НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Служение

В.Я. Линков. Введение в литературоведение: История идей от Вико до Бахтина. — М.: ЛЕНАНД, 2019.

Книга Владимира Яковлевича Линкова вдвойне необычна: и по замыслу и по его исполнению. Она задумана не как традиционный учебник введения в литературоведение, по которому занимались и занимаются все первокурсники-филологи, а как история идей, которые сформировали эту специфическую область знаний. И написана она совсем не так, как это принято в таких изданиях: бесстрастно и наукообразно. Автор, преподавая много лет на факультете журналистики МГУ, ежедневно общаясь со студентами и видя их пробелы в знаниях литературы и (особенно!) неумение понимать её, не мог быть бесстрастным. С полным правом эту книгу можно назвать учебником авторским.

В силу своего замысла В.Я. Линков и строит свою книгу. Она состоит из двух частей: первая — критика различных направлений литературоведения прошлого и настоящего: формального метода, в главе о котором автор обильно цитирует работу П.Н. Медведева (Бахтина) «Формальный метод в литературоведении»; понятия текста у Ролана Барта, дискурса и письма у Мишеля Фуко, грамматологии у Жака Дерриды, отечественного структурализма; вторая часть — позитивная, которая называется «Герменевтика как основа науки о литературе» и в которой автор широко привлекает работу Ханса-Георга Гадамера «Истина и метод». В книге также анализируются взгляды Гегеля и Канта на искусство. Таким образом, первокурсник сразу вводится в мир фундаментальных вопросов, связанных с природой литературоведения: «Наличие или отсутствие своеобразия гуманитарных наук — центральная тема нашего учебника» [206])

Целый век прошёл с тех пор, как в России родился формальный метод, но до сих пор о нём пишут, говорят и спорят. И дело, возможно, даже не в самом этом методе, а в той проблеме, которую он на свой лад пытался решить: найти специфику своего предмета (литературоведения), чтобы уйти от публицистики русской литературной критики XIX века, импрессионистской критики символистов и т.д. Специфика, по мнению его создателей, нашлась в области формы (в противовес содержанию) — опираясь на её закономерности литературоведение, как считали формалисты, только и могло стать наукой. В.Я. Линков подробно и аргументированно критически рассматривает основные положения формального метода, которые, по его мнению, сами не выдерживали заявленного ими критерия научности. Единственное, что мне хотелось бы добавить к этой критике: вряд ли будет правильным, как делает автор, всё сводить к внешним эскападам формалистов («рекламистам», как их называл М.М. Бахтин) в их погоне за сенсационностью в духе того (футуристического!) времени — появление формального метода было обусловлено исторически.

Совсем в другое время в Тарту возник структуральный метод. И это тоже была реакция, пусть и неоговорённая, — в этом случае на идеологическое пустословие, которое было тогда в тренде эпохи развитого социализма и на котором выросло не одно поколение карьерных советских литературоведов. Недаром официоз относился к отечественным структуралистам как к скрытым диссидентам от литературоведения.

Таким образом, «онаучивание» литературоведения имело у нас не только сугубо академические причины. Наиболее основательной критике подверг структурализм более чем полвека назад П.В. Палиевский, чья работа «О структурализме в литературоведении» (1963), как считает В.Я. Линков, не потеряла актуальности и сейчас.

Собственно говоря, вся книга В.Я. Линкова, как уже видно из вышеприведённого признания автора, посвящена критике отечественных и зарубежных школ и направлений, которых объединяет стремление превратить литературоведение в науку, да ещё (в пределе) точную — как, скажем, математика или физика. В точную — нельзя, считает автор, в строгую науку — можно и нужно. Хочется поддержать пафос этой работы, правда, с одним уточнением: мне лично думается, что в принципе невозможно считать литературоведение научной дисциплиной (наподобие той же математики) из-за самой её природы — гуманитарной (то есть человеческой). Могут ли вообще такие мировоззренческиеобласти знания, как литературоведение, искусствоведение, театроведение и — даже страшно сказать — философия или история, быть науками, то есть, как в математике, провозглашать непреложную, однозначную и неопровержимую истину? Конечно, марксистско-ленинская философия желала быть такой истинной наукой, но известно, что из этого получилось. Можно ли научно доказать истинность религиозного мировоззрения в отличие от атеистического и наоборот? Мировоззрение как категория сознания имеет не научную, а ценностнуюприроду, оно регулирует отношения человека с окружающим миром.

Л.Н. Толстой, на которого не раз ссылается автор, в письме к Н.Н. Страхову писал: «В умной критике искусства всё правда, но не вся правда, а искусство потому только есть искусство, что оно всё…» (письмо от 8–9 апреля 1876 года). Эту мысль ещё прежде, как известно, формулировал Ф. Шеллинг: «бесконечное, выраженное в конечном». Глубокая и справедливая формула Шеллинга объясняет, почему каждое новое поколение читателей (и зрителей тоже) находит в произведении всё новые и новые смыслы. Но здесь заключается и важнейшая проблема литературоведения как специфической дисциплины: где та грань, переступив которую, новая интерпретация не превращается в своевольную фантазию, в субъективный произвол? А как справедливо пишет В.Я. Линков, это стало повальным бедствием современных интерпретаторов классики. Как пример такого «жанра эстрады в литературоведении» он приводит разбор грибоедовской комедии «Горе от ума», опубликованный в ведущем литературоведческом журнале «Вопросы литературы» и даже получивший премию редакции.

Какое же противоядие предлагает В.Я. Линков против свирепствующего произвола? Оно, по его мнению, в герменевтике — дисциплине, изучающей понимание(«Главная задача науки о литературе не в объяснении, не в открытии законов, а в понимании»). В противоположность всем школам и направлениям «научного» литературоведения, которые придерживаются сциентистской ориентации, «традиционное», «естественное» литературоведение ориентировано на человека, и его условно можно назвать антропологическим. Именно с ним и связана герменевтика.

Чем занимается педагог? Он стремится научить пониманию произведения. В.Я. Линков выделяет в герменевтике несколько важнейших положений. Прежде всего это так называемый «герменевтический круг». Автор пишет: «“Круговая структура” есть фундаментальная черта понимания, её значение исключительно плодотворно, поскольку способствует избежанию ошибок, недоразумений, возникающих из предвзятостей, с каким неизбежно подходят читатели к тексту произведения». Произведение как целое состоит из частей(грубо говоря, персонажей, диалогов, описаний, деталей и т.д.). Круг означает, что целое определяется через части, а те — через целое. Критерий адекватного, правильного понимания — соответствие всех частностей целому, их непротиворечие ему. При этом нужно иметь в виду, что каждая частность встроена не только в контекст всего произведения; оно само входит в контекст всего творчества автора, которое, в свою очередь, — в контекст национальной литературы, а та — в контекст мировой.

Другая важная проблема, с которой сталкивается понимание художественного произведения прошлого, связана, как пишет Линков, с его «временным отстоянием». По-научному это называется историзмом (можно в этой связи вспомнить один из самых ярких (и вопиющих!) примеров антиисторизма — нашумевшие статьи Д.И. Писарева о пушкинском «Евгении Онегине»). Автор приводит формулировку Х.-Г Гадамера: историзм понимает задачу в том, «чтобы видеть прошедшее в его собственном бытии: не через призму наших современных масштабов и предрассудков, но в его собственных исторических горизонтах». Историзм — залог адекватного понимания текста художественного произведения.

И ещё один случай, ведущий к непониманию (или недопониманию) произведения искусства, к неосознанию его условной природы, — отношение читателей к героям как к живым людям, которые живут на одной с ними лестничной площадке. В этой связи В.Я. Линков пишет: «К сожалению, для студентов, как говорит мне мой опыт, реальность героя — в его имени, в перемещениях в пространстве (ушли, пришли, сказал, встретился), но не в авторской концепции, которой они не сознают, она для них не существует». Для кого-то может звучать кощунственно, но ведь, если вдуматься, то и Наташа Ростова, и Андрей Болконский, и Пьер Безухов для Толстого в конечном счёте не только и не столько «живые» персонажи, но язык, с помощью которого он (Лев Николаевич Толстой) передаёт читателю своё понимание человека и мира. Задача педагога, думается, в том, чтобы, не разрушая магии гениального художника — Толстого, подводить к пониманию того, что это в каждом случае ещё и одетая в плоть авторская концепция, заключающая в себе философский, социальный, нравственный, наконец, житейский смыслы.

В коротком отклике на книгу невозможно коснуться всего многообразия вопросов, которые рождаются в связи с центральной проблемой «Введения» — сциентистском / антропологическом литературоведении. Книга даёт пищу для размышлений не только начинающему филологу, но и всякому, кто вообще связан с преподаванием литературы. Вряд ли читатель во всём будет согласен со взглядами автора, с его суровыми оценками, но, безусловно, книга провоцирует читательскую мысль, ставя главные вопросы о той области гуманитарного знания, которая ведёт к адекватному прочтению художественного текста, к пониманию сущности литературы.

Задача литературоведа, по В.Я. Линкову, почётна (это даже не задача, а миссия): «В интервью один замечательный пианист с мировым именем сказал: “Я слуга, слуга композиторов, перед которыми я благоговею”. Так и литературовед должен чувствовать себя служителем и хранителем, для чего он должен знать, быть совершенно уверенным, что он приставлен и причастен к высшим духовным ценностям. Потому что только в таком случае может быть оправданна его миссия. Это первое и, на мой взгляд, основное значение литературоведения».

Валентин Масловский