|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Три доказательства небытия
Елизавета Трофимова. Мачеха ты или плакальщица1 ?; Семь свободных мытарств2 ; В тишину и вспять3 .
Петербурженка Елизавета Трофимова (р. 1998) вошла в поэзию внезапно, опираясь только на свои интуиции и безо всякого расчёта. Расчёт в поэзии вообще плохо пахнет. И никакие интуиции, никакое чтение книг тут не вывезут. А началось всё именно с чтения — Лиза очень полюбила русскую философию. Было бы слишком легко пойти путём лирического, чисто исповедального стиля, который уже «обкатан» и где ничего, кроме чувства, не требуется. Стихи Трофимовой уходят корнями и в греческую трагедию, и в русский фольклор, не сбиваясь ни на пересказ, ни на стилизацию. Метафоры не загромождают речь, не привязывают читателя насильно к закрученному колесу смыслов. Нет у неё и распространённой в современной поэзии верлибро-фотографичности. Плач, страх, сострадание, восторг могут быть не только в греческой трагедии — и прорастают сквозь танцующую, не статичную, экстатичную ткань стихов — «в тишину и вспять». Искомая тишина — не для самозачарованного успокоения от травмы, а снова в мир: ранить, ненароком исцелять, делать родным, любить.
В «Периодике просветлений» Елизавета пишет о своих стихах:
«Я бы назвала их приемом радикального ороднения. У Шкловского ведь как — видишь предмет и замираешь, потому что он, потертый и надоевший, вдруг оказывается непостижимой вещью самой по себе, да такой невероятной, что остаётся только жадно ловить воздух обомлевшим ртом. Но если эти город, дом и стол от меня так сердито далеки, то стоит ли описывать их вообще? Другое дело — чувство внезапной радости от деревянных колец и криво написанных вывесок. Вот мы познали интеллектуально их форму и цель, а вот обрели их цельными и нерушимыми».
Слишком часто произносимое слово «любить», «любовь» потеряло, казалось бы, всякий смысл. Как, впрочем, и все слова на свете. И возвращение от слов, потерявших смысл, к живому отчаянию любви происходит апофатически:
вот уже можно стоять у окна
смотреть туда четверо суток
ты совершенен о миг я хочу
продлить твои длинные ноги
три доказательства небытия
превосходящие канта
внемлю не трогаю значит
люблю так нескончаемо сильно.
Сильное влияние Цветаевой и подспудное — Целана, почти неизбежные отсылки к поэтике Бродского и Лорки (кто их избежал?) видны в загадочном и самобытном стихотворении, которое дало название третьему циклу стихов:
что обещать тебе, друг мой недужный,
верный сорокопут?
страшно, что тело твоё обнаружат,
страшно, что не найдут.
что завещать тебе, горсточку праха,
зарево кружева?
плачет не гектор, в слезах андромаха,
жалко её — жива.
ты завещай только камнем из рая
лазаря — лазурит.
буква приходит в себя и сверкает
духом — и он саднит.
ты обещай только вровень отмерить
и непреклонно взять.
сфер было восемь, сфер стало девять,
день — в тишину и вспять.
Ритмы то ли танцующей на руинах Трои, то ли творящей мир с умершим и воскресшим словом. И само стихотворение, не распадаясь на спектры, представляет собой единое слово. Ему присуща удивительная фонетика. Сквозь нарастающие смертные согласные «с» и «т», сквозь скорбное «о» неожиданно прорезаются ангельские «а», «и», «у» и превращают плач в радость, в творящие «е», «и», «я».
Конечно, Елизавета Трофимова ещё в самом начале пути. Среди нынешних молодых поэтов я бы поставил её в один ряд с Алексеем Чипигой, Андреем Гришаевым, Артёмом Исаковым и Кариной Лукьяновой. Объединяет их непредвзятая, незамкнутая открытость речи, тяготение к мифу без излишней зашифрованности, очень свежее прочтение классики — и чувство катастрофы. Любовь и есть катастрофа, не угасимая никакой иронией.
Виктор Качалин
1 https://polutona.ru/?не разрешенное сочетание=1113165155
2 https://polutona.ru/?не разрешенное сочетание=1118164146
3 https://polutona.ru/?не разрешенное сочетание=1118164605
| 
