может, преодоление Апокалипсиса приведет к спасению: «Апокалипсис требует, зовет и велит новую религию. Вот его суть»²⁴ .

Ужас небытия, открывшийся до основания Розанову в вихре революционных событий, привел его к невиданному отречению от христианства. И, конечно, это не было его реакцией на бытовую катастрофу, в результате которой он буквально умирал от нищеты и голода. Так, Павел Флоренский в известном письме Михаилу Лутохину ставит под сомнение философскую природу богоборчества Розанова: «…если бы его приютил какой-либо монастырь, давал бы ему вволю махорки, сливок, сахару и пр., и пр., и, главное, щедро топил бы печи, то, я уверяю, В.В. с детской наивностью стал бы восхвалять не этот монастырь, а по свойственной ему необузданности обобщений, чисто детских индукций ab exemplo ad omnia — все монастыри вообще, их доброту, их человечность, христианский аскетизм и т.д. И воистину, он воспел бы христианству гимн, какого не слыхивали по проникновенности лирики»²⁵ .

В данном случае понятна попытка священника Флоренского по-своему оправдать и понять Розанова. Но бунт Розанова, несомненно, носил прежде всего метафизический характер с глубоким философским подтекстом. Это было его онтологическое разочарование в бытии, которое и привело к резкому антихристианскому умонастроению и публикации «Апокалипсиса нашего времени». И Розанов, подписывая свой жестокий приговор целой исторической эпохе, до­стойно принял всю тяжесть нравственной ответственности за свои размышления и выводы. Он прочувствовал главное в жутком конце своей России — начало Апокалипсиса не Грядущего, а Апокалипсиса Настоящего. И в этом новом мироустройстве не было ему места. «Кости Розанова, конечно, будут выброшены вон. “Разве они нужны России?”»²⁶ .

1 Розанов В.В. Революционная Обломовка // Розанов В.В. Религия. Философия. Культура. М., 1992. С. 357.

2 Там же. С. 357–358.

3 Розанов В.В. Последние листья. М., 2000. С. 51.

4 Розанов В.В. О поклонении Аписам у древних египтян // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2000. С. 296.

5 Гиппиус З.Н. Черные тетради // Гиппиус З.Н. Дневники. М., 1999. Т. 1. С. 163.

6 Там же. С. 607.

7 Розанов В.В. LA DIVINA COMEDIA // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 45.

8 Розанов В.В. Как мы умираем // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 8.

9 Там же.

10 Розанов В.В. О Гоголе // Розанов В.В. Легенда о Великом Инквизиторе Ф.М. Достоев­ского. М., 1996. С. 142.

11 Розанов В.В. Рассыпанное царство // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 6.

12 Розанов В.В. Апокалиптика русской литературы // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 158.

13 Там же. С. 159–161.

14 Розанов В.В. Как мы умираем // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 8.

15 Розанов В.В. Вечное афродизианство // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 226.

16 Розанов В.В. Общая концепция // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 194.

17 Там же. С. 199.

18 Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1990. С. 213.

19 Розанов В.В. Солнце // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 334.

20 Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 44.

21 Розанов В.В. — Каблукову С.П., Сергиев Посад, 31.10.1918 // Columbia University Libraries, Bakhmeteff Archive, Gen Ms Coll Rozanov.

22 Розанов В.В. — Каблукову С.П., Сергиев Посад, 04.11.1918 // Там же.

23 Розанов В.В. — Каблукову С.П., сентябрь–октябрь 1918 // Там же.

24 Розанов В.В. Последние времена // Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., 2002. С. 13.

25 Флоренский П.А. — Лутохину М.И., 5–6 сентября 1918 // Розанов: Pro et Contra. Кн. II, СПб., 1995. С. 317.

26 Розанов В.В. Мимолетное. М., 1994. С. 23.