|
НЕСТОЛИЧНАЯ РОССИЯ
Итоги–2019: общество
Возрождая традиционную для «Знамени» рубрику «Нестоличная Россия», мы обратились к литераторам из разных регионов нашей страны с вопросом о том, какие местные события и антисобытия ушедшего года они считают главными и чего ждут от года наступившего. География оказалась максимально широкой — от центра и северо-запада России до Дальнего Востока. В январском номере журнала нашли отражение ключевые, по мнению наших респондентов, региональные общественные события — в февральском вниманию читателей будут представлены события литературные.
Архангельск Михаил Попов
В середине июля наша писательская организация высадила десант в старинном поморском селе Ненокса. День был пасмурный, дождливый, но к вечеру разведрилось, выглянуло солнце. А что может быть отрадней солнечного тепла посреди холодного приполярного лета! С утра мы, десять литераторов, выступали перед сельчанами и гостями, приехавшими на 622-й день рождения Неноксы, участвовали в спевках и гуляньях, приценивались к самобытным товарам на съезжей ярмарке, звонили в колокола. А вечером после трудов праведных отправились на берег Белого моря и разожгли костер.
Море накатывало волны, солнце обводило морскую ширь своим вечным циркулем, гомонили чайки, шумели и вели себя, как дети, мы…
Ничто, кажется, не предвещало беды. А через три недели здесь, в нескольких километрах от того нашего костра, случилась авария и погибли люди.
Задним числом поправляю себя — предвестником этой конкретной драмы был уже вид военного городка, где нас поселили. Прежде ухоженные пятиэтажные дома сплошь и рядом зияли пустыми окнами. Разор виделся и снаружи и внутри. Обшарпанные стены комнат, поломанная мебель, рваные матрасы, урны и раковины, полные окурков. И сплошная беспросветность.
Лет десять, а то и больше нынешняя власть внедрила в обиход поганенькое словцо «оптимизация». Оно докатилось и до Вооруженных сил и ВПК. Оптимизация — это тотальное сокращение, экономия всего, вся и на всем. В том числе, а может, прежде всего, на безопасности.
Раньше, в начальную ядерную пору, даже специалисты не знали всей опасности новой энергии. Незнание давало повод для испытаний-экспериментов. Но одно дело, когда неистовый экспериментатор сам шел на риск, как Гусев в исполнении Баталова в кинофильме «Девять дней одного года». А другое — когда спецы-фанатики подвергали смертельной опасности других. Семипалатинск, где были облучены солдаты и мирные жители. Новая Земля, где пострадали оленеводы. Волны радиации с новоземельского полигона, находившегося за тысячу километров, докатывались до наших архангельских краев. Помню, среди бела дня — было это в Северодвинске, тогда Молотовске — вдруг накатил какой-то страх, мне было лет двенадцать, и меня — я успел ухватиться за рябинку — стало выворачивать. Годы спустя сопоставил события. Оказалось, что в ту пору на Новой Земле испытали самую мощную водородную бомбу. В 1964 году ураган, взметнувшийся в результате наземного ядерного испытания на Новой Земле, разметал и затопил десятки больших и малых судов в Архангельском порту. Греческий сухогруз, двигавшийся в Архангельск за лесом, выбросило под Северодвинском на дюны. Он так и стоит у меня перед глазами как памятник потерпевшим крушение морякам. А следом вспоминается череда аварий на атомных подводных лодках, где нередко ценой жизни моряков не доходило до большой трагедии. И наконец — Чернобыль, вселенская катастрофа.
Двоюродный брат Виктор, мой ровесник, командир взвода химзащиты, участник ликвидации чернобыльской аварии, давно лежит на Холодной горе, загородном кладбище Харькова. «Душа там у меня сгорела, братец, душа…». Моя теща, жительница Черниговщины (по прямой от Чернобыля сто кэмэ), свою смертельную дозу радиации получила от родного очага — печи, которую топила облученными дровами. Умирала в муках…
Я сам в пору рабочей юности подвергался облучению, когда работал на Северодвинском СРЗ «Звездочка». Осенью 1964 года весь завод прогоняли через дозиметры, а потом многих заставляли переодеваться в новые рабочие комбинезоны, и мы шли по поселку Ягры, как привидения из жуткого фантастического фильма. А оказалось что? Дозиметристы, перевозившие контейнеры с изотопами, решили «поправить головушку» и остановились у пивного ларька, что стоял на самой первой от завода улице — Корабельной. И до того эти забулдыги, видимо, допились, что то ли разбили тот контейнер, то ли раскрыли его, решив не иначе закусить креветкой стронция-90. Идиотизм ситуации усугубляло молчание власти. Ни гугу! Хотя уже на другой день об этом ЧП вовсю трубил «Голос Америки». Долго тот ларек был огорожен высоченным забором, увенчанным черно-желтой «ромашкой» радиоактивности. Он стоял в сотне метров от моего дома. Летом как раз над ним вставало солнце…
Кто трудился на заводе, тот знает, что такое «зона». Это там, где повышенная радиоактивная опасность. Ходил туда и я, когда работал слесарем-монтажником и когда стал лаборантом Центральной лаборатории. Однажды меня направили на объект, вынесенный за пределы «заказа» — атомной подводной лодки. Это был кожух атомного реактора, в котором моряки АПЛ заподозрили микротрещину и которую мне, лаборанту УЗК (ультразвукового контроля), предстояло обнаружить. Начинку реактора извлекли, но и кожух «фонил» со страшной силой. На все про все мне, облаченному в белое, аки в смертное, дали пятнадцать минут. Что можно было отыскать за это время, если аппаратуре требовался прогрев, а сфера цилиндра диаметром два метра составляла до десятка квадратных метров?! О своих тогдашних ощущениях здесь промолчу. Описал их когда-то в новелле «Белая бабочка». Добавлю только, что трещину я не обнаружил, но изрядную дозу радиации схватил, и потом меня долго не отправляли ни на какие подобного рода объекты…
Безопасность Родины — дело святое. Но в прежние поры заботились и о человеческой безопасности. В технологических стандартах предусматривался тройной запас прочности. Однако даже и при этом случались «нештатные ситуации». А сейчас?
Причины аварий разные. В одних случаях — несовершенство новой разработки. В других — человеческий фактор. Но нередко это происходит из-за того, что какие-то испытания или запуски приурочивают к датам или событиям. Так в государстве бывало и раньше. Взять Киев к Седьмому ноября. Запустить «кузькину мать» к Первому мая. С тех пор ничего не изменилось. Та же психология властной оголтелости царит и сегодня. Специалисты предупреждают, что эксперимент не готов, а сверху велят: надо! Начальству хочется угодить вышестоящему начальству. А поводов хватает. День новой Конституции, День независимости, день рождения президента. А то требуется выложить «козырную карту» в канун какого-нибудь международного саммита. Да мало ли…
Не было ли такой подоплеки и у недавнего испытания под Неноксой, что закончилось трагедией? Мы же сейчас в геополитической блокаде и постоянно вынуждены огрызаться, демонстрируя нашу военную мощь. При этом не исключено, что что-то важное «оптимизировали». А еще так спешили, что испытания, нестандартные для данного полигона, не вынесли за дальние пределы, на ту же Новую Землю, а затеяли близ крупного населенного агломерата с общим числом жителей до полумиллиона человек. Безумие, как иначе это назвать?!
Бедный Русский Север! Кладезь национального русского фольклора; сокровищница уникальной деревянной архитектуры; по мнению многих известных ученых, преддверие Гипербореи, откуда Божьей милостью пошла жизнь на Земле… Что с тобою стало, моя светлая родина!
На дне Белого моря лежат снаряды с отравляющими веществами. С космодрома Плесецк регулярно взмывают космические ракеты, отработанное топливо которых — гептил — обдает огромные территории и особенно мезенскую землю, где повышенная человеческая смертность. Свою дозу урона наносят экологии региона северодвинские заводы «Севмаш» и «Звездочка», где строятся, ремонтируются и утилизируются атомные подводные лодки, не говоря уже о заброшенных ядерных могильниках вокруг этого города. А многочисленные точечные взрывы ядерных зарядов по всей области в геологоразведочных целях! А вырубленные под корень таежные массивы, коих по левому берегу Северной Двины не осталось на сотни верст! А превращенная в гигантскую сточную канаву обмелевшая до куриной переправы сама Северная Двина, в которую сбрасывают отходы производства нескольких целлюлозно-бумажных заводов и комбинатов Архангелогородчины и Вологодчины!..
Мало, оказывается, этого чудовищного разора, учиненного на многострадальной северной земле. К этому экологическому коллапсу нынешняя власть, не обремененная совестью, надумала прибавить огромный мусорный полигон, куда планируется везти отходы из Москвы, а втихаря будут подсовывать и отравляющие вещества.
Шиес — последний крик нашей боли. Боли насельников Русского Севера. Власть закусила удила. Для нее отступиться от бесчеловечного проекта — значит потерять лицо. Но лучше, думается, потерять лицо, нежели все остальное. Мы, патриоты Русского Севера, не отступим. Тому доказательством многочисленные митинги протеста по Архангельской области и Республике Коми, которые катятся с нарастающей силой второй год. Власть эти акции загоняет к черту на кулички. Но люди собираются, несмотря на отдаленные «санкционированные» площадки и лютые морозы. «Санкционирование» мы пока терпим, но если власть наглеет, не отступаем. По весне нас не остановили никакие полицейские кордоны, и мы, несколько тысяч человек, которых губернатор опрометчиво обозвал «шелупонью», вышли на центральную площадь областного центра как раз под его губернаторские окна…
Время покажет, как будут развиваться события. На Шиесе разбит лагерь мужества — бастион, который держится волей проснувшегося от гражданской дремоты народа. Мы сплачиваемся. Радикалы зовут идти на Кремль. Их пока осаживают. Но если власть прольет кровь, прощения ей не будет. Пусть она знает об этом.
Великий Новгород Николай Подосокорский
Одна из острейших проблем для небольших городов вроде Великого Новгорода (население — менее 225 тысяч человек) — отток в соседние мегаполисы наиболее активной и образованной части населения и, особенно, молодежи. Казалось бы, этот тренд уже не остановим, поскольку предоставить людям возможности, сопоставимые с теми, что дают Москва или Санкт-Петербург, местные власти при всем желании не в состоянии. Тем не менее попытки создать в провинции хоть какие-то общественно значимые очаги притяжения порой предпринимаются.
Так, в 2019 году в Великом Новгороде был заложен первый символический камень Новгородской технической школы (НТШ), заявленной как «образовательная площадка нового типа в сфере технологий, которая призвана готовить специалистов новых профессий, отвечающих актуальным потребностям рынков цифровой экономики». За этой бюрократической формулировкой скрываются сразу несколько вещей: приток дополнительных денежных средств и уникальных кадров в регион, возможность удержать молодежь через получение ею перспективных специальностей и непосредственное участие в запуске стартапов.
Этот сценарий с пока еще неясной судьбой реализуется по инициативе молодого и амбициозного губернатора Андрея Никитина, который до того, как возглавил Новгородскую область, занимал должность гендиректора Агентства стратегических инициатив (АСИ) по продвижению новых проектов. По мнению губернатора-технократа, ради учебы в НТШ «к нам будут приезжать талантливые молодые люди со всей страны».
Полное открытие НТШ должно завершиться к 2021 году. Около 70% ее площадей будут образовательными. Уже сейчас часть лабораторий работает на базе Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого, являющегося одним из учредителей НТШ. Это лаборатории нейротехнологий, беспилотных авиационных систем, виртуальной, смешанной и дополненной реальности, искусственного интеллекта, машинного обучения и анализа больших данных, технических средств реабилитации, прототипирования, неразрушающего контроля и цифровых двойников. В 2020 и 2021 годах планируется открытие еще тринадцати новых лабораторий.
По словам ректора НовГУ, профессора Юрия Боровикова, «начало строительства Новгородской технической школы — важная веха в реализации концепции “Город-университет”. В регионе начинает формироваться научно-образовательный центр мирового уровня». Стоит заметить, что ничего подобного в Новгороде и области не строилось с советских времен, и успех этого проекта предполагает не только научный и экономический эффект, но и оздоровление социальной атмосферы. Появление НТШ в провинции — несомненно, большой вызов для новгородцев, нацеленный на перемену их мироощущения, сильно уязвленного отдалением от благ современной цивилизации.
Концепцию школы в сентябре 2019 года одобрил Президент России Владимир Путин, ознакомившийся с ней на выставке АСИ. Финансовую поддержку оказала компания «Транснефть». Для областных чиновников этот проект может стать как прорывным (в случае удачи), так и похоронным (в плане их карьер, если по каким-то причинам стройка затянется, а сама школа не оправдает на выходе возложенных на нее надежд).
Ожидается, что ежегодно переподготовку или обучение в НТШ будут проходить порядка трех тысяч человек.
Владивосток Василий Авченко
Среди заметных событий в общественной жизни Владивостока в 2019 году можно назвать: приговор экс-мэру Игорю Пушкареву — 15 лет строгого режима за злоупотребление должностными полномочиями и коммерческий подкуп; выборы (фактически — назначение) нового мэра Владивостока Олега Гуменюка; отказ губернатора Олега Кожемяко от своего намерения вернуть в городах и районах края прямые выборы глав; проблемы с заказами на оборонных предприятиях региона — «Звезда», «Прогресс» и других, вылившиеся в акции протеста работников; визит лидера КНДР Ким Чен Ына во Владивосток; пятидесятилетие конфликта КНР и СССР за остров Даманский, отмеченное в «подпольном» режиме, дабы не обострять.
Подробнее остановлюсь на возможной отмене «плоских» («социальных») тарифов на перелеты с Дальнего Востока в Москву.
Так называемый плоский тариф на перелеты в Москву из Владивостока, Южно-Сахалинска, Хабаровска, Петропавловска-Камчатского и Магадана ввели в 2015 году. Стоимость полета из Владивостока в столицу и обратно составила 22–25 тысяч рублей; правда, этих относительно недорогих билетов хватало не всем, а уж в сезон отпусков задешево улететь в Москву было и вовсе нереально. Но «плоский» тариф все-таки стал ощутимой мерой поддержки. Тем более что до того же Магадана или Петропавловска иначе как воздухом вообще не добраться.
Однако летом 2019 года глава «Аэрофлота» Савельев заявил: «плоские» тарифы невыгодны и не соответствуют рыночным реалиям. Хотя Дальний Восток — это вообще нерыночная зона. И, если рассуждать подобным образом, можно договориться до того, что дальневосточников проще перевезти в среднюю полосу России, а земли бросить.
Чуть позже, в сентябре, на Восточном экономическом форуме позиция Савельева подверглась критике. Глава Минвостокразвития Козлов назвал авиацию единственным способом добраться с Дальнего Востока в центр страны. Президент Путин, возмутившись тем, что рост тарифов обгоняет инфляцию, добавил: «Мы будем делать все для того, чтобы связанность страны была обеспечена… Будем поддерживать эти льготы по перевозкам… Основные перелеты с Дальнего Востока в европейскую часть, в Сибирь и так далее мы, безусловно, будем сохранять».
Казалось бы, вопрос исчерпан; однако в октябре глава Минтранса Дитрих поддержал уход от «плоских» тарифов, поскольку данная схема будто бы «изжила себя». Выходит, есть лобби, которому и президент — не указ?
Готовясь к зимним праздникам, дальневосточники столкнулись с тем, что «Аэрофлот» вообще не продает билеты на 2020 год. Это вызвало тревогу у жителей самого большого, самого малонаселенного и самого депрессивного региона: следует ли ждать скорого скачка цен? Очевидно, что удорожание перелетов ухудшит качество жизни, усугубит продолжающийся отток населения. Дальний Восток станет еще дальше — и это на фоне бравурных заявлений руководителей страны об «ускоренном развитии» региона…
В ноябре премьер-министр Медведев сказал: в 2020 году «плоские» тарифы сохранятся. Билеты станут дороже, но пока — ненамного, на 4,3%, то есть на уровень инфляции. Так, перелет из Владивостока в Москву и обратно по «плоскому» тарифу обойдется в 26,1 тысячи рублей. Понятно, что этих билетов на всех не хватит — но хоть кому-то повезет. Кроме того, в правительстве даже заявили о расширении программы льготных перелетов с Дальнего Востока. Так что тревога пока оказалась ложной. Ну а что будет дальше — посмотрим.
Екатеринбург Константин Комаров
Так получилось, что по натуре я неисправимый идеалист и романтик и стараюсь обитать исключительно в области слова. Пытаюсь быть аполитичным настолько, насколько это вообще возможно. Больше самой политики не люблю только разговоры о ней и убежден, что, как кто-то мудро сказал, не Пушкин — поэт николаевского времени, а Николай — царь времен Пушкина.
Это я к тому, что история борьбы за сквер для меня — не про политику ни разу. Она про справедливость, как категорию — не побоюсь пафоса — метафизическую более, нежели социально-политическую.
Я был в эпицентре событий, я видел единение убеленной сединами университетской профессуры и юных хипстеров, известных деятелей культуры и простых горожан, в один голос кричавших «мы за сквер!» и скандирующих «позор!» главе города Высокинскому. Но я видел и самого Высокинского, вышедшего к людям, когда уже нельзя было не выйти, и вообще занимавшего всю дорогу трусливую, выжидательную позицию. Видел как — уже после всего — подвергались преследованиям по надуманным поводам мои хорошие знакомые. В конце концов, видел «быков», оперативно подогнанных на усмирение людей, пытающихся просто не отдать свое. Так что сомнений, на чьей стороне правда, у меня не возникало ни на секунду. В общем, «я был с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был». К несчастью, потому что повторения подобного не хотелось бы, несмотря на описанный выше дух единения, специфическую светскую соборность (тут немного печальной иронии). Есть и более мирные пути достижения этого единения. А чтобы такое не повторялось — нужно элементарно уважать элементарные человеческие права. Печально, что приходится повторять банальности, но приходится.
Отмечу, что в подобных событиях, конечно, заложен и культурный импульс. Так, появился сборник «Онтология сквера», редактором которого выступил Роман Сенчин — активный защитник сквера. В сборник помимо текстов, написанных по горячим следам, включены и вообще произведения о Екатеринбурге — стихи, пьесы, эссе. То есть «скверная» история стала еще и мощным поводом переосмыслить екатеринбургский хронотоп, заново остраненно посмотреть на пространство, в котором мы живем.
Недавно мне попались на глаза слова писателя-диссидента Владимира Буковского. Мне кажется, они очень хорошо подходят к ситуации со сквером: «В том-то и вся штука, что, пока люди не научатся требовать то, что им принадлежит по праву, никакая революция их не освободит. А когда научатся — революции уже не потребуется. Нет, не верю я в революции, не верю в насильственное спасение. Легко представить себе, что произошло бы в этой стране в случае революции: всеобщее воровство, разруха, резня и в каждом районе — своя банда, свой “пахан”. А пассивное, терроризируемое большинство охотно подчинилось бы любой твердой власти, т.е. новой диктатуре».
Сквер — это не про революцию. Сквер — это про людей. Про людей и про справедливость, которую нужно вытребовать, если иначе не получается. Однако я (как идеалист) надеюсь, что подобное не повторится, и верю, что мой родной город в новом году ждет спокойное, поступательное развитие.
Курган Елена Бердникова
Событие–2019: для Кургана докатилась волна «благоустройства». Тридцать лет город был заколдован: здесь мало строили и почти не ремонтировали. Отсюда лишь смотрели на опыты с городской средой: пермский эксперимент, тюменское «чудо», московский рывок к красоте урбанизма.
С новым губернатором — зауральцем по рождению, но тюменцем по ценностям, карьере и связям — Курган «настигло». Ремонт — старым купеческим домам и усадьбам (самому ценному, что есть в городе), архитектурную подсветку — на ложнорусские наличники Александра III и коринфские ордеры ампира. Вместо пермских гладких красных человечков — пушистые зеленые ангелы и звери, которым жители упорно отламывают выдающиеся части.
Все дизайнерские решения обрушены на город без обсуждений, и «онлайн-опросы» ничего не меняют в схеме распределения власти. Есть цезарь, и есть масса. Ответственных людей в схеме нет, и кампания благоустройства обнажила это отсутствие.
Но, несмотря на стоны, что «из-Кургана-уехали-все-кто-могли», здесь немало людей, чьими трудами — и трудами их предков — город (компактный, логичный, удобный, построенный по петровским лекалам регулярности) жив. Инструмента включения граждан в процесс принятия решений нет. Имущественный ценз? Поздно. Образовательный ценз? Смешно. Генеалогией трясти? Ну-ну. А с представительной демократией здесь проблемы: чтобы стать властью, надо иметь власть, причем доказанную действенно.
Курган, в генезисе, — торговый город: здесь некогда многое решали несколько купеческих семей. Помню сына купца I гильдии Новикова, встречавшего Николая II хлебом-солью. Курган — коммерческий, и потому — за перемены, но вопрос о власти (распределении полномочий, бюджетов, права голоса) стоит всегда. А механизма влияния нет. Его, возможно, вообще нет в России, но я это зияние вижу на малом масштабе: на «марке родной земли», как говорил Фолкнер.
Курган — «белый» город. У него и флаг — бело-зеленый, унаследованный от Белого движения Сибири. И даже в 2019 году большевики с MBA оделили его (как дитя — игрушками) инсталляциями зелеными, а не красными, как в Перми. Под наш снег, под наш флаг. Если это не гений места, то что — он?
Антисобытие–2019: в ноябре подразделения госкорпорации «Росатом» начали разведку на месторождении урана Добровольное, третьем среди зауральских точек добычи элемента 92. Добровольное — у реки Тобол, и тем отличается от Далматовского и Хохловского. Тобол — это Нил Сибири, источник пресной воды для Зауралья и юга Тюменской области, а после впадения в Иртыш — еще и поилец Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого автономных округов.
Пока Зауралье противостоит планам разработки Добровольного в одиночестве. Десять раз в 2019 году активисты пытались зарегистрировать в областном избиркоме инициативную группу для организации референдума по вопросу добычи урана на Добровольном; в канун начала разведки облизбирком обратился в региональную думу с законодательной инициативой — увеличить состав группы с двадцати до ста человек. Все 33 депутата высказались «за». Власти не хотят слышать обязывающее «мнение народное» о проекте: оно не в пользу тех, кто низверг на регион это насилие над землей Добровольного. Об этих 32 квадратных километрах «недр федерального значения», а на самом деле — земле отцов, я уже писала в «Новой газете» и надеюсь написать еще. Речь не о почве — о праве решать, чему быть и не быть на нашей земле.
Пока абсурд двух решений в одном 2019 году (сделать Курган картинкой и добывать близ Тобола уран) очевиден немногим. А для людей во власти совместить пазл из двух элементов — и вовсе головоломка, потому что они слишком привыкли держать в руках одну большевистскую шашку. Желательно — атомную. Курган — заложник.
Саратов Роман Арбитман
Наиболее заметным событием, случившимся в Саратове в 2019 году, стало, увы, жестокое убийство девятилетней девочки Лизы Киселевой. Убийство уже само по себе — происшествие жуткое, а если жертва — ребенок, то жуть надо возвести в степень. У события этого оказалось несколько последствий — и местного масштаба, и федерального. Сотни саратовцев, узнав об исчезновении Лизы, бросили все свои дела, организовались в группы и отправились на поиски девочки (и общими усилиями сделали то, чего не сделала полиция, — нашли тело). Эта самоорганизация рядовых граждан в критический момент оказалась сродни народному ополчению и изрядно напугала власти. Вскоре было объявлено, что преступник найден и признался — Михаил Т. неоднократно сидел за преступления против детей и, по идее, должен был постоянно находиться под наблюдением, однако этого не происходило. Действительно ли Михаил Т. — истинный виновник или полицейские просто нашли самого «подходящего кандидата»? Боюсь, ни у кого из тех, кто знаком с современной практикой нашей полиции, стопроцентной уверенности быть не может. Признание же серьезным доказательством, увы, не является. Местные власти своеобразно отреагировали на трагедию. Мэр Саратова Михаил Исаев пообещал снести гаражи (в одном из которых было найдено тело) и вырубить зеленые насаждения вдоль дорог (чтобы маньякам негде было прятаться). Судя по СМИ, один из чиновников предложил разработать некие маршруты для школьников, идущих на занятия, и запретить от них уклоняться. Пользуясь удобным случаем — как не поднять свой рейтинг? — несколько депутатов Госдумы (Евгений Примаков от «Единой России», Ольга Алимова от КПРФ и другие) поспешили высказаться в пользу возвращения в Уголовный кодекс «расстрельных» статей — причем упомянутый законодатель от «ЕР» предложил распространить эти статьи на неких «предателей». Поскольку для Кремля идея возвращения в России смертной казни пока не является приоритетной, стихийным «дискуссиям» не дали хода, и они быстро сошли на нет. Главный итог происшествия — локальная трагедия, как обычно, утонула в массовых политических спекуляциях. Никто из правоохранителей никакой ответственности не понес…
Никаких светлых перспектив для нашего города я не вижу. Руководители областного центра — люди, которые не умеют учиться на собственных ошибках и отличать главные проблемы от проблем выдуманных. Скорее всего, городские власти будут изо всех сил бороться не с плохими дорогами, а с иноязычными словами на вывесках магазинов и рекламных плакатов (как повелел приезжавший в наш город спикер Госдумы). Поскольку никто из «отцов» города и области не был даже символически наказан за «снежно-ледовый» коллапс, парализовавший Саратов в начале 2019 года и ставший причиной множества несчастных случаев (некоторые со смертельным исходом), скорее всего, этой зимой наш город попадет в такую же ситуацию.
Ярославль Евгений Ермолин
В Ярославле весна и начало лета случились грозовыми. На авансцене общественной жизни, и без того травмированной угрозами завалить город московским мусором (свалка тлеет у самой городской черты, подпирая с севера Париж на Волге) и общим неблагополучием, был разыгран трагифарс, имеющий непосредственное отношение к театру.
27 марта лучший из министров культуры объявил вдруг об объединении двух старейших театров России — Александринского театра (Санкт-Петербург) и Театра имени Волкова (Ярославль). Сказать, что город вздрогнул, — значит ничего не сказать. Это ж только сильно издалека можно говорить: «А что такова? Слили-разлили, главное, чтоб бабки». В Ярославле театр имени Федора Волкова — краеугольный камень городского мифа. Ярославцы даже люберецкого юношу Волкова, назначенного им в мэры, готовы потерпеть за созвучие фамилий.
Театр в городе — в центре полусакральной топографии. Ярославль, согласно широко распространенному убеждению, — «родина русского театра». Здесь начали свое восхождение основатели первого русского профессионального общедоступного театра Федор Волков и Иван Дмитревский. Холодные скептики готовы усомниться и в этом мифе. Но им не удалось разубедить ярославское сообщество, легко, как оказалось, выводимое из обморочного состояния.
Люди здесь и в театр-то годами не ходят, но знают, что главреж Марчелли — это парнишка-хулиган с итальянской фамилией, что скрижали полуразбиты, но нам все равно есть чем гордиться…
Чуть подробнее про этот городской миф с приличествующей высокопарностью. Волковский театр — это ярославский Парнас, художественная замена полуистлевшего традиционного сакрума и компенсатор вынужденной общественной пассивности. Фасад его здания стал визитной карточкой Ярославля, а зал, опоясанный поверху фреской, на которой изображено античное ритуальное шествие, — ярославским элизиумом искусств. Здесь правит Аполлон Кифаред, Аполлон Мусагет и музы водят хоровод. Здесь никогда не заходит за край горизонта великое аполлоническое Солнце — и тягостная ночь кромешного бытия не имеет над ним никакой власти. Бог подарил нам это Солнце в утешение и ободрение. Какие бы ни случались времена, божественные молнии искусства блистали в этом замечательном зале. «Жизнь коротка — искусство вечно», — шептали кулисы. В самые глухие и подлые десятилетия, в самые жгучие морозы театр был той проталиной, где иначе текла жизнь, где не кончалась она, не поддавалась убийственному приговору эпохи. Шелестел, поднимаясь, занавес, угасал в зале свет — и мы покидали пределы безвременья, чтобы отдаться всевременности театрального действа.
И вот на эту, почти последнюю святыню покусился питерский мэтр Фокин, соблазнивший нехитрого Марчелли и завербовавший в свои ряды заслуженных московских критикесс — и даже будущего (на тот момент) мужа мадам Собчак. Это все равно что отнять у ярославцев Волгу. И даже хуже.
Полотно кисти Островского. Хищная Меропия Мурзавецкая с ее коварными видами на вдову Купавину. Ярославцев пытались убедить, что будет много денег и гастролей. И некоторые актеры даже поверили в это. Но горожанам потеря театра (продажа театра задешево) претила, как слишком пошлый водевиль.
Случился спор о первородстве. Горожане бунтовали уже не только в соцсетях, но и на улице. И даже великий молчальник-губернатор, засланный москвич и совсем не театрал, что-то понял и почти первым из начальников нашел в себе силы поменять точку зрения и отвергнуть холодные фокинские объятия. Не поверите, поддержал ярославцев. (Еще немного, и станет местным патриотом.)
В июне московские власти сдались. Талантливый, но беспринципный Марчелли отправился в отставку. Питерский хищник Фокин завел роман с местной сценой то ли в Новгороде, то ли во Пскове. Театр Волкова включили в свод особо ценных объектов культурного наследия народов Российской Федерации. Как я понимаю, это выхлопотанная губернатором Мироновым охранная грамота на вечные времена.
Народный гнев сломал интригу — и отдал к осени театр талантливому и сервильному Пускепалису. Даже не знаю в итоге, что лучше. Но пускепалисы приходят и уходят, как на вахту, они мифу не помеха. Вот вам пример общественной мобилизации, причем небезуспешный, и какая-никакая попытка отстоять местный суверенитет.
Вспомнишь Маяковского, в 1927 году отметившегося в стенах театра и что-то напророчившего:
Как будто
жесть
в ладонях мнут,
оваций сила
росла и росла.
Пять,
десять,
пятнадцать минут
рукоплескал Ярославль
Не приравняю
всю
поэтическую слякоть,
любую
из лучших поэтических слав,
не приравняю
к простому
газетному факту,
если
так
ему
рукоплещет Ярославль.
|
