МЕМУАРЫ

Валерий Перцов

Путь ополченца

Публикуемый рассказ об участи ополченцев под Москвой основан на письмах моего отца Валерия Николаевича Перцова. Всего за период с 7 июля по 14 ноября 1941 года им было написано 83 письма; здесь приводятся только часть из них в сокращённом виде: преимущественно сокращён текст, касающийся семейных дел. Для удобства чтения места сокращений не указываются.

Несколько слов об отце, в основном разъясняющих некоторые места в тексте. Он родился 14 (1 по старому стилю) октября 1907 года; был единственным сыном Председателя казённой палаты г. Владимира Николая Владимировича Перцова и Марии Николаевны, урождённой Хайминой. В четыре года потерял отца; мать переехала с ним в Москву. Сохранились воспоминания бабушки — трагический документ эпохи, отражающий подъёмы и падения благосостояния семьи на крутых поворотах истории. Отец очень любил музыку, сумел купить пианино, но ему не удалось поступить в консерваторию. Он окончил техникум, некоторое время учился на Высших литературных курсах, но они были закрыты. Работал на кондитерской фабрике «Красный Октябрь», затем поступил во Всесоюзный институт минерального сырья (ВИМС) к Всеволоду Степановичу Веселовскому, сыну известного историка, впоследствии академика, Степана Борисовича Веселовского. В 1931 году отец женился на Екатерине Михайловне Голицыной, внучке Московского городского главы в 1896–1905 гг. князя Владимира Михайловича Голицына. Позже, в 1937 году, на её сестре Марии Михайловне женился Всеволод Степанович. Перед войной отец помогал Степану Борисовичу в составлении карт Подмосковья XVI–XVII веков — эти занятия исторической географией помогли ему выйти из окружения: многие названия деревень, сохранившиеся с XVII века, были ему знакомы. В 1993 г. — через пятьдесят два года после гибели отца — некоторые из составленных им совместно с Веселовским карт были опубликованы1 . Отец очень увлекался фотографией — в семье хранятся шесть больших альбомов с многочисленными фотографиями семьи (мамы и нас — троих братьев) и бесчисленных родственников и друзей.

У отца был порок сердца, поэтому он не был в армии. Вот как мама вспоминает обстоятельства его записи в ополчение и ухода в армию. «1 или 2 июля в ВИМС’е происходила запись в ополчение. Уговаривал и записывал сотрудник, местный политический деятель, Иванов, малосимпатичный человек. Записывал тех, кто пока не подлежал призыву; не записываться было нельзя, как подписка на заём — добровольно, но неизбежно. Считалось, что ополчение встанет на защиту Москвы, если будет необходимость, будет рыть окопы. 5 июля была суббота, Валерий уже уходил из ВИМС’а, когда чуть не на пороге его окликнул Иванов и сказал, что в воскресенье будет собрание ополченцев в школе, где-то на Серпуховке.

В воскресенье Валерий с дачи поехал на это собрание. Вернулся очень встревоженный: “Всё кончено, я уже имею номер взвода, завтра приходить туда же с вещами”. Это был понедельник 7-го, день рождения Володи. Уезжать надо было рано, дети ещё спали, он поцеловал их и оставил Володе подарок, по-видимому, купленный накануне, — тигра из папье-маше. Заезжали домой за какими-то вещами, потом в эту школу. Я могла проводить только до ворот, немного постояла и уехала на дачу. Сказали, что завтра утром они отправятся в лагерь под Москвой, а оказалось, что здесь они ещё два дня пробыли.

Из Института было с ними ещё человек 20».

А.В. Перцов

* * *

Дорогие мои,

Наше положение как будто прояснилось: вероятно, нас будут держать дня 4, после чего мы вернемся к своим занятиям, потом время от времени будут повторяться сборы. Живем мы неплохо и довольно свободно: от 1 до 3 ч. меня можно почти всегда застать во дворе; бываю там и в другое время, но довольно неопределенно. Очень приятно, что со мной много знакомых и симпатичных людей. Все ли благополучно у вас? Как здоровье ребят и мамы? Крепко целую. Думаю, что скоро увидимся.

Положение изменилось: сегодня вечером мы уходим в лагеря под Москву; сколько пробудем там — неизвестно: может быть, неделю, а может быть, и больше. При первой возможности напишу. Насчет питания и обмундирования не беспокойтесь — это поставлено очень хорошо. Чувствую себя хорошо: за послед­ние два дня я очень отдохнул (8/VII).

Сегодня мы здорово измотались после 13-часового перехода. Шли всю ночь и первую половину дня — особенно тяжела была последняя часть пути — по страшной жаре. Сейчас пришли на место и отдыхаем. Место очень хорошее, в густом дубовом лесу. По-видимому, это будет наша постоянная стоянка — думаю, что пробудем здесь довольно долго. Вообще же дальнейшие перспективы пока неясны. Не ждите частых писем — по-видимому, будет довольно сложно отправлять их, да и писать особенно не о чем. Ну да будем надеяться, что наша разлука будет не такой уж продолжительной (9/VII).

Вот уже третий день моей робинзонады — срок небольшой, а кажется я уже по меньшей мере несколько месяцев не виделся с вами. Наша жизнь постепенно входит в колею и не кажется уже столь странной и непривычной, как в первое время. Вот вам краткий режим нашего дня: встаем в 4 часа; после зарядки и переклички отправляемся к протекающему вблизи ручейку умываться, потом 3-х часовое занятие строевой подготовкой, потом завтрак, после него до 2 часов занятий (б.ч. читаем различные уставы), в 2 часа обед, потом 2-х часовой отдых, затем — чтение газет и опять занятия до 9 часов, после 9 часов — свободное время для личных дел (можно ложиться спать), в 11 часов — отбой ко сну. Спали в эти дни под открытым небом, в лесу на земле; ночи довольно холодные, но меня спасает пальто и казенное одеяло, которое, впрочем, приходится подстилать под себя. Зато спится замечательно. Сегодня принялись за постройку основательных шалашей, рассчитанных на продолжительное пребывание. Впрочем, кажется, обещают прислать палатки. С едой пока […] (слово, по-видимому, вычеркнуто цензурой. А.П.) налажено: 2 дня кормили консервами из бычков, которые порядочно надоели; только вчера приехала кухня и сегодня обещают настоящий обед, впрочем, с сильным запозданием.

Очень приятно, что со мной вместе знакомые и симпатичные люди. Вообще публика здесь довольно разношерстная: старики лет 60 и больше и совсем молоденькие мальчишки, солидные ученые мужи (в соседней части напр. подвизается Кулик — известный специалист по метеоритам) и простые чернорабочие, здоровые молодцы и преисполненные всяческих физических недостатков. Начальство довольно симпатичное: командир нашей части — молоденький лейтенант, только недавно окончивший военную школу, простой и симпатичный украинский паренек, вероятно, несколько неловко чувствующий себя от сознания того, что под его началом находятся такие солидные люди. Командир взвода — пожилой, вялый и ленивый человек, довольно добродушный и какой-то сонный — он участник войны 14 года, с тех пор основательно позабывший военную службу и теперь с трудом справляющийся со своей должностью командира и учителя. Старшее начальство почти не показывается. Местность, в которой раскинулся наш лагерь, — прекрасная: густой, веселый лесок, смесь дуба с березой, рядом — глубокий овраг с прозрачным ручейком, в полверсте — речка, окруженная высокими холмами с деревенькой на них; в деревне много дачников и вообще окружающая природа вполне достойна, чтобы служить летним местопребыванием. Вспоминаю прогулки прошлого года и свои занятия исторической географией, а также монографии Степ. Бор. о боярских родах (помнишь бояр. Окотия — так ведь, кажется, его звали?).

Вообще же жизнь здесь не трудная и если бы не однообразие и непривычность режима и, главное, неизвестность и беспокойство о вас, она могла бы, в особенности в такую жару, быть даже приятнее, чем сидение в Москве и еже­дневное таскание на дачу. Да и кроме того я очень доволен, что мне пришлось так близко столкнуться с совершенно чуждой и незнакомой мне жизнью и порядками в нашей армии — это очень поучительно и любопытно. Что же касается до моего здоровья, то чувствую себя прекрасно и думаю, что пребывание здесь весьма и весьма послужит мне на пользу. Немного, впрочем, еще болят ноги после нашего перехода. Очень удачно, что я купил башмаки, оказавшиеся очень удобными — они с честью выдержали испытание 40-верстного перехода, ни­сколько не натерев мне ног.

Будем надеяться, что разлука наша не будет особенно продолжительной, хотя пока на скорое возвращение рассчитывать не приходится. Крепко целую всех вас.

Некоторое разнообразие внесло появление буфета, в котором можно покупать всякую снедь в дополнение к казенным харчам (11–12/VII).

Погода испортилась, и в наших палатках стало холодно и сыро. Вероятно, скоро куда-нибудь переведут. Сегодня выдают обмундирование и приняли присягу. Т. обр. мы вступили в ряды Красной Армии.

Если пойдут дожди, мы очутимся в довольно беспомощном положении: укрыться у нас решительно негде. Питание наше стало несколько более обильным и разнообразным со времени появления у нас буфета, в котором мы покупаем сыр, колбасу, папиросы, белый хлеб, конфеты и т.п. Конечно, это все стоит дов. дорого и мои финансы, хотя и довольно медленно, но неуклонно приближаются к концу, без денег же сейчас невозможно обойтись.

Кулика вчера отозвали на работу, но он вдруг заупрямился и заявил, что он остается здесь. Устроился он довольно комфортабельно, в собственной палатке.

Вчера нас наконец водили на речку мыться и стирать. Речка здесь скверненькая, глубина в большинстве случаев немного выше щиколотки и почти нигде не выше колена и, когда 70 человек влезли в это водохранилище, получился порядочный суп. Все же было приятно смыть грязь, обильно накопившуюся на нас за долгое время (18/VII).

Сегодня нас переводят на новое место. Сегодня ночью шел сильный дождь, и мы насквозь промокли. Сушились у костров и сейчас собираемся к отходу. Перед отходом будем обмундироваться.

Девочка моя родная, любимая! Посылаю тебе мое партикулярное платье. Сегодня нам выдали полное обмундирование и вооружение, 2-х дневный паек и к вечеру нас отправляют куда-то на новое место — куда — неизвестно. Вчера давали присягу. Т. обр. мы, по крайней мере формально, превратились в настоящих бойцов. Что бы ни было дальше, во всяком случае увидимся мы не скоро (если увидимся). Больше всего нас угнетает отсутствие вестей от вас, т.к. все письма, которые ты, надеюсь, писала мне, до меня не дошли и теперь, конечно, не дойдут (19/VII ).

После ночи езды и небольшого перехода прибыли на новое место. Расположились в лесу, в палатках, которые нам выдали вчера. Т. обр. мы защищены от дождя. Местность очень лесистая, но довольно сырая. Сейчас отдыхаем. Очень устал, т.к. по обыкновению в поезде совершенно не спал. К тому же переходы в казенной амуниции, особенно в тяжелых башмаках с непривычки довольно утомительны. Чувствую себя прилично, хотя сильно устаю.

У нас никаких особых изменений. Жизнь довольно тяжелая и однообразная, но в общем спокойная, и если бы не отсутствие связи с домом, угнетающе действующее на всех, жизнь здесь была бы, наверное, много спокойнее московской. Конечно, тягостно отсутствие некоторых бытовых удобств, напр. сейчас у нас очень плохо с водой, за которой приходится ходить очень далеко. По сей причине у нас очень ограничен водный паек, и мы даже часто по несколько дней не моемся. Вот уже 3 дня мы сидим на одном месте, и я немного отдохнул после последнего похода. Очень тяжела жара и работа во время нее, тем более, что наш костюм с тяжелыми башмаками, обмотками, бельем и полностью застегнутыми гимнастерками очень тяжел для такой погоды. Должно быть, и нелеп же у меня вид в этом костюме! Вообще я, наверное, сильно изменился и вы бы меня даже вряд ли сразу узнали. Стал черен, как таракан, тощ, стрижен и с усами. Среди наших ополченцев встречаются довольно неожиданные личности: так напр. один из взводов почти целиком составлен из сотрудников Художеств. театра, в основном из технич. персонала, хотя есть и несколько самых мелких артистов. Задает тон в этой компании Шверубович — сын Качалова — 40-летний здоровый детина, дов. похожий на отца.

Вообще жизнь наша так однообразна, нудна, настроение такое плохое и все мысли настолько безраздельно полны вами, <что> как-то трудно придумать, о чем писать. Как все-таки все это неожиданно, странно и нелепо стряслось: и война, и мое неожиданное превращение в солдата, и как неясно и неопределенно то, что ждет впереди и когда и чем это кончится.

Ну да надо надеяться, что все обойдется к лучшему; только бы как-нибудь пережить это страшное время. Не думаю, чтобы все это могло затянуться надолго; а если бы только удалось хоть сколько-нибудь разрядить и стабилизировать создавшееся положение, отпала бы и необходимость в нас, тем более что наше ополчение — невероятно дорогая штука, по своим качествам едва ли соответствующая тем огромным суммам, затрачиваемым на нас (20/VII).

Мы опять на новом месте. Вчера, переночевав в лесу, отправились опять в поход. Впрочем, на этот раз отошли недалеко — всего версты на 4, и расположились лагерем в очень сухой местности на площадке, занятой большим и благоустроенным пионерским лагерем. Толпы ребят приветствовали наше воинство, с музыкой проходящее через лагерь. Разбили палатки в сосновом лесу, рядом с лагерем. Местность замечательно красивая. Рядом протекает хорошая речка. Устроились мы значительно более комфортабельно: наши палатки служат надежно защитой от дождя. Живем в палатке вчетвером (22/VII).

Мы все еще не можем найти себе тихой пристани. Переночевали в пионерлагере, немного закусили, и опять нас перевели на новое место. Впрочем, на этот раз, кажется, переводят куда-то поблизости — в 1–1 1/2 килом. от старого места. Сейчас пишу с привала по дороге к месту новой стоянки; привал длинный, т.к. начальство, по-видимому, никак не может договориться относительно того, куда нас поставить. Надо надеяться, что хотя бы эта стоянка будет постоянной, очень надоели эти постоянные переходы и кочевья: каждый раз разбивать палатки, устраивать костры, да и самые переходы с тяжелым мешком и винтовкой очень утомительны. Впрочем, этот район, кажется, с самого начала был предназначен нам как постоянное местопребывание, и, должно быть, мы останемся здесь надолго, если не на весь период нашей боевой деятельности. Это, конечно, не исключает возможности довольно частых небольших передвижек с места на место. На фронт и даже близко к фронту нас, конечно, не погонят, и наша задача — чисто охранительно-тыловая.

Природа здесь замечательная: необычайно красивая долина извилистой речки, чистой, прозрачной и поэтичной, заросшей лилиями и купавками, с лугами, покрытыми цветами, со всех сторон окружена лесами. Леса по преимуществу сосновые, смешанные с березами, народу кругом немного, очень сухо. Вообще, если бы все это происходило при других обстоятельствах и в другой обстановке, жизнь здесь была бы самой приятной. Настроение кругом очень спокойное и, несмотря на наше вооружение, часто как-то даже забываешь о войне.

Наше воинство, еще недавно больше походившее на разношерстную и драную толпу оборванцев или богомольцев на пути к преподобным мощам, теперь превратилось, по крайней мере по внешнему виду, в самое настоящее регулярное воинство. Обмундировали нас хорошо: дали пару белья, тужурку и штаны по форме из серой плотной материи, желтые башмаки, грубые, но очень прочные, на кожаной подошве, портянки, обмотки, ватную телогрейку и шапку-пилотку со звездой во лбу. Кроме того у каждого имеется т.наз. плащ-палатка. Это — часть палатки, которая собирается из 4-х таких кусков на 4 человека. В то же время, в случае дождя, она легко превращается в плащ с капюшоном. Для вещей имеем мешок из плотной ткани. Вооружение нашего войска — превосходное. Однако, несмотря на такой вид, среди нас очень много людей, подобно мне, вполне невинных в военном отношении. Вероятно, как только осядем окончательно на каком-нибудь месте, примутся основательно за наше военное обучение. В общем же мы числимся вполне на положении красноармейцев: те же порядки и дисциплина, та же форма и безусловное требование ее соблюдения, так же мы приносили присягу, так же отобрали у нас документы и т.д. Но конечно — это больше по форме, по сути же начальство, вероятно, отлично понимает наши сравнительно ограниченные, по сравнению с настоящими бойцами, возможности и следовательно ограниченную применимость нас в военных условиях. Тем более, что весьма разношерстен состав: наряду с бывшими в армии и физиче­ски вполне пригодными людьми, очень много больных, полукалек, стариков и 15–16-летних мальчишек. Эта разношерстность, конечно, очень усложняет организацию нашего войска.

Сегодня окончательно выяснилось, что мы останемся здесь постоянно. Выяснилось также, что за время пребывания здесь зарплата будет выплачиваться нам полностью. Завтра буду писать заявление, чтобы зарплату выплачивали вам.

Сейчас денежные запасы мои кончились, но я, в общем, начинаю приспосабливаться к казенному пайку. Поэтому денег мне можете не присылать, разве что руб. 15 на папиросы (если только вы достаточно богаты). Отсутствие папирос в связи с неналаженностью снабжения после переезда тягостно.

Пришли, наконец, на место, которое как будто должно быть постоянным. Все тот же прекрасный сосновый лесок на берегу речки, на этот раз, впрочем, порядочно запачканный прежде стоявшими здесь частями. Кажется, начинаем деятельно работать (22–23/VII).

Последние дни много работаем, особенно на земляных работах. Порядочно устаю, но зато сплю как убитый. Неприятны холодные ночи (напр. сегодня) и раннее вставание. Вчера, во время перехода по сильной жаре, сильно устал. Переходим на новое место — куда еще не знаю. К сожалению, в противоположность Подмосковью, плохо ориентируюсь в этой местности, мне совершенно незнакомой. Природа кругом удивительно красивая.

Жду, что, может быть, по новому адресу дойдет хоть что-нибудь. Все так же страждут без писем и, главное, без денег. Подкорм весьма не излишен, отсутствие же возможности достать курево очень тяжело в нашей обстановке. Курю махорку, и то, если кто-ниб. угощает. Позавчера и вчера долго бродили по страшной жаре. Очень устал, так что у меня даже взяли мешок и погрузили его на лошадь. Несмотря на то, что много прошли, остановились всего верстах в 3–4 от старой стоянки. Место довольно скверное: реденький осиновый лесок, уже порядочно загаженный нашими предшественниками. Зато какие пейзажи красивые встречались на каждом шагу: холмистые равнины, широкие горизонты и кругом леса, леса. Живем спокойно — никаких тревог пока нет. Сведения из Москвы доходят очень отрывочно и не полно: в общем никто как следует не знает, что там делается и цел ли его дом (24/VII).

Вот уже три недели как мы расстались, а я до сих пор не знаю о вас ничего. А теперь, вероятно, еще меньше надежды получить от вас какую-нибудь весточку, т.к. вчера мы снялись с места и поехали дальше. Где мы остановимся окончательно — неизвестно. Очень устал, т.к., как обычно в поездах, не спал всю ночь. К счастью, погода начала портиться, и несмотря на то, что мы значительно подались к югу, температура резко понизилась (31/VII).

Мы на новом месте, но несмотря на то, что мы очень далеко ушли от первой стоянки, обстановка нашей жизни мало изменилась — она стала лишь более строгой и более близкой к настоящей боевой. Так же ночуем в лесах, днем жаримся на палящем солнце, ночью мерзнем. Особенно холодной была почему-то сегодняшняя ночь. Несмотря на все покрышки, холод чувствовали всю ночь и лишь утром отогрелись у костра. В общем же я как-то начал понемногу свыкаться с окружающей обстановкой, и хотя мысль о вас ни на минуту не покидает меня, она как-то перестала быть такой острой, как первые дни. Очень нам всем тяжело без денег и, особенно, без папирос, последнее время нет даже и махорки. Газеты тоже доходят с трудом и большим опозданием (2/VIII).

Сегодня погода резко испортилась. Сейчас сидим в лесу, в палатках под порядочным дождем. Утром сделали небольшой — верст 5–6 переход. Несмотря на небольшое расстояние, сильно устали, т.к. груз, который мы тащим на себе и который все увеличивается, довольно основателен. Надолго ли здесь осели, неизвестно. Работы у нас последнее время немного и если не считать довольно утомительных, хотя и небольших переходов и караульной службы, почти все остальное время мы предоставлены самим себе. Впрочем, возможностей использовать это время весьма немного. По большей части — лежим и иногда болтаем друг с другом. Очень угнетает отсутствие папирос (4/VIII).

Вот уже месяц прошел с тех пор, как я расстался с вами — и словно вас и не было никогда — ни письма, ни хоть какой-нибудь вести от вас. У нас никаких новостей — живем спокойно; последнее время много работаем — особенно на земляных работах — сильно устаю. Пожалуй, наибольшим событием, вызвавшим у нас большое оживление, было то, что вчера нам выдали по пачке махорки. Стоим пока на одном месте, переходя только на небольшие расстояния — по-видимому, мы здесь осели довольно прочно (6/VIII).

Так, видно, и не придется получить от вас весточку: адрес наш опять изменился, хотя мы и стоим на том же самом месте; при этом новый еще неизвестен. Единственное утешение, что не только я один в таком положении: за исключением нескольких человек, письма которым, адресованные еще в Валуево, переотправили оставшиеся там товарищи, никто не получал ничего. А ведь подумать только, что от нас до Москвы всего меньше суток езды. Вообще, от внешнего мира мы почти вполне изолированы: газеты до нас почти не доходят и последние краткие новости с фронта мы получаем только через штаб, часто с запозданием; о том, что делается в Москве, также до последнего времени знали весьма мало: только приехавшие вчера товарищи, которые выехали оттуда 31-го, немного рассказали нам о московских новостях.

У нас никаких особенных изменений. Стоим мы на окраине большого села, время от времени меняя места своей стоянки, в зависимости от производимых нами работ. Местность кругом далеко не такая красивая, как в наших подмосковных краях или на предыдущей нашей стоянке. Кругом высокого холма, на котором раскинулось село, широко растянулись поля, перемежающиеся с лесом, на полях уже начинают жать хлеб. Леса смешанные, довольно густые, но не высокие. Под селом извивается маленькая речка. В селе большая каменная церковь, давно уже полуразрушенная. Есть и магазин, в котором, впрочем, ничего существенного нет. Вообще село кажется вымершим: все мужчины мобилизованы на фронт или на работы и остались одни бабы, ребята и старики. Достать чего-нибудь съестного почти невозможно: проходившие до нас воинские части основательно опустошили запасы, раскупив все, что крестьяне могли продать: впрочем, это мало кого трогает, т.к. почти ни у кого нет денег. Т. обр. живем только на казенном пайке: кормят нас 3 раза в день: часов в 8–9 — завтрак обычно суп, реже каша, в 3–4 — обед — суп, в 8–9 — ужин, чаще всего каша: пшенная, гречневая или перловая. Основной пищей, пожалуй, является хлеб (черный), который дают по 800 грамм. Чай кипятим сами в котелках на костре; сахару дают достаточно. Большим утешением для всех явилось то, что стали давать махорку, притом в довольно больших количествах. Всегда не переносил махорку, но теперь курю ее без всякого неудовольствия и даже нахожу довольно вкусной. Выдали еще по смене белья, а то при наших постоянных переходах по жаре первая приняла довольно неприличный вид. Со стиркой до сих пор было довольно плохо: никак не удавалось ликвидировать большие запасы грязного белья, своего и казенного; вчера обещали собрать все и отдать в колхоз. Послед­ние дни много работали на земляных работах, гл. обр. по ночам, т.к. при такой жаре, какая была последние дни, дневная работа крайне тяжела. Очень устал: вообще работа с лопатой и переходы в полном боевом снаряжении, вес которого весьма значителен, утомляют больше всего. Сейчас некоторое затишье, и я отдохнул. Очень утомительна также эта постоянная резкая смена температуры: удушающая жара днем и часто очень сильные ночные холода, несколько ночей были настолько холодные, что мы сильно мерзли, даже и накрутив на себя весь запас теплых вещей. Однако несмотря на это, а также на то, что неоднократно приходилось попадать под дождь, никто из нас не простудился; только у меня еще в Валуеве был небольшой насморк, впрочем, быстро прошедший. Вообще больных, за исключением отсеявшихся еще в самом начале, к счастью, мало. Говорю «к счастью», т.к. с врачебной помощью у нас обстоит неважно, вероятно, ввиду недостаточности медицинского персонала, и добиться назначения к врачу довольно затруднительно и часто безрезультатно. Вообще в наших условиях лучше не болеть, что я пока и исполняю довольно добросовестно.

Позавчера у нас неожиданно отозвали всех ополченцев — учащихся вузов для продолжения образования; на другой же день они уехали. Обещают нам платить красноармейскую зарплату — кажется, 10 р. 30 к. в месяц — деньги, конечно, не весьма большие, но при отсутствии оных и возможности получать их из дома, конечно, не бесполезные.

Сегодня резко испортилась погода: ночью нас сильно поливало дождем, сейчас стало пасмурно и холодно. Впрочем, это к лучшему, т.к. гораздо легче дышится и работается. Неприятно только, если пойдет опять дождь и придется делать переход; впрочем, и на этот случай у нас есть спасительные плащи.

Сейчас лежим в палатке и отдыхаем; остальные роют землю; наша очередь будет вечером или ночью. Впрочем, мы втроем находимся в несколько исключительном положении, и нас по хилости стараются, по мере возможности, освобождать от тяжких работ, заменяя их более легкими караульными или хозяйственными обязанностями. Лева Зверев вообще превратился в кухарку и в курьера и поговаривают даже о том, чтобы его совсем перевести в пекарню; должность соответствующая его квалификации! Действительно он весьма мало пригоден в нашей обстановке и совершенно беспомощен со своей слепотой. Ему даже и винтовки не дали, да и она в его руках мало бы отличалась от простой палки т.к., не говоря уже о цели, он не видит даже мушки (8–9/VIII).

Сегодня, наконец, получил от вас первое письмо. Сегодня нам выдали жалование по 20 руб. на человека. Впрочем, покупать здесь решительно нечего и негде. Скучно без табака, который махорка заменяет только отчасти (13/VIII).

Мы обосновались здесь дов. прочно; вчера вырыли землянки, т.к. ночи стали такие холодные, что спать в палатках стало очень тяжело (27/VIII).

Осень началась всерьез: сегодня всю ночь льет дождь, холодно и ненастно; впрочем, мы в нашей землянке чувствуем себя довольно уютно и нисколько не зябнем. Последнее время тяжелых работ у нас не было; очень трудна для меня только тренировка в противогазах. Вчера у нас была армейская медкомиссия; меня все время уверяли, что и я назначен на нее, но в последнюю минуту меня, почему-то, не оказалось в списках, и я не попал на нее. Постараюсь выяснить, в чем дело. Говорят, что осмотр был тщательный, но результаты пока неизвестны. Вчера же проходили самоочистку: принимали душ и дезинфицировали белье и вещи; впрочем, в нашем взводе с насекомыми пока благополучно.

У нас теперь появилось много лошадей, которых мы водим на водопой и ухаживаем за ними. Верхом я еще не ездил, но, вероятно, придется поездить. Лошади эти будут возить пушки и снаряды.

Осень началась как следует — холодно и мерзко; но в нашей землянке дов. тепло и уютно. Сегодня мы даже обзавелись электричеством — из старой консервной банки сделали светильник, налили керосина, продернули тряпочку вместо фитиля и теперь можем освещаться в долгие осенние вечера. Хуже будет, если придется менять квартиру. Впрочем, я настолько привык ко всем перипетиям походной жизни, что меня теперь ничто не может смутить.

Только что узнал очень неприятную для меня новость: меня переводят в другой взвод. Вообще у нас, по-видимому, намечаются большие перемены и реорганизация; чувствую, что мне будет особенно тяжело и одиноко (28/VIII).

Переход мой временно задержался. Вчера нам всем делали прививки от столб­няка и брюшного тифа. Ночью плохо спали от боли в спине. Сегодня у меня поднялась t; у многих других то же самое. Поэтому весь день лежу. Сейчас мы живем довольно комфортно и даже под настоящей крышей. Позавчера мы весь день трудились над постройкой теплого блиндажа. К вечеру почти закончили это довольно уютное и просторное помещение. Но вчера утром нас сняли с места и перевели на окраину села. Разместили нас в просторном овине на соломе. Довольно удобно, хотя и прохладно. Не знаю, как устроюсь после перехода — кажется, у них довольно неблагоустроенно в отношении жилья. Но больше всего меня пугает отсутствие знакомых и приятных людей. Сейчас в нашей батарее происходит основательная перетасовка в связи с тем, что к нам прибыло большое количество лошадей (пока (зачеркнуто), вероятно, пришлют еще), поэтому число людей в огневых взводах увеличивается, за счет других; этим же вызвано и мое перемещение. Впрочем, меня, кажется, собираются определить к орудию, а не к лошадям, хотя, вероятно, придется повозиться и с ними. Вообще же, вероятно, у нас произойдут в ближайшем будущем какие то изменения. Напр. сейчас переписали всех людей старше 50 лет, которых, вероятно, куда то переведут: по одним предположениям, распустят, по другим, переведут в тыловые части. Что будет дальше с нашей частью, пока неизвестно: думаю, что едва ли мы долго простоим на месте. Из сегодняшней газеты вы, вероятно, знаете об успехах на нашем фронте; впрочем, наше участие в них выражалось лишь в том, что мы слышали временами очень отдаленную канонаду.

Как рано и резко началась осень в этом году! Днем и во время сна, когда мы навертываем на себя все теплые вещи, мы чувствуем себя хорошо; но во время частых ночных дежурств приходится дов. туго. Особенно мерзнут руки и ноги (9/IX).

* * *

Владимиру Михайловичу Голицыну

Дорогой маэстро! Если бы я захотел соврать, то мог бы написать тебе длинное письмо с описанием моих воинских подвигов: о сотнях фашистов, сраженных моей могучей дланью, о подбитых танках et cet. Но я буду скромен и правдив и стыдливо признаюсь, что покамест не видел фашистов ни с переду, ни с тыла, если не считать летучих, которые постоянно жужжат над нашими головами, подвергаясь яростным нападениям зениток и истребителей. Впрочем, пожаловаться на них не могу: к нам они вполне благосклонны и никаких гадостей сверху не бросают. Если бы не эти птички и не отдаленная орудийная канонада, ничто бы не напоминало о том, что я нахожусь до некоторой степени в Действующей Армии. Пока усиленно упражняемся в усвоении всяких военных премудростей. Думаю, что все же, в конце концов, дойдем и до практического применения полученных знаний. А как твои дела? Надеюсь, что покамест ты своей кистью и карандашом уничтожаешь фашистов гораздо более успешно, чем я винтовкой. Надеюсь, что переменчивая судьба все же дозволит нам встретиться вновь и за твоим уютным графинчиком, потягивая, как почетный гость, из кубка большого орла, я буду с важностью повествовать о своих героических подвигах на фронтах великой войны (11/IX).

Дорогой Всеволод Степанович! Добавлю для Вас, что чувствую себя послед­нее время прескверно. По-видимому, сердце вымоталось от чрезмерной нагрузки дов. основательно, да и почки, должно быть, не совсем в порядке. Вчера был у врача, который дал 3-дневное освобождение и, за неимением более подходящих лекарств, валерьянки, и велел потом показаться еще раз. Впрочем, едва ли это даст какой-нибудь результат. Моим покамест об этом не говорите — может быть, со временем оправлюсь. Сейчас лежу у себя в сарае и отдыхаю (13/IX).

* * *

У нас стало холодно и скверно. Последние дни с утра до ночи рыли себе блиндаж, т.к. в сарае, в котором мы жили, разместили лошадей, которых теперь у нас около сотни. Много приходится возиться с ними. У доктора раз был — впрочем, не сказал ничего нового — нашел порок сердца и обещал назначить на комиссию, если таковая будет, что пока неизвестно (20/IX).

Сегодня меня все-таки перевели в другой взвод, который нужно было укомплектовать. Очень грустно переходить и расставаться с друзьями, с которыми я сжился за 3 месяца совместной жизни — словно я второй раз ухожу из семьи. Начальство там кажется симпатичнее, но из знакомых — никого. Не везет мне что-то. Впрочем, обещают вернуть обратно, когда придет давно обещанное пополнение. Расположены мы в полкилометре от моего прежнего местопребывания, но встречаться со своими едва ли придется часто (21/IX).

Погода, наконец, смилостивилась над нами: сегодня — после морозной ночи — чудный ясный день, хотя и довольно прохладный. Построили себе землянку, но т.к. в ней оказалось дов. тесно и душно, то я предпочел не перебираться в нее, а поселиться в небольшой земляночке для снарядов, сейчас пустой. Хотя в ней и прохладно, т.к. нет печки, но зато хороший воздух и дов. уютно. Живу в ней один. Вчера нам выдали шинели, так что мы теперь дов. надежно защищены от холода; мерзнут только ноги, но если вам удастся достать теплые стельки и портянки, то все будет в порядке. Друзей своих сейчас почти не вижу. Ходят разговоры, что меня м.б. переведут обратно, но пока ничего не известно. Впрочем, здесь обстановка спокойнее и работы меньше, хотя иногда бывает скучно одному (24/IX).

Вот уже четвертый день как я на новом месте и в новой обстановке и постепенно начинаю привыкать к ним. Иногда даже как-то приятно бывает то, что я почти все время один и ничто не отвлекает меня от моих постоянных мыслей о вас. Дни тянутся за днями, вот уже скоро третий месяц пройдет, с тех пор как я в последний раз видел вас, мои милые, и каждый раз вечером, ложась спать, испытываешь некоторое внутреннее удовлетворение, что вот еще один день прошел и что, следовательно, ближе то время, когда я опять увижу вас. А что оно наступит, это время, я верю, твердо верю и не могу не верить и только этой уверенностью и живу. Вот уж не думал когда-нибудь, что мне придется так надолго расстаться с вами. Иногда все это кажется таким странным, точно сон какой-то, и часто просыпаясь по утрам ожидаешь, что сейчас очутишься в знакомой и милой обстановке дома. Ну да ничего, время идет, и когда-нибудь кончатся эти тяжелые испытания, выпавшие на долю нашей стране, и все опять войдет в свою колею. Только бы хватило сил и здоровья!

Ваши письма, которые я храню как величайшую драгоценность, все-таки очень облегчают мне разлуку с вами, хотя и не всегда с достаточной полнотой рисуют картину вашей жизни — всегда остается какое-то чувство неудовлетворенности: хочется знать о вас больше, получать ваши весточки чаще. Особенно досадны бывают перерывы в доставке писем. Сейчас вот опять два дня не имею вестей от вас, если не считать одной запоздавшей, полтора месяца где-то блуждавшей открытки от 10/VII. И не то, чтобы я беспокоился, не получая от вас несколько дней писем — нет, по крайней мере пока, я спокоен за вас, но просто очень уж скучно без ваших писем и очень уж большую радость доставляют они. Пишите мне, мои дорогие, каждый день, хотя бы понемногу.

Сегодня у нас развлечение — ходили в баню. Баня скверная, черная, к тому же сегодня вода плохо была нагрета, так что вымылся дов. скверно. То ли дело дома — в корыте. Бывают у нас развлечения и настоящие: 3 раза показывали кино и 2 раза были концерты. Впрочем, я был только 1 раз в кино на «Богд. Хмельницком» (25–26/IX).

Вчера наконец, после нескольких дней перерыва получил 2 ваши открытки от 18 и 19. Что-то почта опять шалит. Очень долго стали идти посылки — вчера мои товарищи получили от 11 и 14; т. обр. я могу получить не раньше, чем через неделю (если вы послали 20). Набаловался вашими подношениями, и теперь немного скучно: особенно чувствительно отсутствие сухарей и табака; не хватает немного и сахара, т.к. целый день гоняем чай. Очень жду согревательных приспособлений для ног. Приближение зимы все более и более чувствуется: две ночи были настоящие заморозки: все было покрыто белым инеем; раз даже сыпалось что-то вроде снега. Особенно, впрочем, не мерзну, за исключением ног, особенно во время караулов. В караулы ходим через 2 дня; стоим круглые сутки, сменяясь через 2–4 часа, в зависимости от погоды. С деньгами пока благополучно: с жалованием, полученным недавно, осталось руб. 40 (27/IX).

Обстановка, в которую я теперь попал, в общем, значительно спокойнее, чем на прежнем месте. Встаем мы в 1/2 6, умываемся, греем и пьем чай, чистим винтовки, потом или занимаемся у орудия или с винтовкой, или, как в эти дни, роем землянки. Много времени уходит на разные хозяйственные дела: кипячение чая, заготовку дров и воды, уборку, доставку обеда и проч. В 7–8 час. завтракаем: обычно дают суп, б.ч. мясной, в 3–4 ч. обед — еще суп и на второе вареная картошка или реже каша, в 8 час. ужин — тоже б.ч. суп. В промежутках несколько раз пьем чай. Благодаря этому многократному чаепитию, которое особенно приятно в такую холодную погоду, казенного хлеба и сахара мне обычно еле хватает. Командир наш в общем очень нетребователен и не очень изнуряет нас занятиями. Вообще человек не очень интеллигентный, но вполне приличный и даже симпатичный. Т.к. теперь темнеет рано, а с освещением у нас очень плохо (имеем только самодельную коптилку в землянке), после ужина, т.е. часов в 8–9, ложимся спать. Так живем изо дня в день, без каких-либо особых отклонений. С лошадьми в нашем взводе занимаются специальные ездовые, так что мне с ними дела иметь не приходится. Неприятны в такую холодную погоду ночные караулы, которые приходится нести через 2 дня. Если самому можно укутаться в шинель, палатку, в крайнем случае, в одеяло, то ноги сильно мерзнут. Башмаки у нас дов. просторные, и я обычно одеваю 4–5 пар носков и портянки, но от простых носок очень мало тепла. Обстановка у нас сейчас спокойная, фронт, по-видимому, далеко, т.к. канонада последние дни совсем не слышна, и только самолеты временами пролетают над нами, вероятно, бомбить тыл. Своих сослуживцев вижу очень редко и случайно. Махорку стали давать дов. регулярно, т. что я теперь не сижу без курева, хотя часто хочется настоящих папирос. Хорошо бы достать трубку и труб. табака. Спички тоже иногда стали давать, но мало (28–29/IX).

Вчера у нас был трудный день: после почти двухмесячного стояния на одном месте вчера нас перевели на новое место. Подняли нас в час ночи, а т.к. я в эту ночь дежурил, то спать вообще почти не пришлось; часов до 6-ти собирались, потом двинулись в путь. Шел проливной дождь, было холодно и мерзко; шли по непролазной грязи. Впрочем, вскоре удалось подсесть на грузовик со снарядами. Однако нас ждали многочисленные злоключения: два грузовика и пушка завязли в болоте. Долго и тщетно бились, вытаскивали их, разгружая 5-пудовые ящики, но так ничего и не могли сделать. Пришлось послать за ушедшими вперед лошадьми. Долго ждали их, промокшие и замерзшие, по очереди дежуря в поле: остальные отогревались в соседней деревне. Только в четвертом часу пришли лошади и после многократных перегрузок мы вылезли из болота. Пришли на место в шестом часу промокшие, усталые и голодные. Остановились мы сейчас в пустом лесу и после нашего дов. комфортабельного жилища с землянками чувствуем себя дов. неуютно. Спали под открытым небом, даже не раскидывая палаток. К счастью, ночь была хотя и пасмурная, но без дождя и дов. теплая, так что я не озяб. Вероятно, начнем опять располагаться более или менее основательно. Несмотря на 12-ти часовое путешествие, отошли мы от нашего прежнего места всего на неск. километров. Сейчас отдыхаем и сушимся. Удивительная вещь: в наших условиях приобретается решительный иммунитет против простуды. Несмотря на то, что постоянно ходишь с мокрыми ногами (башмаки наши стали изрядно пропускать воду), которые притом мерзнут почти всегда, — никакой простуды ни у меня, ни у кого-либо другого (30/IX).

2/X 1941. Дорогая моя, милая любимая девочка! Вот и 2 октября настало — такой бесконечно памятный и дорогой для меня день, день нашей свадьбы, самый счастливый день в моей жизни. Бесконечно грустно думать о том, что это — первый раз за все девять лет, когда мы проводим этот день не вместе. Весь день полон сегодня мыслями о тебе и воспоминаниями об этом дне и обо всем, что пережито за эти 9 лет, о всем том счастье, которое дала ты мне за эти годы. Здесь, в разлуке с тобой, как-то с особой остротой переживаешь и вспоминаешь все, что было, всю нашу девятилетнюю, пусть не всегда согласную, но счастливую и светлую жизнь. Родная моя, единственная, только здесь я понял, как бесконечно близка и дорога ты мне, сколько тепла, света и красоты внесла ты в мою жизнь. Детка моя любимая, все время думаю о тебе и жду той минуты, когда я наконец увижу тебя. Думаешь ли и ты обо мне сегодня так же, как я о тебе? Сегодня был в лесу, уже убравшемся в осенний наряд. Золотые клены и березы, краснеющие осины совсем такие же, как тогда, девять лет назад. Помнишь, как мы ходили в лес за листьями и потом убирали ими комнату? Только сейчас время от времени кружат в небе «Мессершмидты» и зенитные орудия и пулеметы грохочут кругом и странная, боевая обстановка напоминает о том, как изменилось все с тех пор.

Как много все-таки уже прошло времени с тех пор и как в то же время странно близкими и недавними кажутся эти дни. Как странно, что такие большие и значительные события в жизни никогда не кажутся далекими, отодвинувшимися вглубь — они всегда так же свежи в памяти, как будто произошли только вчера. Сегодня ясный безоблачный день, первый за долгое время — словно для моего праздника. Сейчас вечер, полная луна стоит на небе, в лесу тихо. Думаю о тебе, всеми мыслями переношусь к вам. Берегите себя, мои родные, берегите себя ради меня, ради того бесконечно счастливого дня, когда мы опять встретимся и соединимся. Как грустно только, что сегодня нет письма от тебя — так бы хотелось, сегодня особенно хотелось получить хоть открыточку, исписанную твоим бесконечно знакомым и дорогим почерком. Ну вот и десятый год нашей совместной жизни начали. Будем надеяться, что он будет для нас таким же и даже еще более счастливым, чем предыдущие, и что десятую нашу годовщину мы встретим вместе с тобой, моя милая, бесконечно любимая девочка.

Будь же бодра и здорова и надейся, так же как надеюсь и я, что скоро пройдут все невзгоды и мы снова будем вместе. Крепко, крепко, бесконечное число раз целую тебя, мальчиков и маму. Твой Валерий

Дорогие мои! 2/X

Вчера наш взвод опять перевели на новое место отдельно от остальных взводов. Т. обр. я теперь отделен от своих прежних друзей расстоянием в 2–3 км. и, вероятно, буду встречаться с ними очень редко. Расположились мы на краю деревни на высоком и пустынном холме в овине. Вид красивый, но место нашей стоянки дов. унылое. К новой обстановке я привыкаю, товарищи мои люди простые, но б. ч. дов. симпатичные. Сейчас опять занялись земляными работами. Близость деревни дов. удобна для нас, т. к. удается доставать картошку, которая является хорошим дополнением к нашему меню. Вот только соль не всегда достаем, пришлите как-ниб. пачку столовой соли (в прочном мешке или лучше коробке). Опять дня 4 нет от вас писем и о посылках ни слуху ни духу. Скверно если они еще надолго задержатся, т.к. у меня кончается табак, и махорку начали задерживать. Дни сейчас стоят пасмурные, но сухие и относительно теплые. Последнее очень кстати, т.к. холода при отсутствии благоустоенного жилья были бы сейчас дов. тяжелы. Досадно, что стали так задерживаться посылки — теплые вещи были бы сейчас весьма нелишни.

С особенным чувством встретил наступление сегодняшнего дня — 9 годовщины нашей свадьбы. Так хотелось бы, хотя бы на один сегодняшний день побыть среди вас.

Неожиданная новость: меня вдруг перевели обратно в боепитание. Только что на машине вернулся обратно. Приятно встретиться со старыми друзьями, но, в общем, не знаю, радоваться ли этому: там было гораздо легче и спокойнее и несравненно приятнее начальство. Здесь же очень много придется возиться с лошадьми, которых во взводе 18 штук. Приходится их 2 раза водить на водопой за 3 версты, чистить, кормить, косить сено, запрягать и распрягать и т.д. Расположены мы пока в пустом лесу без землянок и даже без палаток; ночами вероятно будет дов. холодно. Не знаю, долго ли простоим на этом месте.

Крепко целую вас всех. Ваш Валерий

17/X Давно написал письмо, но из-за разыгравшихся событий не успел его послать. С тех пор много пережил и перевидал. Когда приду немного в себя и где-ниб. осяду, напишу подробнее.

Я, как видите, жив и здоров, хотя и много перевидал и пережил за это время: много раз подвергался бомбежке, выбивался из окружения, голодал и холодал и т.д. Только вчера добрался до Нары, пройдя 12 дней пехом, среди вражеских отрядов. Товарищей своих всех растерял и о судьбе их ничего не знаю. Сейчас ожидаю формирования и зачисления в новую часть, после чего, вероятно, нас отправят на фронт. Не знаю, буду ли проезжать через Москву и скоро ли получу адрес, чтобы связаться с вами. Это было бы крайне желательно осуществить поскорее, т.к. во время своих похождений я растерял решительно все вещи и остался только в том, что на мне, да и это порядочно обтрепалось и страшно заносилось. Перед самым выходом получил вашу посылку, но и она почти целиком пропала (17/X).

Боюсь, что мое долговременное молчание сильно взволновало вас. Но, как видите, я жив и здоров, хотя за эти полторы недели столько перевидел и пережил, сколько не пришлось пережить за всю остальную жизнь. Сейчас, после 12-дневного блуждания по лесам, под угрозой попасть в лапы немцев, дошел до своих и ожидаю формирования в новую часть и назначения на новое место. Свою часть и всех товарищей растерял и о судьбе их ничего не знаю. Пропали и все мои вещи, за исключением того, что на мне. Последнее крайне осложняет мое положение, особенно в связи с наступлением зимы и тем, что я основательно пообтрепался. Ну да как-нибудь обойдется. Как только определится мое местопребывание и адрес — напишу (17/X).

Пишу вам по дороге в Звенигород, куда придем сегодня к вечеру. Куда попаду потом — неизвестно. Двухнедельное путешествие сильно утомило меня и сейчас еле волочу ноги. Ужасно хотелось бы узнать хоть что-ниб. о вас, но не знаю, когда это будет возможно, т. к. на одном месте, наверное, долго не задержусь. Чувствую себя прилично — очень окреп и закалился, но устал отчаянно. Так бы хотелось повидать всех вас, рассказать обо всех моих похождениях, но когда-то это будет возможно? (18/X)

Пишу вам из Звенигорода, куда только что пришел после двухнедельного тяжелого пути. Устал ужасно, и в голове какая-то каша из всего того, что перевидал и перечувствовал за эти бесконечно долгие дни. Много пришлось мне перетерпеть и перевидать за это время и когда я наконец вернусь к вам, то материал для рассказов будет обширнейший. Пока же усталый и голодный (два дня ничего не ел) ожидаю дальнейшей своей участи, которая пока совершенно неясна. Вероятно, в ближайшее же время сформируют и отправят куда-нибудь назад; куда — конечно, совершенно неизвестно. Ужасно, бесконечно хочется видеть вас; сознание того, что вы так близки, еще более усиливает это желание; но едва ли я получу сейчас возможность побывать у вас; тем более затруднительно вам выбраться сюда, т.к., по всей вероятности, я здесь долго не засижусь, да и найти меня здесь невозможно. Еще более досадно, что я совершенно не знаю, когда можно будет наладить переписку с вами, т.к., не имея 2 недели от вас писем, я очень истосковался и беспокоюсь, — конечно, у меня нет причин так волноваться о вас, как вам обо мне в эти дни моего вынужденного молчания, но все же этот разрыв связи с вами, и притом на самое неопределенное время очень горек и обиден. Да и кой-что получить от вас мне сейчас было бы весьма и весьма необходимо: все мои вещи: вещевой мешок, палатка, ваша последняя посылка, котелок, кружка, ложка и т.д. — одним словом, все, за исключением того, что было на мне — пропало, и я теперь лишен самых элементарно необходимых вещей. Весь путь проделал без всяких запасов, кормясь по деревням. Как только положение мое определится, сейчас же напишу вам с просьбой писем и посылочки с вещами.

Все эти дни, бродя по лесам, пробиваясь ночами без дорог, думал о вас и болел душою из-за сознания того, что вы беспокоитесь обо мне, и бессилия что-ниб. сделать. Только вчера удалось бросить вам первые открытки — не знаю, когда они дойдут. Очень обидно, что нельзя вам телеграфировать или позвонить в Москву по телефону. Ото всего мира я за это время отрезан совершенно и теперь имею весьма смутное представление о том, что делается в Москве, у вас и вообще на свете. Впрочем, у вас, кажется, пока все спокойно (18/X).

Сейчас вечер; сижу на формировочном пункте в ожидании своей участи; делать нечего и потому хочу еще немного поболтать с вами. Как я счастлив, что я, наконец, опять получил эту возможность! Вот только когда я получу возможность получать ответы! Впрочем, не думаю, чтобы меня закатали куда-нибудь далеко, и надеюсь, что я скоро осяду где-нибудь. Очень меня удручает, что я отбился от всех своих друзей и знакомых. Что с ними, я не знаю — возможно, что многие убиты. Из всей нашей батареи (больше 90 человек) я на обратном пути встретил только человека четыре. Публика, которая меня окружает теперь, удивительно серая — это осколки от всевозможных частей. Тяжело мне будет без единого знакомого и близкого, хотя бы духовно или по общему уровню человека.

Вообще я до сих пор еще не могу очухаться от того, что произошло, и эти две недели кажутся каким-то тяжелым и кошмарным сном: и наше неожиданное выступление, и ожесточенный воздушный обстрел, и еще более ожесточенный обстрел с самолетов и из минометов, разметавший весь наш обоз, и во время которого я уцелел каким-то до сих пор для меня непонятным образом, и ночной прорыв из окружения под яростным перекрестным огнем, и, наконец, этот бесконечный изнурительный путь по лесам и болотам, ночами, впроголодь, а иногда и просто голодом, путь, во время которого приходилось и переходить вброд реку по грудь в воде не раздеваясь и переходить через дороги, занятые неприятелем, и ночевать в лесу, чуть не на снегу и т.д. До сих пор не понимаю, как я двадцать раз не простудился, не свалился от усталости и т.д., но, по-видимому, в этих условиях организм как-то совершенно перерождается и я даже ни разу не схватил насморк, несмотря на постоянно мокрые и замерзшие ноги и такие рискованные предприятия, как переправы через реки. Вообще с этой стороны я так окреп и закалился, что едва ли что-ниб. может меня испугать. Сердце тоже в общем последнее время как-то меньше дает себя чувствовать, быть может, просто потому что не до него. Буду пытаться пройти через врачебный осмотр, хотя сомневаюсь, чтобы из этого сейчас что-ниб. вышло. Очень меня тяготит потеря всех вещей, особ. таких необходимых как ложка, кружка, мешок, одеяло, котелок и др. Сильно обтрепались мои башмаки и порвались носки; замечательные стельки мамы я увы! не успел одеть и они погибли вместе со всеми вещами. Пропали и мои портянки, и потому часто ноги отчаянно мерзли. Очень неприятна и огорчительна оказалась для меня и потеря вашей посылки, которой я почти не успел воспользоваться; поэтому первые дни я путешествовал, можно сказать, без еды; потом приходилось рассчитывать исключительно на радушие и гостеприимство крестьян, которое весьма колебалось от случая к случаю. Впрочем, в общем пожаловаться нельзя, и мы питались весьма не плохо, а временами так совсем хорошо. Ночевали, за исключением 4–5 дней, когда шли по ночам и вообще почти не спали, тоже в деревнях с большими или меньшими удобствами. Шел я все время с разными людьми, часто отбиваясь от групп, присоединяясь к другим; последние дней 5 шел вдвоем с одним москвичом — инженером-путейцем, но после Вереи разошелся и с ним и последнюю часть пути прошел совсем один. Сейчас — кругом ни одной знакомой физиономии и ни одного хотя бы мало-мальски культурного человека. Впрочем, в какую среду попаду я в будущем — пока совершенно неясно. Туго пришлось мне с едой и 2 последних дня — вчера вообще ничего не ел, сегодня утром съел только несколько картошек; зато, попав в культурные условия, я немедленно устремился в столовую и первый раз за длительный срок пообедал более или менее обстоятельно, хотя и без хлеба. Впрочем, сейчас обещают выдать и хлеба. По-видимому, из нас будут формировать новую дивизию.

Итак, начинается новый этап моей боевой жизни, и что принесет он мне — пока трудно сказать. Во всяком случае, едва ли нам скоро придется увидеться, хотя мы и находимся сейчас так близко друг от друга. Несмотря ни на что твердо надеюсь и верю, что вернусь к вам, хотя, конечно, будьте готовы ко всяким не­ожиданностям и к продолжительной разлуке. Впрочем, будем надеяться на лучшее. Во всяком случае, чем тяжелее становится мне, тем больше и с большей нежностью думаю я о вас и, если бы не эта постоянная мысль, не знаю, хватило бы у меня сил перенести все трудности и тяготы этих дней. Эта мысль — как путеводная звезда, помогающая мне пробираться через все тяготы и невзгоды моего нелегкого пути. Единственное, что мне удалось сохранить из вещей — это ваши письма (18/X).

На всякий случай пишу вам и по московскому адресу: сейчас я со своей новой частью (химротой при штабе дивизии) уже третий день совершаю переход к месту своего назначения. Дорога исключительно тяжелая из-за невылазной грязи, по которой передвигаться можно только с великим трудом. Сильно измотались. Сегодня дойдем до места назначения: предстоит пройти, кажется, км 12. Дальнейшая наша судьба пока неизвестна. Несмотря на усталость, бодр, полон энергии и надежд на будущее возвращение к вам. Надеюсь, что и вы не падаете духом и терпеливо переносите тяжелое время. Бодритесь, мои дорогие, мы еще увидимся и заживем по-прежнему вместе — в этом я твердо и непоколебимо уверен (23/X).

В судьбе моей опять произошли некоторые изменения: как я вам писал, меня было определили в артдивизион, но после прибытия пополнения, по-видимому, более отвечающего боевым требованиям, меня отставили от этого места и отправили вновь в распоряжение штаба дивизии. Хотели было меня определить химинструктором при дивизионе, но и там не оказалось вакансии. Уже ночью отправился в штаб, и после долгих блужданий и ожиданий меня наконец определили в химроту при штабе дивизии. Ночевал вчера в пионерлагере: было не особенно комфортабельно, т.к. спали прямо на грязном полу, но по крайней мере тепло. На месте мы простояли недолго и уже вчера отправились в поход. Шли весь день вчера и сегодня. Ночевали дов. неудобно в избе, занятой под овоще­хранилище, прямо на картошке. Из всех моих переходов этот был самый тяжелый: хотя и прошли мы всего 30–40 км, но вся дорога шла по такой непролазной грязи, что каждый шаг стоил невероятных усилий. Сказывается, конечно, и общее утомление и истощение. Сегодня еле доплелись до ночлега: на этот раз разместили нас по избам: по крайней мере тепло. Из-за быстрых темпов перехода ничего не удалось себе приготовить горячего, и оба дня питались одним хлебом. Завтра будем питаться более основательно. Завтра же, вероятно, доберемся до своей стоянки. Как это может быть ни наивно, но непрерывно некоторое внутреннее удовлетворение от сознания того, что я все более приближаюсь к вам. Я в общем, пожалуй, доволен своим назначением: часть небольшая, командир взвода, кажется, дов. симпатичный, тоже из ополченцев. Объединился с одним молодым преподавателем из Барнаула, очень симпатичным и дов. культурным молодым человеком. Что будут с нами делать дальше, конечно, неизвестно. Дивизия наша бывшая ополченческая теперь заново укомплектована бойцами из самых различных частей, по большей части кадровых.

Устал я за эти дни отчаянно, но, несмотря на это, чувствую себя бодро и нисколько не отстаю от своих товарищей, часто даже обгоняю их. Вообще я никак не ожидал от себя такой прыти, но я переношу все трудности и лишения достаточно легко и во всяком случае не хуже, чем другие, и чувствую себя не плохо

(23/X).

Сейчас раннее утро, только что рассвело. Встали рано, плотно поели в первый раз за много дней густым пшенным супом, вернее, кашей с мясом. Сегодня предстоит окончание похода; говорят, что нужно будет пройти еще верст 12; впрочем, кажется, по шоссе. На месте обещают нас окончательно сформировать и приодеть: выдать теплые шапки, м.б. башмаки (мои совсем расползлись и вдрызг промокают, т.ч. мне даже их чинил по дороге один сердобольный крестьянин-сапожник) и кой-какое белье. Надеемся помыться, т.к. грязны фантастически, да и насекомые, кажется, начинают появляться. Посмотрел сегодня на себя в зеркало и удивился: рожа загрубелая, оброс бородой и усами, т. что вы меня, пожалуй, и не узнали бы; впрочем, не похудел и по-моему даже поправился. Сейчас выдали шапки, рукавицы и теплые портянки. Скучно, что погода такая мерзкая и дни стали короткие: очень усложняет нашу жизнь (23/X).

Вот я и на новом месте. Вчера к вечеру добрались до места нашего назначения: маленькой глухой деревушке, верстах в 6 от ж.д. Поместили нас всем взводом в маленькой избушке, из которой хозяева выехали. Немедленно принялись топить печь и кулинарить. Кухни у нас нет и продукты (мясо, пшено, горох) дают нам сырыми: поэтому приходится заниматься стряпней самим. Большим подспорьем является картошка: на полях осталось много неснятой картошки, которую мы в большом количестве потребляем, не смущаясь тем, что она немного сладковата на вкус из-за прошедших морозов. Сегодня целый день стряпали и отъедались. Спал на печке, т.к. изба основательно промерзла, и вчера не успели ее как следует протопить. Сегодня протопили на славу, и я перебрался спать на пол, на солому. Сегодня нашу роту заново переформировали и меня как квалифицированного химика назначили в маленький взвод, состоящий всего (из 6 человек — зачеркнуто цензурой(? А.П.), задача которого состоит в метеоразведке на предмет наличия отравл. веществ. Командир взвода — один москвич, научный работник, работавший в Карповском инст. у Рабиновича, человек вполне культурный и, кажется, симпатичный. Фамилия его Бакиник. Остальную публику еще не разобрал, т.к. еще не перешел на новое место. Завтра утром перееду в другую избу, где помещается мой взвод. К сожалению, придется расстаться с моим новым приятелем, попавшим в другой взвод. Не знаю, как дальше потечет моя жизнь, но в общем я, пожалуй, доволен своим назначением. Сегодня переписывали все наши нужды в отношении обмундирования и вооружения и обещали в ближайшее время удовлетворить все потребности. Особенно жажду сменить башмаки, т.к. мои совсем лишились подошв и отчаянно промокают. Пока живем спокойно и занимаемся преимущественно стряпней, но на днях обещают начать занятия.

Часто думаю о своих друзьях, где то они и живы ли. Так жалко, что обстоятельства сложились так, что мы потеряли друг друга. Вообще глушь здесь ужасная. Вспоминаю свои занятия историч. географией: на каждом шагу встречаю знакомые названия cелений. Очень жаль, что у меня нет ни карты, ни компаса: особенно отсутствие последнего очень затрудняло меня в моем путешествии. Если будет возможность послать мне посылку, пришлите (24–25/X).

У меня опять изменения: в химроту, где я было обосновался, пришли основные кадры и нас, в количестве около 20 чел. отчислили, как сверхштатных. 10 челов. из нас определили в химвзвод при штабе полка. Вчера поздно ночью пришли в наше новое подразделение, расположенное в небольшой деревушке. Поместили нас вдвоем в избе; хозяева хорошие, радушные, подкармливают нас, пока мы не встали на казенное снабжение. Вообще с питанием будет, кажется, неплохо и насчет этого не беспокойтесь. Аппетит у меня последнее время волчий, но несмотря на усиленное пешее хождение и временами недоедание я даже пополнел и поправился. Вообще чувствую себя прилично и, главное, вполне бодрым. Со страшным нетерпением жду вестей от вас. Надеюсь, что у вас все благополучно (26/X).

Не везет мне, никак не могу я обрести тихой пристани: совсем было устроился и, кажется, устроился относительно неплохо, как вдруг вчера к нам прислали еще человек 20 с лишним из основных кадров химроты; поэтому сделали переформирование и человек 20 оказались лишними, и я в том числе. Срочно собрали нас, так что я даже не успел попрощаться со своим приятелем, и отправили в штаб дивизии в соседнюю деревню. Там отобрали 10 человек и определили в химвзвод при полку. Уже к вечеру отправились в деревню, где расположился штаб полка верст за 7. Пришли уже ночью, долго ждали, пока нас разместят по квартирам. Наконец разместили: я попал в одну из изб вдвоем с одним молодым красноармейцем из кадровых, родом из Самары. Итак, я опять на новом месте. Это несколько хуже, чем старое место, т.к. там мы были прикреплены непосредственно к штабу дивизии, но в общем, конечно, кто его знает где хуже. Устал я от этих постоянных перемещений ужасно: от этого непрерывного калейдоскопа новых лиц в голове какой-то туман. Спали хорошо: хозяева побросали нам на пол тулупов, и было тепло и дов. мягко. Кормились вчера у крестьян; сегодня нас ставят на снабжение; снабжают пока тоже сырыми продуктами и, говорят, дов. неплохо. Публика, кажется, подбирается дов. культурная; впрочем, пока ни с кем не познакомился. Не знаю, долго ли позволит нам здесь оставаться наш приятель Адольф. Пока он старательно бомбит повид. ж.д. и шоссе и старательно сыплет листовками. Так бы хотелось хоть несколько дней пожить спокойно и отдохнуть, тем более, что нас еще полностью не переобмундировали, а мои башмаки совсем выходят из строя, и особенно при такой ужасающей погоде, как сегодня (снег с дождем) промокают мгновенно. Обещают скоро выдать новые и вообще полностью переобмундировать. Как досадно: оказывается, многим удалось после окружения побывать в Москве и даже дов. долго прожить там: мне же по дороге все говорили, что в Москву никого не пускают, и потому я не пытался проникнуть дальше Нары: а то могли бы повидаться. Нам обещают на днях выдать жалование: это весьма кстати, т.к. мои финансы начинают иссякать, здесь же все-таки иногда можно кой-чем поживиться: молочком или даже мясом. Вообще пока живем сносно, хуже будет, если нас передвинут на позиции и придется снова рыть землянки и жить в окопах. Впрочем, о будущем вообще стараемся не думать: условия нашей жизни таковы, что, вообще говоря, живешь от случая к случаю, от маленьких радостей и огорчений к другим им подобным: удастся хорошо поесть — радуемся, не удастся — огорчаемся. Вопросы питания вообще занимают основное место в жизни, и никогда я им не уделял столько внимания, как сейчас. Отчасти это и неплохо: надо же чем-то заполнять жизнь и о чем то заботиться, тем более, что никаких более серьезных забот и предположений при нашей непрочной и полной случайностей жизни делать не приходится. Только как вполне бесплотная и отдаленная мечта вдали маячит перспектива возможного возвращения к вам (26/X).

Пишу вам это письмо с очень слабой надеждой, что оно дойдет до вас, т.к. в нашей глуши почта не работает. Рассчитываю на оказию в штаб. Вчера нас перевели на новое место верст за 5 от нашей прежней стоянки. Погода была мерзейшая: шел сильный дождь, который на земле застывал в скользкую корку; я в своих дырявых ботинках чувствовал себя дов. скучно. Впрочем, сегодня мне выдали другие ботинки, хотя и сильно поношенные и тесные, но зато с целыми подошвами. Разместились в небольшой деревушке среди лесов. На этот раз нас поместили вчетвером в просторной хорошей избе, впрочем, с большим количеством хозяев. Наварили суп с большим количеством мяса и хорошую гречневую кашу. Плотно поели. Сегодня перспективы на обед смутные: повозка ушла за продуктами, но когда она вернется — неизвестно. Впрочем, на крайний случай у нас всегда есть в резерве колхозная картошка, большое количество которой осталось на полях. Блюдо это стало не особенно съедобным, т.к. картошка успела значительно промерзнуть, но нам она служит большим подспорьем. Ночью стоял в карауле и дов. основательно подмерз. Каковы наши дальнейшие перспективы, пока неизвестно. Сегодня — почти зимний день — идет снег, который, впрочем, к сожалению, тает. Переходы в такую погоду дов. неприятное занятие, хотя обмундированы мы дов. тепло. Особенно приятны теплые шапки и варежки.

Главное не беспокойтесь обо мне: в наше время все зависит от случая и можно уцелеть, находясь в самом опасном месте, и, наоборот, пострадать в самом, казалось бы, безопасном. Я же, повторю еще раз, убежден, что рано или поздно вернусь к вам. Знаете ли: я немного суеверен и боялся, что 33 год моей жизни будет для меня роковым. Я рассуждал так: дед мой умер 55 лет, отец — 44, не суждено ли мне погибнуть в 33 года. Это было тем более основательно, что последние дни моей 33 годовщины проходили в очень тревожной и тяжелой обстановке. Но вот опасный срок миновал: мне уже минуло 34 — и теперь я уж уцелею. Все это, конечно, смешно и пустяки, но все-таки мы еще с вами должны увидеться. В надежде на это счастливое время терпеливо переношу все испытания и только и думаю о вас, мои дорогие, любимые (1/XI).

Сегодня я переехал на новую квартиру в той же деревне, т.к. нас снова перетасовали по отделениям. Живем мы теперь в маленьком домике вшестером. Один из них — мой старый приятель учитель из Барнаула, которого на днях перевели из химроты в наш взвод; очень рад был встретиться с ним: он очень приятный человек. Остальные — люди новые: ребята простые, но, кажется, симпатичные. Хозяйка — колхозный кладовщик — женщина хорошая и услужливая. Вчера к нам прибыло подкрепление — человек 20 — надеюсь, что теперь будет легче с нарядами, а то последнее время приходилось стоять каждый день и часто по ночам. Ранняя зима дает себя чувствовать: подмерзают ноги во время караулов: очень бы кстати были валенки, но не знаю, как их переправить: говорят, что посылки не принимают. В остальном мы одеты тепло, хотя теплое белье или фуфайка были бы не лишни; впрочем, рубашку обещают дать; очень не хватает также стелек и шерстяных портянок или носок. Вообще — нужно готовиться к долгой и холодной зиме: пока мы живем в деревне, холода особенно не страшны, но, конечно, в любую минуту нас могут перевести в полевые условия (11/X).

Так и нет до сих пор от вас писем, и я начинаю терять надежду, что получу когда-нибудь известие о вас. Почему-то наладить связь с Москвой за 60 км, по-видимому, является делом настолько сложным, что до сих пор это не может быть осуществлено.

Сейчас мы живем неплохо, правда, немного тесновато: вшестером в маленькой избенке, где кроме нас помещается еще хозяйка с двумя сыновьями. Избенка скверная и дов. холодная; впрочем, по ночам тепло: спим на сене и покрываемся шинелью и хозяйскими тулупами. Сегодня сложили кирпичную печурку, и теперь будет тепло. Неожиданно ранняя зима все-таки усложнила нашу жизнь; главная неприятность — отсутствие валенок. Ноги в ботинках все-таки мерзнут изрядно, несмотря на две пары бумажных портянок, впрочем, последние греют очень скверно, шерстяные же соорудить не из чего. Особенно трудно стоять в карауле: за 4 часа пробегаешь несколько верст и все же приходишь с замерзшими ногами. Впрочем, сейчас народу у нас прибавило и количество нарядов уменьшилось: будем ходить через день-два. В первое же время приходилось стоять в карауле каждый день, часто по ночам. Кроме этого приходится заниматься всякими хозяйственными делами: сегодня, например, весь день я провел в лесу: пилил дрова для кухни. Приходится и дежурить на кухне: колоть дрова, носить воду и чистить картошку. Остальное время роем землянки и окопы, занимаемся военными науками или просто ничего не делаем. Хозяйка у нас — женщина хорошая, очень заботится о нас, поит нас чаем и молоком и варит для нас картошку. Кормят нас прилично, последние дни даже стали варить ужин. Товарищи мои — люди симпатичные, но б. частью совсем простые. Большинство из них — молодежь, довольно шумная и беспокойная, что меня иногда несколько утомляет. Вообще же — жизнь скучная, однообразная и в значительной мере растительная. Главные и основные интересы вращаются вокруг еды. Читать нечего, и вообще боюсь, что разучусь читать. Впрочем, газеты стали иногда доходить, хоть и с запозданием.

На днях, вняв вашим многочисленным мольбам, решил показаться врачу, хотя чувствую себя в общем хорошо. Ходил верст за 6 в дивизионный медсанбат. Осматривали меня 2 врача — хирург и терапевт. Нашли невроз сердца и, кажется, небольшой компенсированный порок, прописали Adonilen и дали справку, что я практически здоров и пригоден к военной службе. Должно быть, многоверстное пешее путешествие подействовало на мое здоровье так благодетельно — в Любуни врачи считали меня более больным. Во всяком случае, больше с этой публикой постараюсь не иметь дело — разве что если немец подстрелит. Вообще же, несмотря на все трудности мое здоровье не ухудшилось и внешне я даже поправился — во всяком случае, смотря на свою физиономию, каждый раз удивляюсь, какая она стала круглая. Во всяком случае, насчет моего здоровья не беспокойтесь — теперь я убежден, что и не такие трудности я перенесу. На днях нас наконец сводили в баню — с величайшим наслаждением смыл с себя двухмесячную грязь и одел чистое белье. К сожалению, только здесь нет санпропускника и избавиться вполне от «бекасов» не удалось, хотя количество их значительно уменьшилось. Сейчас 12 ч. ночи. Сижу дежурным на кухне — весь вечер чистил картошку, сейчас слежу за печкой и караулю помещение. Кухня у нас — маленькая избенка, в которой раньше варили пищу для колхозного свинарника. Через час меня сменят и я пойду спать. Сон в нашей жизни все-таки самое приятное — часто видишь себя в нормальной обстановке.

Да, наступление холодов будет в этом году, вероятно, очень тяжело для всех: и для войск и для мирного населения. Единственное утешение, что для немцев эти холода, по-видимому, еще тяжелее. Во всяком случае, сегодня у нас рассказывают, что в соседнюю деревню привели 400 человек пленных, б. частью, кажется, добровольно перешедших к нам. Немцы одеты в летние тужурки, полузамерзли, голодны как волки, обовшивели и вообще имеют дов. жалкий вид. Кажется, действительно, наша зима не входила в их расчеты.

Откровенно говоря, и меня перспектива зимней кампании несколько пугает — уж очень не люблю я холода, — но думаю, что и с этим затруднением я справлюсь, как справился я со многими другими, которые в прежнее время мне представились бы совершенно непреодолимыми (13/XI).

Дорогие мои! 14/XI

Мы живем теперь спокойно вдали от больших дорог и бомбежек. Очень соскучился без вас: если надумаете приехать, то имейте в виду, что поезда ходят только до Истры — а там нужно пройти 12 верст пешком. Впрочем, без особой нужды приезжать не стоит — мы пока ни в чем особенно не нуждаемся. Привет всем. Крепко целую. Валерий

* * *

Это последнее письмо отца, посланное им из маленькой деревушки Чаново. После этого — только справка из военкомата, что «в списках погибших, раненых и пропавших без вести не значится». Известно, что его полк был в Истре, в самом горячем месте. После отступления немцев мама ездила в Чаново, встречалась с хозяйкой, у которой отец был на постое; она его помнила — он рассказывал о своих детях. Она рассказывала, что отец ушел с другими солдатами, был бой, потом он вернулся, сильно уставший, забрал вещи и ушел насовсем.

Публикация А.А. Перцова