ПЕРЕУЧЁТ

Артём Пудов

Верное звучание

проза в литературных журналах первого полугодия 2019 года

В россыпи хороших и разных прозаических публикаций первой половины года мой взгляд отметил прежде всего произведения трёх авторов. Объединяет все тексты обзора — и сборник рассказов, и две повести, пожалуй, внимательное, если не сказать — дотошное отношение авторов не только к языку и стилю, но и к сюжету, а также попытка сочетать новаторство и традицию.

Алексей Музычкин. Легко любить тех, кто уходит… (рассказы). Новый мир. 2019. № 3.

В мартовском «Новом мире» опубликованы рассказы известного писателя и бизнесмена Алексея Музычкина — ни много ни мало девятнадцать, целый сборник. В этот раз, словно вопреки словам из песни Михаила Щербакова: «А если что-то надо объяснять, / то ничего не надо объяснять»¹ , Музычкин оставляет комментарий к каждому из своих небольших текстов, резонно замечая в авторском вступлении к подборке, что проза философского содержания, в данном случае «замешанная» на творческих изысканиях английских поэтов-метафизиков XVII века вроде Джона Донна, часто требует разъяснений. Авторские сюжеты, при всём своём разнообразии, имеют в своей основе общую идею: пусть человек и обладает языком, умом и силой, но он — лишь пешка на шахматной доске Мироздания.

В некоторых рассказах («Сокровище», «Голубое небо над Амстердамом») привычные вещи рассматриваются под нетривиальными углами: так, распро­с­транённое, казалось бы, явление — найденный клад — переворачивает детские жизни с ног на голову, а мир философов прошлого с их высокими устремлениями и благородными изысканиями показан с неприглядной стороны: у Музычкина это просто утомлённые, измотанные люди, ищущие опоры в жизни.

Особенно писателю удались тексты, тяготеющие к жанру психологической зарисовки («Меня зовут Эрвин», «Дунайские волны») и при всей своей лаконичности требующие от автора недюжинной изобретательности и мастерства: обыкновенный разговор постепенно «обрастает» мясом хитроумного замысла, а знаменитый вальс «Дунайские волны» становится лейтмотивом короткой, но выразительной истории о простых человеческих чувствах, которые не может заслонить никакая, даже самая страшная и братоубийственная, война:

«Удивительно было то, что музыка всё не кончалась, не сменялась новой мелодией, вальс тянулся бесконечно. Вскоре я понял, что примерно каждые три минуты игла на патефоне подпрыгивала, словно давешняя птица на тропинке, и мелодия принималась играть с начала, звуками своими похожая на утреннее воспоминание о каком-то не законченном накануне смертельно скучном деле».

Авторские комментарии проясняют многие тёмные моменты этой прозы. Например, рассказ «Меня зовут Эрвин» выражает экзистенциалистские (в данном случае — сартровские) теории, а рассказ «Кольца Сатурна» горячо полемичен по отношению к ним. И в жанре притчи («Прощание»), и в духе постмодернизма («Черёмуховая сказка») Музычкин верен своему непростому принципу: «использовать язык, чтобы обессилить его воздействие на наше сознание разумными формулами», вследствие чего читатель волен как воспринимать эти рассказы отдельно от комментариев, так и обращаться к ним, что в данном случае — отдельное литературное удовольствие.

Дмитрий Лагутин. Степная, 1 (повесть). Волга. 2019. № 5–6.

Повесть молодого прозаика Дмитрия Лагутина привлекает внимание замечательным языком и по-настоящему «филологическим» сюжетом, который поначалу может показаться незамысловатым. Студенты одного из многочисленных учебных заведений, готовящих юристов, с удивлением узнают, что их любимый преподаватель Павел Александрович — не только талантливый педагог, но и начинающий писатель-фантаст. Один из любимых его учеников, от чьего лица и идёт повествование, с удовольствием прочитывает сборник рассказов «Город джаза» от корки до корки, потом знакомится с загадочным стариком, который похищает у молодого человека книгу и возвращает её вместе с подробной рецензией, адресованной Павлу Александровичу…

В повести Лагутин рельефно, образно обрисовывает жизнь простого провинциального студента с его ограниченным — и экономически, и психологически — кругом развлечений. Литература становится новой занимательной гранью в жизни героя, — он и сам, повинуясь интуиции и уважению к способностям преподавателя-писателя, пробует себя в качестве литератора. Кроме того, «Степная, 1» наполнена точными, яркими описаниями, что делает повесть ещё интереснее:

«И оно буквально кишит летальными аппаратами — всех видов и величин. Медленно тянутся хвостами вперёд гигантские лайнеры, плывут, вращаясь, спутники и орбитальные станции, дирижабли и воздушные шары — и странные конструкции, похожие на выгнутые металлические решётки. Всё залито холодным светом, мерцают серебряные бока и изгибы. Аппаратов так много, что не видно ни звёзд, ни луны, одни аппараты выше, другие ниже, они движутся беспрестанно и медленно — и совершенно беззвучно. И они не сталкиваются друг с другом, повинуясь какому-то сложнейшему сплетению линий и траекторий. Я стою, запрокинув голову и распахнув глаза, а они всё плывут надо мной и сверкают в свете луны, которой не видно».

Не слишком большая по объёму, повесть тепло и подробно, без ложного гуманистического пафоса и наносного проповедничества, показывает историю взросления юноши, чья жизнь становится ярче и осмысленнее благодаря общению с умным и авторитетным для него человеком.

Григорий Ряжский. Телеграфист (повесть). Дружба народов. 2019. № 4.

Повесть «Телеграфист» — о безумии, идущем от греха неразличения понятий, ведь, как известно, дьявол кроется в деталях. Главный герой, Адик (Аркадий Иванович Молох), с детства очарован музыкой Рихарда Вагнера, философией Фридриха Ницше и даже симпатизирует Адольфу Гитлеру. Он находится под явным влиянием соседа — преподавателя и музыканта Александра Свешникова, который своими умными разговорами морочит парню голову.

Постепенно, через подражание фюреру и вызывающее поведение, Адик всё больше ожесточается. Жаждущий власти и представляющий себя «воином чести», Аркадий быстро умирает как личность, «разлагается», и вместо обыкновенного хулиганистого советского мальчика появляется… — нет, не Сверхчеловек, а всего лишь одержимый. Молоху оказываются чужды обыкновенные развлечения, и даже стремление во что бы то ни стало научиться рисовать, связанное с биографией Гитлера, который пробовал себя как художник, оказывается лишь во вред мальчику:

«Были и другие гнусные отрыжки, такие же, как мне чудилось поначалу, художественно наполненные, но чаще они-то как раз и были связаны с этими совершенно негодными вариантами изображения новых натюрмортов или отдельных предметов. Кроме домов и цветов ничего не получалось, не шло, не складывалось в нужный образ и объём. Тени, какие я старательно вырисовывал, стараясь как можно точней передать их плоские призрачно-серые пятна, на деле оборачивались кляксами школьного письма, размытыми по краям и лишёнными необходимой плоскостности».

Очень тонко, меняя манеру письма в зависимости от контекста — то вворачивая жаргонизмы, то переходя на чуть ли не социологический анализ — Ряжский выводит печальную судьбу Адика на первый план. Увлечение идеями, пагубными и для человека, и для общества, показывает он, и привело незадачливого парня к полному краху.

1  Вообще–то это скорее (ещё более классический) Людвиг Витгенштейн: «Если надо объяснять, то не надо объяснять». — Прим. ред.