НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Время собирать очи

Зульфия Алькаева. Комнатная земля. — М.: Водолей, 2018.

Чуть менее ста лет назад Велимир Хлебников написал «Одинокого лицедея»:

               ....И с ужасом

               я понял, что никем не видим,

               что нужно сеять очи,

               что должен сеятель очей

               идти!

В книге Зульфии Алькаевой есть такие строки:

               Ходила по миру,

               глаза собирала,

               словно грибы, в корзинку.

Слова обоих поэтов словно бы раскрывают два разных пути в искусстве: направленный вовне и обращённый внутрь.

Поэзия Алькаевой — взгляд, обращенный в глубину явлений и предметов, в себя, анализирующий минимальные колебания оттенков, смыслов:

               Никто не знает, как

               закат теряет чувства.

               Нам не понять закон

               устойчивости трав.

               Быть может, жизнь сама

               есть чистое искусство.

               Сама в себя глядит,

               главу задрав.

Образы внешнего мира отражаются в мире поэта как в зеркале — он и есть зеркало — «отражения, потерявшие зеркало, дымятся длительно», — пишет Зульфия, — недаром в книге много «перевёртышей»:

               Из слов песню не выкинешь

Часто стихотворение превращается в двойное отражение:

               Рыба проглотила человека.

               Он застрял в её пасти.

               словно кость в горле человека,

               жадно уминающего рыбу.

Из такой игры отражений, поиска наиболее точной передачи окружающего мира поэт идёт к его преображению путём проникновения в его сокровенные смыслы — через вслушивание, всматривание, предельную внимательную чуткость — рождаются удивительные, прорисованные, прозрачно выписанные, зримые и ощутимые образы-картины. Чего стоит сравнение кошки с меховой свечкой, одуванчика — с белой планетой семян, гроздей рябины после ледяного дождя — с бокалами с красным, которые хочется перевернуть, или хотя бы это стихотворение:

               Земля беззвучно всосала

               упавшее зерно.

               Её рыхлый рот похож на торт «Прага».

               Рецепт обновляется каждый миг.

               Вот хаос, который ты искал,

               купая глаза в чёрном небе.

               Посмотри под ноги,

               в котёл роста, гибели и забвения.

               В тонны мрака,

               не чёрные, но и не белые.

В стихах Алькаевой «рот» — это и пасть, и зияние, и речевой аппарат. Дерево — как просто растение, так и древо жизни или древо познания:

               Под дубами одноствольными

               собирают мальчики жёлуди.

               А как вырастут — гильзы найдут.

Разве это не метафора первородного греха? Разве это сказано не об утраченном рае детства и смертельной жестокости мира?

Дерево — одна из кардинальных тем книги. Ведь в мифологии разных народов оно соединяет подземный мир мёртвых, землю живых и небо бессмертных.

Язык Алькаевой метафоричен, причём иногда метафора безгранична — фрагментарно проявленная текстом, продолжается, мерцая, в неизреченном. Читая эти стихи, чувствуешь: то, что выведено на бумагу, — лишь маленькие фрагменты большого и большего.

Поэт оперирует понятиями и символами не то что крупными — огромными. «Ворочает» архетипами. В творчестве Алькаевой дышит глубина веков, архаика, текущая в наших жилах, наследие античности — далёкое и неотъемлемое: деревья, птицы, вода, земля, огонь, небо, жизнь, смерть, любовь, Вселенная, тьма, свет, время, боль, память.

Но эти огромности вылеплены мягкими руками, освещены нежным, женским, материнским, «беременным» взглядом, любовно обращённом к зреющей внутри жизни:

               Ничего в рябине больше нет.

               Вся-то она в ягоды повышла.

               Ни кровинки не оставила себе.

               И стоит под вечер темнота,

               качаясь.

               Новый плод — внутри.

Эта поэзия герметична, что не часто в русской традиции. И поэтому авторы, наиболее внимательные к тонким душевным движениям и оттенкам чувства, открывающие миры в малом, почти незаметном, стоят особняком в нашей литературе. Таковы Боратынский, Тютчев, Фет, Анненский, Ходасевич, Вагинов. По количеству букв и «сгубленных деревьев» их наследие невелико, голос их негромок, но то, что стоит за простыми сочетаниями слов — бесконечно.

Можно вспомнить Блеза Паскаля с его мыслью о том, что «все человеческие бедствия происходят от одной вещи, а именно от того, что люди не умеют спокойно сидеть в комнате», или о мудреце, по Лао Цзы, постигающем Вселенную, не выходя из комнаты. (Напрашивается Бродский с его «не выходи из комнаты», но «комната» Иосифа Александровича — полная противоположность оной Лао Цзы.) Само название книги «Комнатная земля» говорит об этом. Земля — это и и почва, плодородный слой, и одна из стихий, и человечество, и наша планета во Вселенной.

Комнатная земля — в цветочных горшках — крошечный оазис природы в бетонной кубатуре жилища. «Комнатная» значит ещё маленькая и ручная. Прирученная Мать-Сыра. Человечество, которое без усилия можно уместить в объём окраинной малометражки.

Атом — модель космоса, он бесконечен, как Вселенная.

Всё находится со всем в гармонии и противоречии. Жизнь и смерть — друг в друге. Но объяснить ничего нельзя. «Мысль изреченная есть ложь». Даже поэтическое слово — наиболее подходящий инструмент для передачи таинственного и необъяснимого — бессильно перед загадкой, у которой нет разгадки, перед вопросом, на который не найти ответа:

               запись тишины

               расшифровать

               стереть

               поставить на запись

               выбросить клавиатуру

Так каждый раз всё начинается сначала. И сказанное, и несказанное.

Екатерина Ливи-Монастырская