Об авторе | Денис Колчин родился в 1984 году в Свердловске, окончил журфак УрГУ.  Предыдущая публикация в «Знамени» — «Лермонтов по имени Хосе» — № 9, 2016. Живёт в Екатеринбурге.

Денис Колчин

Река Ишим, гора Кучум

* * *

Река Ишим, гора Кучум, снижаются парашютисты,

проносится алкодушистый

мотоциклист… Сердечный шум

всплывает через тридцать лет,

как вспомнишь… Мотоцикл с коляской.

Отец, дед, прадед. Словно в сказке. Садятся, едут, а я — нет.

Стою и думаю: «Зачем

они уехали, покинув

меня?» А я уехал в Киев, Стамбул, Махачкалу.

Проблем

насобирал, пока взрослел, старался, бронзовел. Как будто

старался доказать кому-то, что не верблюд и не плевел…

А там — другие тридцать лет: резные окна, взгляд кошачий,

пожары на окрестных дачах, камыш, разросшийся в ответ.

Выходной

Пустое поле, запертая школа, набор многоэтажек, магазин —

между гранитом грубого помола и побережьем небольших глубин.

На постаментах, что на косогоре, танк, самоходка из другой страны,

исчезнувшей, как Пермское праморе. А может, не исчезнувшей. Видны

её окаменелости повсюду от гаражей до станции метро

и далее, до Визовского пруда, заборов и площадок ООО.

* * *

Господи, спаси нас от помыслов о блицкриге,

от желания заселфиться с гранатой на фоне Риги,

Киева, Кишинёва... Список можно продолжить,

но лучше остановиться, на участке заныкать вожжи,

на дрова пустить уцелевшую колесницу,

пулемёт — в музей поселковый, а лошадь — на репетицию

в цирк. Если повезёт построить горе-карьеру —

распрекрасно. Это лучше, чем подохнуть за чью-то веру,

за деньги или царствие. Родина на апгрейде,

казалось. Но опять молва о грядущем великом рейде...

А я на диване стихи потребляю хмуро.

Мне приснилось, что наш единственный шанс — культура.

* * *

По телевизору — Алеппо, проверишь интернет — Пальмира.

Окно промёрзло и окрепло. Из этого окна полмира

видать: от ЖБИ до Центра, от Шарташа до небоскрёбов.

Наверное, зима — плацента, а ты — очередная проба

пера и крови. Не до жиру. Окно оттаяло, ослабло.

Стоят, молчат не по ранжиру домишки. Утренняя сабля

плывёт над городским ансамблем, покинув чью-нибудь квартиру.

СевКав-99

Утром седьмого августа я включил новости и пропал, погряз.

Или наоборот. Но что было сил оглушительный новояз

оглушил меня, выбил из колеи, проредил, перевоспитал.

И с тех пор истрачиваюсь на твои поводы: ментовской хинкал,

диетический джихади-шашлык… горе горское, вот и всё.

И летят параллельно, почти впритык, обозрения колесо,

оборзения колесо,

озарения колесо.

* * *

«Империя периода упадка…»

Фраза из книги, фраза из ФБ.

Стоп! Самолёт заходит на посадку.

Стоп! Поезд приближается к тебе…

Состав дрожит. Степь действует по флангам.

Угрозыска сотрудник начеку.

Тьма наползает. Огоньки бегут —

                   в ночи незаживающая ранка

любой из них. Но утром проводница

объявит, что вот-вот Махачкала.

Уже на месте перекусишь пиццей,

жене отпишешь, встав из-за стола.

Отъедешь… Горы, горы, горы, горы —

страдание сокрытое. Щелчок —

картинка, постоянный маячок

                  для памяти на будущее. В сборе —

пейзажи, обрамляющие ужас

родительский; симптомы КТО —

посты, посты, посты; жена без мужа

(похищен неизвестными). Всё то,

о чём у нас давно предпочитают

не знать, не думать. «Чудные чуду!» —

и ты воскликнешь (в рюкзачок беду)

                 в гостях, в селе на склоне Тарки-тау.

Возрадуешься, типа. Через часик

«аварский квас» тебя переберёт.

Рассветная попутка довезёт

до центра и оставит на террасе

приморской. Три минуты до вокзала.

А там — плацкарт, бельё, ночной транзит.

Уже во сне услышишь свист металла:

империя, — ни много и ни мало! —

                  вздыхает, хорохорится, трещит.

* * *

Балахани проехали, дальше — Большой Гоцатль.

Солнце, начальник над гарнизонами,

лупит по лобовому, серчает: «Открой WhatsApp,

выдай пароли дядям с Трезорами,

верными псами, электрошоком, стволами». Ствол —

ворон ручной, на нервах взлелеянный.

Горы мелькают — не то лезгинка, не то футбол.

Мчится маршрутка между аллеями

горней и преисподней. Не думаешь ни о чём.

Солнце, подельник друзей империи,

фигачит по боковому специальным лучом.

Боковое сыплется. Жизнь стелется кумачом,

тает на фоне скальной материи.

* * *

Словно отряд Перовского зимней степью,

тащимся окраиной летней. Оптовый рынок —

цель похода нашего. Рынок — набор картинок:

шаурма, плов на фоне курток, штанов, ботинок.

Ради здешней выпечки я бы сам заржавелой цепью

приковал себя к долбаному киоску

с надписью «Тандыр». Непонятно, этнограф пленный

или так… гурман, помешавшийся на вселенной

среднеазиатской. Да хоть бы не предвоенной!

Впрочем, здесь война — ориентация по отголоску

схватки позавчерашней. В. А. Перовский,

кажется, понимал… Не знаю. Его верблюды, —

первое, а также второе и третье блюда, —

ничего не скажут, взирая на нас оттуда.

Рынок мельтешит, — «Окна», «Двери», ковры, посуда, —

под холодной, вчера отрезанной, головой майорской.

* * *

«Уренгой, Сургут, Тюмень — просто фото на страницах

в соцсетях. «Прощай, сестрица! Всё отлично!» РГН ¹,

АКС ², предгорный марш, просто встреча со спецназом…»

Затупился карандаш. До вечернего намаза

надо посетить магаз, загрузиться лимонадом,

лавашом. Тут, кстати, рядом. Море, как пустилось в пляс

ночью, до сих пор гудит. Вместе с ним рельефы места

остывают, словно шрифт, формируют сгустки текста.

* * *

                 Мама, я звоню из Махачкалы

Минеральные Воды не вдохновили.

Виртуальным бризом — голос муллы

бросает в квартиры и автомобили.

                  Милая, звоню из Махачкалы.

Ты не поверишь, в поезде документы

только у меня проверяли. Злы,

меня одного сквозняки-моменты

до костей пробрали, курлы-курлы.

                  Мелкая, звоню из Махачкалы,

где уже не «курлы», кое-что иное —–

скорострельное утреннее, дневное

и т. д., беспощадное, броневое,

где морские дали светлым-светлы.

* * *

             Исеть, Исеть-река

цветаста, не широка.

Может быть, перепрыгнешь.

Не перепрыгнешь — пока!

Вода, говорят, горька?

Не беспокойся, привыкнешь.

             Исеть, Исеть-река —

ни рыбки, ни рыбака.

Эй, на краю гранита,

прыгаешь или как?

Подумаешь, не легка

задача для индивида.

           Исеть, Исеть-река

ручей для сибиряка,

для уральца — преграда.

То и другое — пока

небесного потолка

не обвалилась громада.

* * *

Даже на пресс-конференции думаешь: «Урал-Юрт»,

новое слово пестуешь втихаря.

Слово наружу просится. Это зря.

До завершения мероприятия — пять минут.

Кончилась пресс-конференция, двигаешь на восток,

на ЖБИ, к себе. Ой, мороз, мороз.

«Ой, Урал-Юрт, Урал-Юрт, мой передоз», —

шепчешь, лошок. Вылетает словечко на ветерок.

Вылетев, растворяется. Шагаешь порожняком.

Сердце не бьётся, замерло, замерло.

Твой Урал-Юрт — воздух, вода, ремесло

воздуха и воды в царствии городском.

* * *

Дисмаль ³ подаренный набросив, супругу на работу сплавив,

за чай садишься, лже-Иосиф, закоренелый псевдо-Флавий.

Сидишь, прихлёбываешь. Вот бы махнуть по мартовскому снегу

на озеро, на кинопробы — заснять на телефон Сенеку

(одеждою — точь-в-точь полярник), стоящего на льду озёрном

у берега, потом — кустарник прибрежный, ледяные зёрна,

снега, засеянные ими… Нет, тоже надо на работу.

Псевдополярником отныне влачишь себя, как в карантине,

стараясь подавить зевоту.

* * *

То ли на юг поехать, то ли принять ислам…

Единственная помеха —

сам,

книжный червяк, бездельник, так себе стихоплёт,

родившийся в понедельник

крот.

Что бы ты ни придумал, где бы ни отошёл, —

особенная фортуна,

мол, —

милый гиперборейский

ветер

(привет, озноб!),

вирусный, постсоветский, тающий над железкой,

тебя поцелует в лоб.

* * *

Красные струги плывут, плывут по реке

мимо Невьянской башни, мимо башни Сююмбике.

Кто на вёслах? На вёслах наши мечты и надежды,

страхи, комплексы — всё как прежде.

А кто на причале в старинном растрёпанном парике?

Наша погибель. Причалить или проплыть —

не вопрос. Но она не перестанет глазеть, следить,

караулить на каждой следующей остановке,

не меняя экипировки —

паричок, сюртучок на костях… Ни зарезать, ни застрелить.

Красные струги плывут и плывут в Москву,

существуя, на самом деле, только в башке, в мозгу

начертавшего эти строки плохого поэта.

Мимо водки и винегрета

пролетают большие снежинки, формируя тоску.

* * *

Котельные дымят-дымят. Лишь Ксенофонт ⁴ ведёт отряд

                      от Шарташа к Балтыму.

Гуляющие, стар и млад, застыв, отряду вслед глядят,

                      отягощая зиму.

Они запомнят грозный день, как тень валилась на плетень,

                      тень группы Ксенофонта.

И ты средь них торчишь, олень, мозги немного набекрень

                      (последствие трудфронта).

Котельные дымят. Идёт, забив на Старый Новый год,

                      отряд. Мороз крепчает.

Решаешься. Вдруг повезёт услышать гул эвксинских вод,

                      галдёж трабзонских чаек.

1     РГН — ручная граната наступательная.

2    АКС — автомат Калашникова складной

3   Дисмаль — афганский мужской платок.

4   Имеется в виду Ксенофонт с его сочинением «Анабасис, или Отступление десяти тысяч».