Елена Лазуткина

Боязнь темноты

Елена Лазуткина

Боязнь темноты

	* * *
— Слухай сюды меня, внученька,
лучше немб наших плавней,
лучше немб наших мазанок.
Возвращайся скорее ду дому,
будет сын у тебя
коренной казак...

	* * *
Муза, муза, поза,
череда, берёза,
лес, вокзал, снежинка,
Украина, жинка.

	* * *
Он шёл смешной среди холмов.
Последний день он был хохол.
За паровозом паровоз
стучал, что это не всерьёз.
	Что так же зеленеет лес,
	что вдруг его попутал бес.
	И воздух от жары дрожал.
	Он с Украины уезжал.
	
	* * *
Задумчивый облак над полем висит.
Замурзанный ветер по полю тыняется.
Какие хоромы остались везде,
какая тоска!

	* * *
Как мне вас нехватает!
Листья пустых дорог
быстро в осень сметает,
осень у самых ног.
	Тихий говор посёлка,
	где ты теперь молчишь.
	Ёлки, смешные ёлки
	не загородят тишь.
Не загородят крышу,
маленький сеновал.
И никто не услышит,
что ты теперь узнал.
	Тихо шумит камышью
	ветра пустой вокзал.
	
		* * *
Я пишу тебе из меловых ветвей
в твой чернеющий круг
               удивленно раскрытого “Да?”
На листе высыхают синие капли морей.
Где-то хранит берёза мои года.
В чёрном квадрате стука —
                    купленный вид.
Ходит хохляцкий поезд
               хоть каждый день.
Нагло молчит будильник, опять молчит,
он, как и ты, бросил свою дребедень.
Ты не ответишь, высосав из губы,
что всё нормально, скоро придёт зима,
что уже поздно нам собирать грибы.
Ты не ответишь. Я всё пойму сама.

	* * *
То поля —
то тополя,
то коты —
то тыквы.
Ах, кубанская земля,
самозванен лик твой!

	* * *
Я клянусь, мы вернёмся
                    и будем свободны,
обнимем деревья и будем деревья.
В синий бархат запахнут
                     наш царь бесподобный,
мы всегда были расой поющей
и древней.

	* * *
Помнишь лошадь тонконогую
с мордами чудными многими,
где бежала, гривой струясь в холмах,
там, где ты дёгтем пропах.
На земле ломалась, крошилась слюда.
Этот глупый твой бег-чехарда,
не привык ты туманы слушать.
Помнишь?
Помнишь лошадь?

       Малые Дербеты
Место, где нет даже твоих огней.
Где центральная улица — имя ученика.
Где раскосы глаза, как у диких оленей,
крйпки поводья сжимает рука.
Где в степях — колючки,
                     озёра и камни,
овцы, втоптавшие в глину
                     преданий след.
Где полёт крыла привычкой
                     представится.
Там, где ты принимаешь  эхо
за ответ.

          * * *
Солнце выпекло хлеб чернозёма
из белого теста снегов.
И ворон голодные стаи
слетелись на щедрые крошки,
рассыпать орлиные перья.
 
          * * *
Разбуди меня, мама, в калмыцкой степи,
небелёные простыни мне постели.
Я сидела пол-лета у южных костров,
я искала ответ у тамбовских коров.
Только камни и видишь, а рядом —
                             камыш.
Ты московский бардак от себя
                        отдалишь.
Нас давно ожидает калмыцкая степь.
Я тебе обещаю хоть что-то успеть.

         * * *
Я не хочу родиться в Новеграде
и умирать в калмыцкой стороне.
Моя дорога накрест — от Азова
до северных болот.
Но колесница чисел разобьётся.
Не 37, а 54.
Не исписать больничные тетради.
И мера совершенства — вне причины.

         * * *
Мы приехали в энтом поезде,
и бельё замачивать жалко.
Яко дивно блеснула над озером
кем-то пуганная русалка.
В нашем крае таких не водится.
Яко дивно волна играет.
И костёр наш как будто молится,
будто родича выбирает.

        * * *
Не глотай цифры,
они острые,
они разорвут,
будешь ёжиком внутрь.

        * * *
Если начнёшь грузить —
у меня есть ватерлиния,
у меня есть ватерлиния,
а ещё есть имя,
а на борту написано — ЛЕНА,
это такая река.

        * * *
Я не татарин.
Просто пришла зима и грубеют руки.
Словно бабочки,
в твоём огне отмелькали песни.
Снег.
Холсты становятся белыми.
Лицо засыпается пудрой.
Я не татарин.
Просто люблю говорить непонятно.
Так хочется сделать что-нибудь белое,
чтоб не растаять.

      * * *
Подпоручик, вы не имеете права
                          плакать.
Вы помните, бывали
                 и не такие морозы.
Это ночь перед боем.
Подпоручик, вы не имеете права
                            забывать себя.
Вы смотрели на эту траву под снегом,
когда убило вашего командира,
когда умирала ваша любовь.
Вы прокляли поезда, подпоручик,
                          но вы возвращаетесь.
Это ночь перед боем.
Не смейте плакать, подпоручик,
никто не знает, что это — вы.

        * * *
Смогизм 08,
смогизм 08,
я вызываю по межгороду.
Я вызываю осень,
коня, небитые льды.
Смогизм 08,
я вызываю тебя,
я вызываю тебя на дуэль.

       * * *
Лето, запряжённое обозом,
проезжает пригород зимы.
Замоталось в шубку от мороза
и частушки шепчет, как псалмы.
	А за нею — кавалер-убийца,
	грустный Осень с краденым ножом.
	А вокруг — насмешливые лица,
	и театр Россией окружён.

      * * *
Ци-фирь, ци-фирь.
Мордочка!
Прыг воробей мимо ручья.
Мимо кустов!

     * * *
Моцарт мерцает.
Это предмет
перетекает в литеры “Вольфганг”.
Но колокол звонче.
Божье дороже.

   Степь
Каменная абаб
щурится на облака.
Стебельки стоят.
Мыши ходят незыблемо.

     * * *
Загубить столько романов,
испортить столько улыбок,
плюнуть в луну и исчезнуть,
и как удаётся
быть китайцем?

       Песня
О, девы вешней разлуки, вы.
О, из-под земли не поднять колоса
                               родника.
Пью чёрные гати талым ручьём дён.
О, как ледоломно в низах шумит река.
Видишь, выходят овцы выйти
                       на Божий свет.
Холодно было, вьюга,
                 самый пахучий страх.
О, как воспою имя твоё, когда.
О, милосердный Боже,
                Твой бесконечен путь.

          * * *
— Слышишь, прости. Я забыл
имя земное, забыл,
скорбный учитель камней.
Прячутся горы во тьму.
КАК их увидеть, скажи,
как без усмешки принять
имя земное твоё?
	— Мокрые горы блестят.
	Короток яблони ствол.
	Между чешуек цветка
	жужелка тихо ползёт.
	
          * * *
Мы спускались не там,
                 поднимались не там,
нашей жизни уже наступил пополам,
и фальшивые рифмы — смотри же,
                             смотри,
выплывали в овале из тёмной груди.
Осязательный джаз и парик комаров
тормошил каждый раз
                 среди мокрых бугров.
И, как сноски в начале, —
                     защитницы мод, —
молодая черника камнями в живот.
Усложнённая изгородь —
                       лес и витраж.
Ты билет на плацкарт никому
                        не отдашь.
На фальшивых санях мы проедемся
                              в лес,
чтобы там потерять до него интерес.

        * * *
Напиши своё имя на вывеске,
вывеску прибей к дому красному.
Линии пускай будут чистыми,
а слова застенчиво-страстными.
	Руки напиши на картине той,
	а глаза осенние тёмные.
	Освети свой дом голубой звездой,
	напиши слова, чтобы помнили.
О чужих огнях ты не говори.
Пусть мерцают там, где никто не шёл.
За твоим окном чей-то мир горит.
Обведи картину золотой чертой.

        * * *
Берегиня залетела в клетку,
хочет обернуться канарейкой.
На ковре — слой снега
                  из разбитого окна.
Очкастый портрет хозяина.
Свернуться в комочек
                 и подышать на диване
в сжатые перья.
Пианино не действует.
Рабские слёзы тоже.

        * * *
Отпусти меня из Москвы.
Я хочу домой в тополя.
Я хочу развести мосты,
где всегда надменна земля.
	Отпусти меня из Москвы.
	Паутина среди дорог.
	Мы летели на свет, мы чисты.
	Паутина проклятых строк.
	
        * * *
На вокзале холодно,
свет зари.
Ты мне хлеб в день голода
подарил.
	Побреду тропинкою
	мимо шпал.
	Рельсы паутинками
	ловят даль.
В той деревне нет тебя,
в этой — нет.
А на небе — ветками
твой портрет.

       * * *
О, мадам, всё будет, как придётся.
Воробьи, летящие в распадок,
не забудут избранного мира.
За крыло цепляется кормушка.
Мы пропали, что ли, что ты плачешь,
что ты плачешь, всё ещё не поздно.
Мы простились быстро, мир расчерчен.
Там ромашки, слышишь, там ромашки.
Донна Анна, мы уйдём зимою.

        * * *
Кто-то стоит на пороге,
кто-то стучит в окно,
кто-то зовёт в чертоги,
где по ночам темно.
	Не подходи, я светлый,
	крест защитит меня.
	Мир твой падёт, как петли,
	в грозный клубок огня.
Сбудется Божий замысел
светел, высок и чист.
Радуйся, небо, радуйся,
душа моя, белый лист.

       * * *
Стоит на Арбате без шапки
и смеётся.
Почитает —
и смеётся опять.
Соловей ты наш...

     * * *
	Молись белому листу,
	молись белому листу,
	молись белому листу...
	
     * * *
Ночной проспект.
А по проспекту — ветер.
Неоновым огнём
             вульгарные рекламы.
Одиночество.
Сказали — поэт.
Да нет — графоман, стажёр.
А всё же, хлопают —
              изысканные такие дамы. 
А мне не хочется.
Раут не удался.
Позвольте откланяться.
И все с цветами,
и ему дарят.
А я со стихами —
разбазариваю.
И вот — проспект.
Ветер, давай подружимся хоть с тобой!
А в ответ —
ночь.

        * * *
Эта книга — не для продажи,
для чёрной складки бумажной.
В ней цена типографских знаков,
холод пригородных бараков.
Половина смята обложкой.
Тёмен автор. Светла дорожка.

       * * *
Здесь амбиций пустота
вытекает в свет.
Взмах, неровная черта,
зыбкий силуэт.
	Загорожен путь домой
	лабиринтом клятв.
	Будто лошадь на постой,
	быстрый звукоряд.
Взмах — качели, взмах — черта,
мягче, не спеши.
Спит чужая красота,
спят карандаши.
	Сжаты улочкой дома
	в пустоте веков.
	Осень, пригоршня песка,
	взгляды земляков.
	
       * * *
Я в девочке болот затеряюсь,
нетронутым цветком отзовусь.
Цезари болот выйдут навстречу,
положат шлемы к поклону ног.
А я — просвищу пустельгой,
подарю ветку укропа в левой
руке!

      * * *
Принц Зензели,
Ваша игра на свирели
в этих черничных лесах,
к сожаленью, окончена.
	Руки вперед протяните,
	дайте свершиться закону
	чужих человеков.
Принц Зензели,
обещаю Вам —
          бабочек
знать по глазам.

     * * *
Яркая горицвет.
Звенящая осиян.
Костромской поэт
загулял.
	Каплями янтаря.
	О небо, небо, белый цвет!
	Тихонечко говорит.
	О, дива, ясная!
	
       * * *
Часы немели заводским ребёнком,
и из-под пепла ангел выплывал,
взимая привилегии дворянству.
	И на огонь слетались дикари,
	нас уводя по брошенной дороге
	в ненужную решённую страну.
Мосты вспорхнули каждый на себя.
Мы здесь, и город нас не остановит.
Мы здесь, долины каменных печей.
	Смотри, какая маленькая дверь.
	Смотри, читая брошенные книги,
	ночные плиты разводнуго льда.
Какие странные картины будут дальше.
   
     * * *
Электрички пахнут зимой.
Жаль, что некуда ехать домой.
	Только я не хочу на войну,
	я не верю в твою страну.
Скоро здесь окажется грусть.
Я не выдержу, я вернусь.

     * * *
Чайка причала.
Чай и печаль.
Лысые сёла.
Станции сталь.
	Так и не понял.
	Так и прожил.
	Только листочки
	в угол сложил.

	  * * *
Мой правый тапочек простужен,
а левый просит молока,
передний шлёпает по лужам,
а задний горд, что жизнь легка.

           * * *
Бессонница, сестрёночка, подруга,
мы знаем слишком хорошо друг друга.
Что нам скрывать, мы тени одного.
Когда он улыбнётся — мы рыдаем.
Две одиночки — тихая и злая,
хранящие вчерашнее тепло.

            * * *
Ногти растут на холме —
оранжевые цветки.
В этой деревне
их зовут ноготки.
	А нас зовут господа.
	Там, где течёт вода,
	мы сидим на песке,
	всегда.
	
              * * *
Холодаль.
Сани тянутся электричкой.
Проездное лицо.
	Начитаться Хлебникова.
	Уехать Москву торговать.
	Немеется.

         * * *
Заповедный мой единохвост.
Он бежит на десяти ногах.
Держит прялку в золотых зубах.
Он ещё меня не перерос.
	Он бежит на десяти ногах.
	На бегу трясётся голова.
	Я скажу обычные слова.
	Он порозовеет на глазах.
Я кажу обычные слова.
Он споёт мне песенку в ответ.
Он такой застенчивый поэт.
Его стих похож на кружева.
Он ещё меня не перерос.
	Ему только сорок тысяч лет.
	Никаких особенных примет.
	Заповедный мой единохвост.
	
      * * *
Башня тихо летит,
светлый мой господине.
Чайки сияют воздухе,
пахнет густыми розами.
	Вечер догнал тебя,
	башня летит земле.
	Век недвижно стоять,
	светлый мой господине.
	
   * * *
Усики гороха
заплели воздух.
Храм пылинок,
играющих с притяжением.	

     * * *
Вырвется что-то,
на палец усядется тихо.
А не укусит —
так и помрёт без кормёжки.

     * * *
И сквозь толщу картин —
ты не сможешь один,
мы пробьёмся сквозь бледные лики
византийских фигур
в этот скомканный вздор.
Потому что мы тоже
не можем одни,
и покрытый ромашками центр простыни
приближается к центру.
Это блажь, точно блажь,
ты, король Благолаж
из глухого посёлка. 

       * * *
Чьи-то вальсы звучат на балах.
Кто-то станет звездой телецентра.
В приукрашенных наспех углах —
репетиции, съёмки, концерты.
И останется — смятый букет,
телефонный звонок и дорога.
А поклонники будут свистеть
и опять поджидать у порога.

        * * *
Сквозь узорный туман
золотистая ветвь.
А на листьях — капкан,
а в капкане — медведь.
	Попроси на метро —
	он подарит жетон.
	Здесь и ночью тепло,
	и в углу телефон.
Заночуй, покури,
видишь, ветер утих.
А теперь — уходи,
говори за двоих.
	Золотая ладья,
	А в тумане — крылат.
	И тончится заря
	сквозь расщелины врат.
	
     * * *
1.Синие льды бессмертья
в скучном твоём саду.
И на пустом мольберте
от пустоты уйду.
	Вылизанное Мироздание,
	гаснущий окоём.
	И узелка не надо
	мне на ветру твоём.
2.Только деревце ломать — жалко.
Снова бросить где-то мать — жалко.
Весь твой ковен говорит хором.
Не забыть твои глаза, жалко.

    * * *
Загорелыми плечами
оттолкни берег.
Руки заняты
соединением волн.
Море — опять получается несолёное.
Эх ты, дилетантщина! 

      * * *
Давай посидим за углом.
Сейчас здесь пройдёт дракон.
Сейчас он пройдёт, как лось,
искать у кормушки соль.
	Давай полетим в Ульсамбург,
	построим в руинах храм,
	бросим на дно часы,
	будем ждать за углом. 
	
         * * *
Мы выживем, выживем,
я попрошу у Бога любовь.
Мы наглотаемся лимонада
и будем молчать друг на друга.
А потом, на песке, мы построим домик
и назовём его Алексей.
А потом он построит домик
                     и скажет “деда”.
И скажет, что такое звезда.

          * * *
Изнутри разминая застуженный голос,
неужели уже мы творим на потом?
И летит из Дербетов знакомая гордость
из холодного камня, а ликом — никто.
	Из ворот выходило, что мы вам не рады.
	Бестолковые мысли стоят между спор.
	Белой шапочкой пен папоротника досады
	от застуды крбя — бесконечный узор.
	
          * * *
Верлибристы! Поэты!..
...Мы, созерцатели странных восходов, костров на вокзалах,
знаем, как покрывается золотом изморозь книги,
как каменеют беспечные лица от долгого снега.
Мы, долгожители всех ностальгий, клянёмся,
что потеряем только ответы без права на веру,
что, если нужно,
подтвердим наше родство с Чистым Светом
ранним уходом.

        * * *
Какой свободный частокол!

Постой на этом берегу.
Я был в кругу. Да нет, не лгу,

на том и этом берегу.
	А в море мол меня искал,
	был весь в одежде из песка.
	Волнистых водорослей ход
	толкал, толкал наоборот.
И вытолкнул из круга вон.
Какой свободный перезвон!
Я что-то помню, был в кругу.
Я слишком силы берегу.

     После нас
Останется груда рисунков, развенчанные портреты,
десяток хороших стихов и полка зачитанных книг.
В памяти окружающих — незначительные моменты,
бесконечные споры и рифмованный сорванный крик.
	Ещё останется комната, забитая всяким хламом,
	и твёрдое убеждение, что всё это только мечты.
	Коллекция забытой музыки, собираемая годами,
	любовь  к красивой бумаге и боязнь темноты.
Смутное воспоминание о тех, что когда-то играли,
равнодушная сцена и давно отзвучавший смех.
Останутся люди, которые забывали,
и искажённый голос на плёнке затёртых кассет.