НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

От рождественского гуся к покаянной канистре

Андрей Цуканов. Тотемы: книга стихов. — М.: ЛИЧНЫЙ ВЗГЛЯД (МСЛ), 2018.

Эта поэзия обладает особенной — лёгкой, веселящей — магией, как разноцветный праздничный газ. Слова — из которых особенно выделяются названия животных — кружатся в танце, который должен бы пугать, потому что в подлинном ритуальном танце открывается глубинный первозданный ужас. А они, наоборот, привлекают, хороводят, как родные сёстры, — одно к другому, и вперёд выступает хор граций: «Сижу. Думаю. Мысль». Эта строчка встречается в нескольких стихотворениях разных лет, её можно запросто спеть.

Вся книга видится читателю написанной в один присест, хотя временной промежуток между стихотворениями часто немаленький — до двадцати лет. И всё же — какая стройность, какая пластика движений от стихотворения к стихотворению! То есть, очень удачная композиция. Бывают композиции почти универсальные, рациональные, привлекающие тем, что мы порой ошибочно называем «радостью узнавания». А есть композиции индивидуальные, почти интимные — которые рассматриваешь, будто гладишь руку друга. «Тотемы» отличает именно такая композиция: с троящейся собакой в середине (три стихотворения, посвящённые собаке), от рождественского гуся — к покаянной канистре.

В предисловии автор детально рассказывает о том, как было написано и где впервые напечатано каждое вошедшее в книгу стихотворение. Это перечисление воспринимается как концептуальный вводный текст, предшествующий основному. Что ж, вполне уместное тщательное вступление с некоторой долей экстравагантности. Но самое важное — не в концепте, а в лёгком, в духе всей книги, моменте: «…задействовать для описания своих настроений и мыслей и внутренних, да и внешних, коллизий представителей земной фауны». И эта мысль связана у Цуканова с его пристрастием к древней литературе. Это какие-то «новые тотемы»: книгу населяют в основном домашние городские животные. Даже лошади на Лонг Айленде привычны, как коты или собаки, ведь всё это — самые близкие спутники человека. Однако Цуканов скромно назвал свою книгу «Тотемы» — зачем пугать читателя, и так живущего среди апокалипсиса?

Сами тотемы просто замечательные. Цуканову, несомненно, везёт на домашних животных, он запоминает встречи с ними, видит в них общую мысль природы и соответствующее этой мысли действие. Гуси у него — именно гуси, но перерастающие животное, называемое «гусь», и выходящие на уровень праздничного символа.

               …Разговор двух русских баб

               Тоже из иммигрантов

               Учащихся на английских бесплатных

               Курсах для приезжих

               В той самой хай скул

               Какие красивые гуси — сказала одна

               Любуясь проходившим мимо гусаком

               Огромным, важным, полным мужской энергии

               Да-а красивые — ответила другая

               Вот бы такого зажарить в духовке

               И любовно посмотрела вслед удаляющемуся гусаку

                              «Гуси Лонг Айленда»

Но есть и обратные опыты, например «Корова Аудумла» — эта совершенно мифологическая корова даёт немифологически прекрасное молоко, питающее жизнь рассказчика.

               …Я настигну злую Ценозавру

               И скажу ей ласковое слово

               Аудумлы молоко сбежало

               И застыло

               Где яичница-глазунья

               В Лао-цзы влюбила волка

               Зверь он был

               А стал хороший человек

                              «Корова Аудумла»

Поэтический язык «Тотемов» — неторопливый, напевный свободный стих, который нынче принято называть верлибром. Так могла быть написана история о некоем древнем воине, символом которого стало какое-либо животное (например, об одном из героев ирландских мифов Кухулине и убитом им в детстве грозном сторожевом псе), и так же неторопливо какой-либо завоевавший известность блогер может рассказывать о том, что он увидел сегодня, находясь на улице (или смотря в окно), и это тоже будет история, но другого рода.

Цуканов создал образ языка юного, отроческого, замечательного своей тщательностью и чистотой, и одновременно — древнего, сознательно упускающего одни детали повествования для выявления других.

Но всё же после прочтения этой книги возникает немного печальная мысль: человеческое выветривается, остаётся миф, тотем, и у него совершенно другая жизнь.

Наталия Черных