НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Открытость беспощадного будущего

Татьяна Вольтская. В лёгком огне: Стихи. Б.м.: Издательские решения, 2018.

Стихами последних лет Татьяна Вольтская нашла ресурс разговора с эпохой на равных. Говорит просто, отчётливо, бесстрашно. Горя и не прогорая. Нашла и способ общения с миром, адекватный информационным завихрениям современности: блог в Фейсбуке, канал на Ютубе. А книжку издала в Ridero: свободный голос свободного человека на том ресурсе, где он доходит до читателя без опосредований.

Стихи у неё разговорные: с собой, с собеседником. Разговор честный, без зряшного пафоса, лёгкий, как и заявлено в имени книги, — и трагический, как становится понятно уже на первых страницах. Автор не предупреждает, а констатирует:

               …я никогда не стану хлебом

               И даже праведным вином.

               Я буду горестным напитком,

               Как бы не нужным до поры,

               Настоянным на вечной пытке —

               Пить

               из горла, из-под полы.

Чтобы переписать себя заново, повод необязательно должен совпасть с предметом. Когда внезапно становится одиноко, зазор щемит и разрастается, распахивается в бездну. И ты уже один на один с неотвратимым мирозданием, и твой вопль падает туда безотзывно. Но если посмотреть иначе, он оказывается сопричастен бытию, его масштаб иной, чем прежде, он обретает мощь, и бедственная слава твоя вот уже неразлучна с тобой, печальная и верная подруга.

Слово набирает качество. Пусть сбита шкала — и общих ценностей, и поэтических величин. Но я, читая Вольтскую, ощущаю величие замысла и новый образ мира, созвучный главному опыту современности. Мне нравится её смелая повадка, её отчаянная решимость высказать всё, что накипело и наболело, её талант войти своей экзистенцией в муть и немощь нашей эпохи, как острый нож входит в хлебный мякиш, и остаться собой. Нравится её готовность к бою, чтобы не сдать на поруганье и дешёвый размен то, что главнее всего.

               Привет, о дева Революция,

               Таинственная визави

               С холодными глазами-блюдцами,

               С губами тонкими в крови.

               <…>

               Уж лучше ты — юна, неистова,

               Со взором — вдаль из-под руки…

Оборву цитату. Да, это не всем привычный в актуальной поэзии образ реальности. Пронзительные пятна света и тьмы, крови и боли. Свежее, на резком ветру дыхание. Готовность ко всему. Открытость беде и горю новых времён.

               …Ещё моя не кончилась война…

Война за что? За ненапрасность погибельного прошлого. За открытость беспощадного будущего. В том числе и за российскую литературу, русскую поэзию в её духовных прорывах.

Новые стихи Вольтской — ещё и о том, что нельзя, позорно оставаться прежним, если сгнило и рухнуло так много и если последние, скорбные годы вплетаются, влипаются в столетие глухого мрака. Уже не Блок, а пост-Блок. Жертва народом принесена — молоху, танатосу; нет ни общих слов, ни общих слёз. Приходится жить потерей, растратой.

В этих стихах вдруг встаёт комом в горле Петербург: каменное болото, расстрельный плац, гигантское кладбище, где вымерзают надежды и едва теплится любовь, где жизнь балансирует на краю большой воды, большой войны, огромной чужой беды, огромной драмы. Среда необыванья, город анфас — почти post mortem.

Впрочем, Москва у Вольтской — ещё более ужасное, просто невыносимое подводное царство, где у узника Садко разбили гусли (и «к счастью»!).

Собственные терзанья и страданья теряют в этой ситуации самодовление, вписываясь в затрёпанную книгу: то ли список литейных арестантов, то ли рукопись, пущенную в самиздат.

               …Этот город пропитан смертью — не до идиллий,

               А сестрёнка любовь — попрошайка, дворничиха, швея:

               Разрывая объятья, из каждой комнаты кого-нибудь уводили.

               Кто знает, чья теперь очередь. Может быть, и твоя.

Люди уходят, людей уводят, город уходит, страна уходит, оставляя немые декорации. Но сами по себе эти декорации никого не помнят. И вот уже некому вспомнить о слишком многом. Сталактитами нависают невысказанные слова, невыявленные смыслы. Поэтическое слово берёт на себя миссию последнего свидетельства, сквозит уже не только воспоминанием, но и символом, означая зыбкое, тревожное, неуловимое присутствие ушедших. Тех, что принесены в жертву праху.

А ведь не так просто найти такую смелость, если за спиной у тебя не стоят дружной когортой те, чьим голосом легко быть. Но негде взять массовку. Точнее, нечто такое всё-таки ткётся блогингом ситуативно, когда поэт своим постом (как на посту, как в пикете) заявляется, чтобы спорить с эпохой и судьбой, а его френды-читатели лайкают и пишут комментарии. Но сегодня они есть, а будут ли хотя бы завтра?..

Впрочем, отчаянья нет в этой книге, нет в фейсбучных стихах Вольтской. Рыданье её не взахлёб. Ей придаёт силы жить и выжить, если и невмоготу, умение породниться и полюбить. Это первородная и первозданная любовь, искупление всему и взаимное творение любящих. Любовь вопреки.

               Будь же счастлив со мною, пожалуйста,

               Вопреки, вопреки. Вопреки.

Бедовая, бедственная, свободная любовь, без рамок, приличий, схем и правил — она оставляет нерушимую память. Так крепко примерзает к губе ледяная шпала.

               …что ты наделал? Мир без тебя, как брошенная на стул

               Одежда, не может ни двигаться, ни дышать.

               Подожди, подожди, подожди, пожалуйста, — видишь, там, на мосту,

               За тобой, спотыкаясь и падая, плача, бежит душа.

Книга — ещё и след этого бега. Растопка в поминальный костёр.

               …Тебя не поймают ни сны, ни расстрельные рвы,

               И в липкую полночь

               Тебя обойдёт стороной, заходя во дворы,

               Чекистская сволочь.

               Ты вовремя выскочил в щёлку, откуда сквозняк

               Всё тянет и тянет.

               Тебя не достанет крысиная наша возня,

               Кровавая баня,

               Тебя не догонит обломков безудержный дождь

               Безумной отчизны.

               Ты знал это, правда? И не унимается дрожь —

               Как будто на тризне

               Твоей мы сжигаем страну — как коня и жену

               Язычника-князя.

               Как будто мы спим — и не в силах противиться сну

               До смертного часа.

И всё-таки это ещё и любовь к жизни, случайно уцелевшей и тем более дорогой, выхваченной из-под убийственной руки, взятой на поруки, спасённой от глума — и уж какая она теперь ни на есть. Изнасилованная веком и моментом сестра.

               …вздрагивает птаха

               То ли от страха, то ли от

               Волны безжалостного счастья

               Что горлом хлынуло…

И это ещё любовь к Богу, признанием-молитвой кончается книга, полная страсти и печали:

               В лёгком огне Твоём крепче меня держи,

               В лёгком огне Твоём, Господи, не отпускай

               <…>

               С красной строки заката пиши меня,

               Господи, посылай меня, как письмо,

               Строчкой реки, бегущей из-под моста,

               За поля, за небрежно скомканные кусты —

               С вестью о том, что любая земля свята,

               От Иерусалима до Воркуты.

Евгений Ермолин