|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Сплетение судеб: литература, кровью умытая
Н.М. Малыгина. Андрей Платонов и литературная Москва: А.К. Воронский,
А.М. Горький, Б.А. Пильняк, Б.Л. Пастернак, Артём Весёлый, С.Ф. Буданцев,
В.С. Гроссман. — М.; СПб.: Нестор-История, 2018.
Говорят, — заметьте: ничего не утверждаю, передаю, что слышала, — будто нынче читатель, открыв в книжном магазине книгу с большим количеством постраничных сносок, тут же её закрывает и бежит, бежит в другой какой-нибудь отдел, с комиксами, например. В таком случае книгу Нины Михайловны Малыгиной ожидает печальная судьба: в объёмистом, набранном не самым крупным шрифтом увраже о пяти главах только к первой — 580 сносок, да и в остальных не лучше. А ещё, о ужас, в конце размещён именной указатель, то есть имеется настоящий научный аппарат. Боже, так ведь это «для специалистов»! Пусть их, филологов, историков: захотят — изучат, а наше дело, обычных читателей то есть, в данном случае сторона…
Но полноте, не всему писаному верь, тем более сказанному. Есть основания считать, что книгу Малыгиной ожидает счастливая судьба и широкий читатель. Прежде всего потому, что в широком и глубоком потоке сведений о литературной жизни советской Москвы первой половины XX века не тонут ни главный герой исследования, писатель Андрей Платонов, ни те, с кем сводила его судьба в столице молодого СССР. Перед нами документированный рассказ о том, как шла литературная жизнь в первые советские десятилетия, как формировались взаимоотношения власти с писателями, как возрастал тот, для кого работали инженеры человеческих душ — советский читатель, идеальный, самый большой в мире любитель книг. Наглядно — на документах, мемуарных свидетельствах, фрагментах художественных произведений — видно, какой ценой платили авторы за свои повести и романы. «Там человек сгорел», — замечал во время оно Афанасий Фет о своих мучительных строках; и тут сгорел, да не один, да и не вполне метафорически. Пусть бы случилось чудо — и все, кто нынче ратует за «твёрдую власть» во главе с кем-нибудь типа Сталина, прочитали бы истории Воронского или Весёлого…
Научная карьера Нины Малыгиной с давних пор связана с Платоновым, и неудивительно, что том получился столь внушительным (хотя, по некоторым данным, в архиве учёного осталось материала ещё примерно на такой же). Но даже тот, кто не интересуется специально автором «Котлована» или «Впрок», найдёт здесь для себя массу полезного. И неизвестного: ну кто сейчас, право слово, может рассказать о произведениях Сергея Буданцева? Например, о его романе «Мятеж», впоследствии переименованном в «Командарм»? Даже Андрея Соболя читают больше. И то, что Малыгина ввела в книгу целую главу, посвящённую Буданцеву, — поступок, свидетельствующий о высокой степени профессиональной компетентности.
К какому жанру относится текст? Что это: биография? историко-литературное исследование? журналистское расследование? аналитические филологические статьи о творчестве разных авторов?.. Да, да и да, и вместе с тем нечто большее. Соединив разные подходы, автор создала, если позволительно так выразиться, стереоскопически объёмное повествование, в котором всё видится взаимосвязанным: жизнь и смерть, перекличка образов в разных произведениях разных авторов, темы, сюжетные повороты, продиктованные суровой и смертельной эпохой, к которой выпало гибельное счастье принадлежать Платонову и тем, с кем он общался. В результате получился капитальный труд по истории литературы первой половины столетия и одновременно — рассказ о людях, от которых в лучшем случае осталась лагерная пыль (хоть видимость индивидуальной смерти!), а в худшем — общая могила в Донской монастырской яме.
Если говорить о спутниках Платонова, о тех, кто сыграл в его жизни и в создании образной ткани его произведений решающую роль, то картина получается страшноватая. Александр Константинович Воронский расстрелян 13 августа 1937 года. Борис Андреевич Пильняк — 21 апреля 1938 года. Артём Весёлый (Николай Иванович Кочкуров) — 7 апреля 1938 года. Сергей Фёдорович Буданцев скончался в лагере в 1940 году, а нынче его почти совершенно забыли: для писателя это значит умереть дважды, что бы там ни говорил горьковский Сатин.
Василий Семёнович Гроссман и Борис Леонидович Пастернак умерли, казалось бы, в своих постелях, однако им довелось пережить запрет, на тот момент — фактическую гибель своих сочинений, что для писателя равносильно гражданской казни. Больше всего повезло Алексею Максимовичу Горькому, но и ему, кажется, жилось совсем не сладко…
А разве самому Платонову не повезло? Разве его кончина не выглядит тихой и благополучной на фоне «биографий века»?.. Всего-навсего смерть сына, вернувшегося домой из лагеря умирать… Всего-навсего личный, именной, высочайший — непосредственно от Самого, от Сталина — запрет на публикации. Так ведь не расстрел, не лагерь! В книге Нины Малыгиной последовательно проведена мысль о том, что платоновский «Впрок» предназначался одному-единственному адресату. И тот прочитал. И разразился бранью. Но ведь не убил же, не убил! Если вдруг найдётся желающий знакомиться с книгой по именному указателю, то его ждёт интереснейшая интрига на букву «С»: просмотрев подряд все упоминания имени вождя всех времён, народов и национальных литератур, можно с азартом первооткрывателя обнаружить в обширных главах подводное течение — отношения с Платоновым. Таких моментов в книге множество.
О судьбе каждого из названных писателей, о его взаимодействии с Советской властью Малыгина пишет подробно и обстоятельно, не боясь выходить за рамки основной, как кажется, темы — жизнь и творчество Андрея Платонова. Пять глав — пять очерков судеб, человеческих и литературных — построены так: биография, литературная судьба, анализ творчества, переклички с Платоновым. Малыгину не смущают долгие экскурсы в область взаимоотношений между писателями и подробные разборы обстоятельств их жизни, в части которых Платонов если и фигурирует, то только косвенно. Автор не пошла по столь часто избираемому принципу «всё о нём и немножко о погоде»: она смело и свободно, без усилия ориентируясь в массиве материала, воссоздаёт и литературный быт, и воздух эпохи, неизбежно уходящий вместе с людьми и остающийся только на листках бумаги в открытом или запретном для исследователей архивном хранении.
Мотивы, образы, символы становятся такими же героями исследования, как люди с именами, фамилиями, биографиями. Оказывается, что Платонов и Пильняк принадлежат к «поэтической школе» Александра Блока, о чём свидетельствует «образ метели как символ стихийности революции» в их творчестве. Далее выясняется, что роман Пастернака «Доктор Живаго» наполнен реминисценциями из платоновской прозы… И так почти во всех случаях.
В книге, помимо множества фотографий, помещены также иллюстрации к «Котловану» работы современного художника Льва Григорьевича Саксонова. Платоновский космос предстаёт на них зримым целым, страшным и убедительным: однако бездны мрачной на краю так всё и получается…
Вера Калмыкова
|
