КРИТИКА

От автора | В основе текста — выступление на Международной пушкинской конференции, организованной Хэйлудзянским университетом, Харбин.

Наталья Иванова

Припоминание

«Даль свободного романа…» и современная русская проза

1

«Пушкин родился в небогатой дворянской семье…» — эти привычные для советского уха слова я списала с сайта «Дом писателя», представляющего петербургский Союз писателей. А чего я, собственно, хотела? Сама однажды этот штамп спародировала — и мало кто шутку понял и заметил; книгу о Борисе Пастернаке открыла фразой: «Великий русский поэт родился в еврейской семье». Штамп был по крайней мере мною обыгран. Здесь же — всё по-взрослому, без шуточек.

Итак — к итогу.

Юбилей Пушкина — 220 лет со дня рождения — прошёл относительно скромно и как-то не очень заметно на фоне изобильных дат года: Ахматовой — 130 лет, Набокову — 120, Платонову — 120, Олеше — 125. Не забыты и Борис Слуцкий (100 лет), Александр Солженицын (100), Даниил Гранин (100). Но заметных пушкинских конференций и торжеств с международным участием в отечестве Пушкина не было. В отличие от юбиляров, хороводы вокруг которых продолжаются целый год, Пушкина «празднуют», как правило, в день рождения. Этим и исчерпывается.

Ну да, конечно, — проходит книжный фестиваль с ярмаркой и вручением премий на Красной площади (но ведь он ежегодный…), есть удивительный спектакль Дмитрия Крымова «Евгений Онегин» из серии «Своими словами». Есть, с другой стороны, и спектакль Виталия и Сергея Безруковых, тоже по-своему удивительный, где Пушкин (цитирую аннотацию) «предстаёт перед публикой озорником с чуткой душой, страстно любящим и пылко ненавидящим». Опера «Пушкин» (?) и концерт «Солнечный мир Пушкина» («литературно-музыкальный вечер с народным колоритом» в театре «Новая опера». «Здравствуй, Пушкин» в театре «Ромэн» «рассказывает о любви поэта к цыганскому народу». Апофеозом пушкинских праздников стал моноспектакль руководителя Департамента культуры Москвы Александра Кибовского — он одновременно и автор спектакля, и актёр. Вам — мало? Мне — мало. Не могу найти собственно историко-литературный, филологический аспект — конференции, доклады, открытия, круглые столы… Нашла, но далековато — в Хэйлудзянском университете города Харбина.

Эта «недостаточность» свидетельствует о трёх, по крайней мере, вещах.

Первое. Теснота юбилейного ряда такова, что не только периодика запаздывает (остроумный «конкурсный» замысел журнала «Новый мир» — печатать лучшие эссе из поступивших — едва успевает за юбилейным процессом) или вообще упускает важный для литературных святцев юбилей.

Второе. Лучше не сравнивать с современным состоянием нашей слове­сности — ещё впадёшь в депрессию, которая и так посещает даже вполне здоровые литературные организмы, вгоняя в кризисное состояние духа (умерла? Не умерла? Ещё дышит? А роман умер? А критика вправду умерла? И так далее, по кругу).

Третье. Пушкин для нас — как воздух, и нечего устраивать ритуальные пляски вокруг того, что (дураку понятно) наше всё.

Но Пушкин потому наше всё, что именно под его излучением (оно ведь тоже незаметно невооружённым глазом) плывём — и продолжаем плыть.

В разных, в том числе и новейших, направлениях.

А для того, чтобы закольцевать вступление к теме, закончу словами с питерского сайта из «Дома писателей»: «Всё новые и новые поколения россиян и просвещённых людей всего мира с трепетом прикасаются к его произведениям, испытывая радость неисчерпаемого духовного наследия». Уж не пародия ли он? Нет, не пародия, и не он, а она: автор указан, зовут Ольга Мальцева, «поэт, публицист, член Союза писателей России, автор более десятка книг».

А мы пойдём от Пушкина (как от печки) своим путём.

2

Пушкин и современность, Пушкин и мы, Пушкин и современная русская литература — темы, к которым страшно приближаться. Пушкин — наша античность, и кажется, что мы отошли от Пушкина и его наследия на приличное академическое расстояние. Творчество Пушкина в России непрерывно изучается в университетах и академических институтах, один из которых так и называется — «Пушкинский дом». Там, кроме академических изучений русской литературы от Древней Руси и фольклора до современной словесности, хранятся рукописи Пушкина — и это место, так по-домашнему, так тепло названное, притягивает каждого думающего и читающего человека, не говоря уж о профессионалах филологах.

Без имени Пушкина не обходится официальная государственная жизнь — аэропорту Шереметьево в Москве непонятно зачем присвоено имя Пушкина.

В каждом городе России, пожалуй, есть улица Пушкина, стоит бюст или даже памятник Пушкину. Его именем названы библиотеки и культурные центры, литературные премии и концертные залы.

Можно сказать, что его имя присваивается в массовом порядке. Поэтому Пушкин одновременно принадлежит трём культурам: филологической, литературно-исторической и массовой.

Кроме того, существовал и существует (меньше, но всё же) культ Пушкина почти религиозный, где Пушкин почитается как фигура сакральная. Такой заменитель Христа. А пушкиноведение, особенно народное с его апокрифами, — было заменителем христианства в пору его ограничений и преследований в СССР, — заменителем в его реальном виде и смысле. Пушкину поклонялись. Ежегодно шли паломники по пушкинским местам. Это народное поклонение, кстати, если уж говорить о современной литературе, поклонение священной фигуре в священных рощах Михайловского, изображено Сергеем Довлатовым в повести «Заповедник» (имеется в виду пушкинский заповедник в Пушкинских горах, где Пушкин провёл несколько лет в ссылке и был похоронен) и Андреем Дмитриевым в лучшей, на мой взгляд, дмитриевской повести «Дорога обратно» — простая неграмотная женщина, прислуга и одновременно няня в семье совет­ских интеллигентов, уходит из их дома на длительный пушкинский праздник в Пушкин­ские горы. (Повесть имеет одновременно и реалистический, и комический, и метафорический смысл, но сейчас не о ней.)

Пушкин и сегодня в России актуален — и для современного кино (в экранизациях), и для театра, где его тексты ставят и практически дословно (как «Пиковую даму» поставил Петр Фоменко в театре Вахтангова), и с головокружительными режиссёрскими допущениями — спектакль Римаса Туминаса по роману «Евгений Онегин» в том же театре Вахтангова.

Пушкин не даёт успокаиваться.

Актуальные гражданские смыслы ищут кинорежиссёры в драме «Борис Годунов» (фильм В. Мирзоева): здесь Годунов предстаёт в современных обстоятельствах. Недавно появился на телеэкранах и новый исторически-костюмный телесериал «Годунов» — актёрские работы ряженых про «вечный» смысл в исторических декорациях. Режиссёры переносят в наши дни и повесть «Пиковая дама» (фильм Павла Лунгина, графиня — богатая бизнес-леди, молодой любовник, жаждущий денег и так далее). Ряд экранизаций и воплощений прозы и поэзии Пушкина на сцене легко продолжить.

Никто к этому, кстати, не обязывает.

Нет государственного заказа на постановки и экранизации по Пушкину — к Пушкину обращаются независимо от юбилейных дат.

               Дай нам руку в непогоду,

               Помоги в немой борьбе.

Сама гибель Пушкина связывается с состоянием общества и поэта — и тогда, и сейчас. Блок прощается с жизнью стихами «Пушкинскому дому» и «пушкинским» эссе о тайной свободе.

Пышные, пафосные торжества и празднования отторгаются Пушкиным — частным человеком.

3

Образ Пушкина совершил переход в народное сознание, вошёл в фольклор, стал мифом — и за всё теперь отвечает. «Кто свет гасить будет, пушкин?»

Начало пути Пушкина в народ и анекдот положил, конечно, Гоголь в комедии «Ревизор». «Ну что, брат Пушкин?» — развязно вспоминает Хлестаков. — «Да так, брат, так как-то всё…» — отвечает Пушкин. Сюжет комедии, как извест­но, Гоголю подарил Пушкин, как и сюжет «Мёртвых душ», — и представим себе Пушкина, который хохотал до слёз при чтении Гоголем глав и заключил, вытерев глаза: «Как грустна наша Россия…». Можно предположить с высокой степенью достоверности, что Пушкин присутствовал в театре на премьере «Ревизора», император Николай I точно присутствовал, — и все смеялись на этих репликах Хлестакова как на капустнике.

Шли годы и десятилетия, даже века. Пушкин уходил в тень — ещё при жизни, после смерти тем более. Наступала эпоха совсем другой, не-пушкинской литературы, эпоха отречения от Пушкина — Писарева и Добролюбова (верным Пушкину оставался Аполлон Григорьев, которому и принадлежат слова «Пушкин — наше всё»).

И Достоевский.

Пушкина отставляли от времени, объявляли устаревшим за его якобы равнодушие к социальным вопросам.

Но Достоевский «поместил» Пушкина в раму ультрасоциальных повести «Бедных людей», отослав читателя к повести «Станционный смотритель» и добавив значимую деталь: падающие в грязь из рук отца, идущего за гробом сына, томики Пушкина. В статье «Г-н -бов и вопрос об искусстве» Достоевский, полемизируя с Добролюбовым, отстаивает идеи «чистого искусства», а в речи о Пушкине при открытии памятника в Москве потрясает общество во многом вчитанными пушкинскими смыслами. Тургенев в прямом смысле слова упал в обморок при произнесении Достоевским вещих слов: «Смирись, гордый человек!»

В дальнейшем Пушкин так же волнообразно возникает и исчезает из общественной мысли и государственной идеологии, сознания и самосознания русской литературы (сталинский юбилей и пышное празднование столетия смерти Пушкина в 1937 году составляют отдельную страницу исторической пушкинианы).

Но Пушкин всегда остаётся в её подсознании.

4

Повторяющиеся в новых трансформациях матрицы литературы нельзя объяснить совпадением или заимствованием. М.М. Бахтин вводит термин память жанра, и это понятие, несмотря на метафоричность, принято филологией (как и другие бахтинские термины и понятия — они оспариваются, но не уходят: полифония, карнавализация и др.). Принят — потому что многое объясняет. Не «субъективная память» писателя, как, например, отсыл Достоевского (в романе «Бесы») к «Пиковой даме», а «культурно-историческая телепатия», как называет этот процесс передачи М.М. Бахтин в черновых записках к переработке книги о Достоевском.

В.Н. Топоров находит другое слово для фиксации этого явления — «резонанс». «Резонантное¹  пространство русской литературы» по избирательному сродству. В книге «Генетическая память русской литературы» (отметим метафору) Сергей Бочаров отмечает, что возникающие «сближения более или менее удалённых друг от друга в пространстве и времени текстов невозможно объяснить прямым влиянием текста на текст и сознательной целью писателя». Ирина Роднянская в рецензии на книгу Бочарова предложила ещё одно понятие-метафору: «единая кровеносная система русской литературы».

Сергей Бочаров указывает на явление припоминания, в том числе бессознательного, вводя ещё одно понятие вместо «воспоминания» и отстаивая его смысл, связывая Пушкина с Блоком через блоковскую полемику в поэме «Двенадцать» и в «Скифах» и с Пастернаком.

Обращаясь к роману «Евгений Онегин» и его присутствию в резонансном пространстве современного романа, отметим вслед за исследователями, что Пушкиным в «Евгении Онегине» были созданы:

• новая модель литературы,

• новый разговорно-светский русский язык (хотя Татьяна и пишет на французском),

• «Онегин» — это «явление стиля» (В.В. Набоков),

• Онегиным начат список «(анти)героев нашего времени» в русской литературе,

• структура «Евгения Онегина» оригинальна и сложна, при этом «потрясающе гармонична» (В.В. Набоков),

• «образец целостности» и «классическая строгость пропорций» соединены с целой системой отступлений (термин самого Пушкина),

• «отступления» — одна из форм авторского участия,

• «Евгений Онегин» является метароманом (роман, в котором шаг за шагом фиксируется процесс создания романа).

Эти и другие особенности и стороны «Евгения Онегина» разбирает В.В. Набоков в своём тысячестраничном «Комментарии». Утверждение Набокова, что «Евгений Онегин» — это роман из усадебной жизни, «усадебный роман», не отменяет знаменитого определения Белинским «Евгения Онегина» как «энциклопедии русской жизни» (см. дальше).

Вопросов в связи с «Евгением Онегиным» всегда много.

«Колоннада строф» (по Набокову) обрывается неразрешимым конфликтом, отсутствием хеппи-энда для любовного сюжета и открытым финалом. Вопрос: настолько ли структура романа «гармонична»?

«Евгений Онегин» продолжает своё излучение на русский роман и сегодня.

Например, заголовок (а заголовочный комплекс очень важен): романы, названные по имени главного героя:

«Иван Безуглов» (автор — Бахыт Кенжеев)

«Даниэль Штайн, переводчик» (Людмила Улицкая)

«Соловьёв и Ларионов» (Евгений Водолазкин)

«Лавр» (Евгений Водолазкин)

И далее по списку.

Эпиграф как значимый элемент в современном романе утрачивается. Зато возникают разнообразные подзаголовки — «роман в стихах» положил начало и этому процессу.

Прежде других назову роман Андрея Битова «Пушкинский дом», который возвращает литературу от советской к русской. Самим фактом своего рождения и структуры этот роман отменяет советский литературный контекст и возвращает к XIX веку: «Медные люди» и «Бедный всадник» (главы и части именуются по чуть нарушенным специально названиям знаковых произведений). Напомню сюжет.

Действие происходит в институте-музее русской литературы, главных персонажей двое: псевдогерой и (анти)герой. Между ними происходит дуэль (вза­правду, но пародийная). Культура сплавлена с варварством. Музей разгромлен. Посмертная маска Пушкина разбита.

Битов инкрустирует в роман свои авторские отступления, но не в жанре стилизованной лёгкой болтовни, как это делает Пушкин, а в жанре филологических статей (выпущенных в Москве отдельным изданием — «Статьи из романа» — задолго до издания самого романа).

Постоянная «игра» с Пушкиным характерна для Битова на протяжении всей его жизни. «Путешествие в Арзрум» как бы продолжено «Уроками Армении» и «Грузинским альбомом». Попытку ввести Пушкина как персонаж в современную действительность через полуфантастический рассказ предпринимает тот же Андрей Битов («Фотография Пушкина»).

От романа Битова исследователи ведут начало русского постмодернизма — но сам Битов началом русского постмодернизма полагал именно «Евгения Онегина».

В «Евгении Онегине» действительно есть множество цитат, литературных отсылок, упоминаний, названий, литературной игры — то есть интертекстуальности.

Следующим текстом русского постмодернизма, связанным генетически с «Евгением Онегиным», предстаёт в моём восприятии поэма Вен. Ерофеева «Москва — Петушки». Здесь автор и (анти)герой в постоянном контакте, трудно провести границу. Образ авто-героя пародийно снижен.

В советское время Пушкин раздваивался — на официально-канонического и неофициального, живого, олицетворяющего свободу. Вспомним Пушкина хармсовского.

Чем ближе к нашим дням, тем неочевиднее присутствие Пушкина внутри литературы — и тем более затруднено припоминание, в отличие от кино и театра.

Отмеченный Белинским энциклопедизм если и имеет продолжение в современной книге, то коллективными усилиями — через выпуски сборников, написанных на определённую тему — «Ностальгия», «Отцы и дети», «В Питере жить», «Птичий рынок» и др.

Коллективными усилиями приглашённых к участию в сборнике писателей создаётся «усадебный мир» современности, выгороженный общей рамой темы: питерская молодость, московская домашность, детская память и родительские образы, душевное тепло вокруг домашних любимцев и т.д. Множественность авторов создаёт полифонию точек зрения; вместо общей драматической, травмирующей Истории возникают истории частные, вместо коллективной судьбы — своя «маленькая». Это особая терапевтическая энциклопедия — отдельных хорошо упакованных сторон жизни. Её можно читать с удовольствием и без напряжения, и это не масскульт, а тексты от авторов, которые борозды не испортят.

5

Самое плодотворное из продолжений — это продолжение линии пушкинских отступлений. Иногда из них рождается целый роман.

Да, структурным повторяющимся элементом «Евгения Онегина» являются «лирические отступления» — со стилизованным присутствием автора, приятеля Евгения Онегина, всезнающего комментатора событий и состояний, следующего за героями и даже опережающего их.

Такого рода свободное повествование Лидия Гинзбург определила как «промежуточный жанр». В «Евгении Онегине» это — присутствие вкраплений, занимающих от двух строк до нескольких строф. Ну и, конечно, открытый финал, подчёркивающий художественную ценность нарушения симметрии и гармонии, нарушения правил, самим для себя установленных, исключительно чёткой организации и свободной композиции произведения, выстроенного, повторю образ Набокова, как «стройная колоннада». (Мой университетский руководитель Владимир Турбин возводил архитектонику романа «Евгений Онегин» к нево­площенному архитектурному замыслу Витберга — плану храма в честь победы над Наполеоном на Воробьёвых горах.)

Свобода повествования определила суть «Четвёртой прозы» Мандельштама, «Охранной грамоты» Пастернака. Трудно их назвать романами в традиционном смысле, но с французским «новым романом» (например, Натали Саррот) они по формату совпадают. И «Книга прощания» Юрия Олеши, и проза позднего Валентина Катаева «Трава забвения» и «Святой колодец». Вкрапления вольной прозы зачастую перевешивают строгую композиционную завершённость и определяют жанр целого произведения. Поэтика композиции и структурные особенности «Евгения Онегина» оказывают мощное воздействие на современную прозу, которая сама этого не осознаёт — происходит это, чему есть подтверждение в теоретических трудах М.М. Бахтина, В.Н. Топорова, С.Г. Бочарова, на бессознательном уровне припоминания. Целая линия «свободного романа» имеет благородное онегинское происхождение: Александр Пятигорский, Андрей Сергеев, Леон Богданов, Андрей Левкин. Кирилл Кобрин пишет: «…их проза не является таковой в самом распространённом смысле слова», т.е. это не беллетристика, хотя порою и «прикидывается таковой». «Расставание с Нарциссом» Александра Гольдштейна; «Конец цитаты» Михаила Безродного; ещё ранее — Павел Улитин; онегинское облако не обошло стороной и «незамеченного» Олега Базунова.

И здесь лучше поставить многоточие. Хотя…

Если говорить о «Евгении Онегине» структурно, то здесь происходит сочетание двух несочетанных, казалось бы, противоречащих друг другу элементов: сюжетного, представленного сквозной любовной линией (несостоявшегося здесь, но развитого в «Анне Карениной» адюльтера, где Анна — жена статского генерала, как Татьяна — жена генерала военного), и внесюжетного «свободного», рефлектирующего текста. Конфликт этих повествовательных стратегий и создаёт роман. Там «искрит» — искры долетают до современной прозы; в случае авторской удачи — зажигают её и, соответственно, читателя (не всегда, с точки зрения обыкновенного читателя, такое сочетание удачно — так, иной читатель пропускает даже философски-исторические главы «Войны и мира»)…

Так что закончу и отточием, и скобками.

В случае с «Онегиным» это будет правильно.

1 Так. Вариант «резонансное» также правилен и даже более распространён, но у Топорова пространство русской литературы именно «резонантные». — Прим. ред.