ЭССЕ

Об авторе | Анатолий Королёв — автор «Знамени» с 1992 года. В журнале были опубликованы такие сочинения, как «Голова Гоголя», «Эрон», «Человек-язык», «Быть Босхом», «Сгинь, коса» и др.

Анатолий Королёв

Усмешка Босха

Долгое путешествие автора на место действия романа, давным-давно законченного и где романист прежде никогда не бывал…

0.

Однажды, пятнадцать лет назад, журнал «Знамя» опубликовал мой роман «Быть Босхом» (№ 2, 2004), который имел подзаголовок: роман с биографией.

Тут надо бы объясниться, потому как сегодняшний читатель не имеет ни малейшего представления ни о романе, ни — а это важно — об обстоятельствах его написания (правда, Сергей Чупринин сказал мне: кто читал, тот помнит и, немного подумав, — добавил: но всё-таки, напишите, про что хоть роман…). Так вот, ваш покорный слуга задумал роман о Иерониме Босхе ещё на студенческой скамье, а именно в 1968 году. Почему именно о Босхе? Во-первых, потому что о средневековом художнике, мастере ужасов ада, практически ничего не было известно ни тогда, ни сейчас… такое зеро давало замечательные возможности написать текст, как вздумается, изобрести биографию и судьбу героя на свой страх и риск. Этот приём был в те годы блестяще продемонстрирован. Например, в бестселлере Торнтона Уайлдера «Мартовские иды» (написан в 1948-м; переведён в 1976 году), где писатель гениально выдумал всю обширную переписку Цезаря, Цицерона, Брута, Марка Антония и прочих исторических фигур вкупе с Клеопатрой, меланхолично заметив в авторском предуведомлении, что «воссоздание подлинной истории не было первостепенной задачей этого сочинения».

Картин Босха я в ту пору практически толком не знал (не видел ни одного альбома), за исключением единственной работы «Корабль дураков», которая мне дико понравилась на дурной репродукции из «Огонька»… сам же подлинник я увидел в Лувре лишь сто лет спустя. Именно так — «Корабль дураков» — и назвал я свой будущий опус. Особый градус моему замыслу придавал чернильный фон времени — закат оттепели, недавний ввод танков в Чехословакию, конец Пражской весны, СССР скатывался за горизонт эпохи, я же — с пылом юности — раздуто чувствовал себя трофеем нового средневековья и так далее. Но всё-таки даже выдуманный герой требует прочной исторической оснастки, и я погрузился в пучину ХV века; скромную горсть фактов почерпнул, например, из книги «северного Вазари» Карела ван Мандера о художниках, где об адском Босхе была написана едва ли книжная страничка. Вполне достаточно! Не будем подковывать фактами фантом фантазии, не будем. Пожалуй, единственной прочной основой романа было только одно лишь его место действия — заштатный городишко Хертогенбош (вариант: Хертогенбос) в сердцевине Фланд­рии, вдали от приморского Амстердама и прибрежного Антверпена. В этой глухомани Брабанта мастер ужасов провёл всю свою жизнь. Данный городок/ориентир — основанный в 1185 году на месте слияния двух рек — был мной обнаружен в БСЭ — Большой советской энциклопедии — и добавил ещё горсточку фактов. Между тем папка материалов к роману росла, в тетрадях и трюмах корабля дураков появились, например, выписки из книги «Молот ведьм» монахов Шпренгера и Инсисториса о методах пыток над ведьмами, дабы они живёхонько признавались в шашнях с дьяволом и шли на костёр. ХV век — лакомый шмат инквизиции. Сей пыточный нажим, повторюсь, мне был особенно близок: о, сейчас то же самое! Короче, на третьем курсе ваш покорный слуга и наша студенческая компания на филфаке Пермского университета влилась в зыбкие ряды фронды, мы стали посвистывать над бранными нравами Софьи Власьевны (советской власти), почитывать антисоветские книжки (очень невинные, кстати), в итоге мы быстро попали под колпак слежки КГБ, трое из нас, и я в том числе, были пристёгнуты к закрытому политическому процессу над двумя арестованными правозащитниками, и вот результат — после окончания университета я был призван в армию на два года в звании лейтенанта и — вот так номер! — прямиком угодил в лагерь, в зону на Южном Урале, в дисциплинарный батальон УралВО для осуждённых солдат, что на станции Бишкиль под Челябинском. Нет, господа, не заключённым, нет! Под смех Немезиды, наш филолог стал следователем, точнее, военным дознавателем дисбата… у меня были погоны лейтенанта, свой штабной кабинет с сейфом, личное оружие — пистолет марки ТТ (без патронов) и даже собственный домишко для офицерского состава: прихожая, кухня, печь с чугунной плитой, дрова и спальня/кабинет, где на стену я первым делом пришпилил на вбитый гвоздик ту самую репродукцию Босха «Корабль дураков»…

Ты мечтал о времени пыток?

Что ж, вот самое подходящее место для поклонника Босха — квадрат зоны с вышками автоматчиков по углам!

Ты сочинял мысленный ад по меркам средних веков, писака?

Что ж, получи воочию нужное… уже первый визит в карцер на гауптвахту, где солдат пришил иглой в знак протеста пуговицы от шинели к голой коже на груди кровавыми нитками, обозначил реперы времени. Но мимо!

Я решил писать свой визионерский роман вопреки всему, назло, в пику року, — днём в штабном кабинете дисбата, а ночью — в воображении, — когда я бродил по средневековому городку, заглядывая в оконца обывателей и в окна мастерской Босха на улице Красного Креста подобно Гулливеру, который прогуливался по спящей столице Лилипутии. Он перелезал через дома лилипутов с помощью табуретки, я же — через дома голландцев, — привставая на сугробы судьбы.

Увы! Написать роман «Корабль дураков» мне тогда не удалось; почему? По разным причинам, но главное — я не смог до конца расшифровать картины маэстро, потому как не разбирался в изощрённой теологии протестантизма и устало бросил якорь корабля дураков в час отплытия, практически у самого берега… короче, я смог окончить роман только тридцать лет спустя, под названием «Быть Босхом», где (не без самоиронии) и живописал тот самый подгорелый шмат своей офицерской судьбы в лагере вкупе с мозаикой выдуманной биографии средневекового мастера. А финалом романа стало путешествие Босха в ад, ввинченный в землю — воронкой Данте — в окрестностях испанского Толедо, в компании с правящей парой монархов, Фердинандом Арагонским и Маргаритой Кастильской, где он исполнил роль гида, подражая Вергилию.

Уф, думаю сказанного предостаточно…

1.

И вот минувшим летом — в июле 2018 года — я впервые прилетел в Амстердам, чтоб наконец побывать в городке, где когда-то жил мой Иероним Босх и где он был торжественно отпет как видный прихожанин из Братства Богоматери, 502 года назад, 9 августа 1516 года в соборе Св. Иоанна; возжелал завернуть, в конце-то концов, на место действия своего романа.

На пятый день приезда в Амстердам мы взяли такси (мы — это я и моя Оля, но описывать я буду преимущественно только свои впечатления) и отправились в путь от отеля «VFrederiksplein» прямиком в Хертогенбош… от Амстердама до места вполне можно было бы добраться и поездом; от пышного железнодорожного вокзала в стиле королевского дворца на набережной морского залива Эй езды всего-то час с небольшим, но! Но мне не хотелось расплескать эмоции, не скрою — я всё-таки нервничал — и хотел сосредоточиться на чувстве прицела.

Как я примерно представлял себе Хертогенбош ХV века?

Пожалуй, достаточно просто… в основном по картинам самого Босха: низкорослое, сутулое, скучноватое скопище городских голландских домишек из красного кирпича с острыми крышами вокруг торговой площади с ратушей; именно тут, через центр города, проходит крестовидная ось абсцисс; вверху креста — непримечательный собор; внизу — лицемерный монастырь; слева на поперечной перекладине — оживлённый бордель, справа — постоялый двор. И поверх сей городской пестроты — мистическое тело Иерусалима в Страстную неделю с зарницами распятого Христа: вот Дворец Ирода с чешуёй дракона на крыше, вот римский гипподром, вот резиденция Понтия Пилата, вот каменный помост Лифостротон, куда вывели на суд к толпе фарисеев Иисуса, вот ущелье среди голландских домов, по которому Спаситель, как в бреду, брёл под тяжестью креста на Голгофу, а вот и мираж самой Голгофы с вороньём в тучах и грозой, идущей со стороны Средиземного моря. Вся эта мистическая радуга сияний заключена в скучный квадрат городских стен… что ещё? Перекрестье речушки Аа с речушкой Доммел, тут на берегу, на песчаных отмелях, в кустах шиповника роится дымком всякая мелкая нечисть с лапами лягух, в шлемах ланд­скнехтов, с крыльями стрекоз и клювами птиц, а по горизонту — цугом по кругу — реют в полнеба химеры воображения мастера: жуткие хари вокруг св. Антония, великан Христофор, в поту несущий на плечах ребёнка Христа через бездонный ручей, небеса, полные полчищ летающей нечисти, и в зените сам Спаситель в терниях, всплеснувший руками от вида наших грехов, на фоне грозы, набрякшей новым потопом.

Так вот, мой читатель, реальный Хертогенбош оказался абсолютно не похож на то, что я себе представлял!

Тут я вынужден признаться в том, что далее либо нужно поверить мне на слово, либо тут же отложить мой опус в сторону…

Так вот, на полпути от Амстердама к Хертогенбошу, ещё в такси, я внезапно почувствовал некое постороннее присутствие на переднем сиденье справа от шофёра… это был некий взгляд — холодный, но не враждебный, скорее просто пытливый фантом, который рассматривал меня с интересом менялы, который изучает через лупу золотой флорин: а не фальшак ли? Затем этот дух… тень… огляделась, словно заточив взор поворотом винта в микроскопе, и устремила немигающий взгляд вперёд, на дорогу, но глаза на затылке неясности прекрасно меня видели и обозначили про себя, что я подметил появление тайны.

До Хертогенбоша оставалось километров двадцать пять…

Солнце сияло (Пушкин). На небе ни облачка. Слева и справа идеальный пейзаж Евросоюза, однообразие которого нарушают только высоченные треножники ветряков, на макушке которых бесшумно вращаются стальные трилистники. Иногда ветряк стоит один на один с панорамой, но чаще это тесная роща бесшумных вращений… высасывать по капле центы из Вселенной, о, тут есть чему поучиться.

Вскоре присутствие фантома в такси растворилось в сиянии солнца… меня оставили в покое… пока…

— Хертогенбош! — сказал шофёр, сворачивая к собору Св. Иоанна.

Солнечный день внезапно накрыли вечерние сумерки.

Я вышел наружу из тачки и ахнул.

Этот мрак был тенью колоссального собора!

Вот оно! На картинках в Интернете собор смотрелся обычным средневековым кирпичом колючего ежа в иглах готики с розой круглого витража в южной стене. Бог мой! Я задрал голову. La cathedral de Sint-Jan’s — Hertogenbosch! Это был соборище размахом с парижский собор Нотр-Дам! Но там, под стать громаде на острове Сите, свитой колосса был целый Париж, столица Франции, а тут махину окружал плесневелый садок каменных лягушек, и пасти горгулий взирали из-под небес пушками ада на город N во вкусе Гоголя. Кто, почему и зачем отгрохал такой исполин в 1221 году (год начала строительства)?

Дальше — больше.

У центрального входа сгрудились автомашины во главе с уёмистым чёрным катафалком. Внутри собора горстка людей ожидала начало службы по душе покойника, гроб которого сиял шоколадным лаком в боковом нефе. Близкие, группой нахохленных грачей, стояли вокруг треножника с портретом умершего в обрамлении живых цветов. Служки несли новые венки. Руки расправляли ленты. Громадная католическая раковина внутри была пуста, вдали, в конце паркетного поля размером с городской каток, алел алтарь с распятым Христом, вокруг фрески свято сиял мраморным салом чин святых, радужный глаз витража — Око Бога — в вышине полыхал рдяной розой летнего жара, скамьи прихожан были пусты, царило безлюдье, кроме круга покойника — ни души. Тишина. Пастор чинно готовился к отпеванию в оправе из певчих… тут внесли новый треножник для портрета второго покойника, и в боковом нефе появился ещё один гроб…

Ну надо же! Как назло… пятница 27 июля 2018 года была щедра на притравы, не буду скрывать, мне стало не по себе. Сумма печальных птиц в идеальных фраках чернильного цвета с белыми цветами в петлицах выросла вдвое… вот-вот запоёт кружок голосов, на пюпитры уже ставят раскрытые ноты… когда же появились признаки третьего вноса (а может быть, мне просто показалось!), я пулей вылетел из собора, куда тянулся мечтой сорок лет и где пробыл едва ли больше пятнадцати минут…

Что за чертовщина! — воскликнул я про себя.

Мы решили взять паузу, перевести дух, отойти от холодка преисподней и выпить по чашке крепкого горячего кофе. Кафе с открытой верандой находилось практически напротив главного входа всё в той же исполинской тени (в Хертогенбоше всё и вся всегда напротив собора, представьте камень Сизифа, который скатился с горы Тартара в болотце квакушек), от веранды были хорошо видны и катафалки, и всё новые и новые машины, откуда чинно выходили отглаженные горожане, женщины и мужчины, облачённые в траур. Чуть в стороне команда рабочих в комбинезонах сооружала эстраду и колотила молотками по доскам с торопливостью римских солдат на Голгофе, можно было бы при желании и прочитать афишу предстоящего шоу, но не было такого желания, не было.

Заказ на кофе приняли сразу, без проволочек, тем более что в полдень в провинции кофе не пьют. Здесь меня караулила третья внезапность (первая — фантом в такси, вторая — очередь из гробов), я прошёл вдоль барной стойки вглубь кафе, где по правую руку отыскал в углу туалет с умывальником, смыть с рук дорожную патину, а выйдя, наткнулся на автомат для игры, который в народе ласково зовут «однорукий бандит» и каковой я сначала принял за автомат по продаже презервативов (типичное устройство в кофейнях Амстердама) и вдруг стоп! остановил меня внутренний голос. Играй, считай, что выигрыш в твоём кармане.

Следующий фрагмент тоже можно пропустить ревнителям здравого смысла… м-да, случается со мной иногда необычность предчувствия выигрыша (весьма тревожное и непростое чувство)… я даже увидел, как выглядит комбинация удачи на табло того автомата: три парных вишни на черенках — V — опрокинутых вниз.

Victoria!

Я остановился. Было два возможных решения: тут же достать из бумажника, скажем, металлический кругляк euro и, кинув в щель монетоприёмника выбить из стальной машины всю ораву припрятанных евро-гончих. Но! Но смущало присутствие сортира за спиной. Виделась в этом чья-то явная усмешка. Но ей же ей, настаивал шанс: Aes non olet! Деньги не пахнут, возникли в моей голове слова Веспасиана, обращённые к сыну Титу в ответ на упрёк в том, что император обложил налогом римские нужники, да, да. Но! Сказал я себе, остынь, стоит ли хватать собаку, сидящую на сундуке медных монет? Вспомни бравого солдата из «Огнива»? Впереди ждёт собака на золоте… можно ведь и отложить явный шанс на будущее, положить удачу на депозит и заглянуть в казино, хотя бы в Карлсбаде, при пятизвёздочном гранд-отеле PUPP, где ты будешь всего через пару недель.

Между тем, откуда такая уверенность, спросит читатель.

Пожалуй, самый яркий (и дискомфортный) пример — это случай с косметическим набором фирмы L’Oreal, который произошёл с вашим покорным слугой в среду 15 декабря 1999 года на дневном сеансе в кинотеатре «Пушкин­ский». Сколько лет прошло, а сидит в голове тот позолоченный гвоздь! Пишу об этом исключительно для того лишь, чтобы подчеркнуть невыносимую странность бытия… Я приехал посмотреть голливудский блокбастер «Куда приводят мечты» (дикая чепуха, как оказалось). На входе милая девушка-контролёр вручила мне билетик № 106 и объяснила, что перед началом сеанса будет разыграно четыре косметических набора от фирмы L’Oreal. Ок! Я прошёл на законное 20-е место в 20-м ряду. Дневной зал кинотеатра был почти пуст, едва ли набралось человек пятьдесят. И вдруг почувствовал, что… ну и ну! Что сейчас выиграю. Выигрыш совершенно не входил в мои планы, ведь придётся возвращаться домой с треклятым пакетом! Между тем, господа, на сцене ещё было совсем пусто, то есть я почувствовал ветерок удачи, подувший в лицо, примерно за десять —пятнадцать минут до момента! Как это прикажете понимать? Выходит, реальность формируется не здесь и не сейчас на свету в момент рождения минуты как вместимости для свершившегося бытия, а загодя, заранее? И его уже не отменить? Да, Бог творит из будущего, это азбука каббалы, и всё же… где рождается выражение на лице бытия? В бездне ничто? Там, где ещё ничего не случилось? Но как можно прозреть тавро неизбежного, идущего к нам из того, что ещё не случилось случайному здесь — человеку?

Я поднялся со своего места и стал, извиняясь и наступая на ноги, выходить из ряда к проходу… тут как раз на сцене перед экраном появились милые барышни, которые катили к микрофону тележку с наборами L’Oreal (четыре объёми­стых пакета, набитых доверху). Я же спустился поближе к сцене, чтобы удобнее за­брать выигрыш (!), занял крайнее место в пустом 7-м ряду и — sic! — сосредоточился на том, какой бы мне сказать благодарственный спич в микрофон (я знал, что буду последним из четырёх), дамы стали крутить прозрачный лототрон и звонко оглашать счастливые номера: 196! Радостный вскрик в зале, топот блондинки на сцену… уже горячо, а вот и финальная точка — номер 106! — прежде чем получить килограммовый пакет с дорогущим набором, я причалил к микрофону и сказал заготовленную фразу: друзья, заходите в кино днём! В полдень больше шансов на выигрыш. Смех в зале.

Между тем я — ей-ей — пережил приступ самой чёрной мерехлюндии: дурачьё, мир устроен вовсе не так, как мы все думаем…

Но вернёмся в Хертогенбош.

Короче, отложив шанс выигрыша на будущее (вроде бы такое решение не запрещено), я выпил подстывший кофе и отправился на солнцепёк на поиски арт-центра Босха в церкви Св. Якова (7 euro; с 10.00 до 18.00), оставив жену в тени кафе и собора. Судя по схеме, которую я срисовал с карты Хертогенбоша в Интернете ещё в Москве, это было где-то в окрестностях того же кафедрального собора, рукой подать… за углом, а вот и первый указатель на перекрёстке: до арт-центра Босха 3 min. Иду. Нет никакого центра, нет никакой церкви Св. Якова. Зато выхожу к дому с лебедем, так называется одна из достопримечательно­стей городка, неоготический особняк Братства Лебедя, на крыше которого — изваяние лебедя с разинутым клювом: у-у-у… умирающий лебедь в миг предсмертной лебединой песни. Камень молча поёт во всю мочь. А вот ещё указатель, правда, в другую сторону… церковь Св. Якова… 5 min, но! Но ни через пять, ни через 10 min решительно нет никаких признаков арт-объекта… зато снова перед моим носом дом Братства Лебедя с орущей птицей на макушке… что за оказия, создатель? Осенило, ба! ты снова в ловушке фантома, приятель. Ты ходишь кругами. Сдаюсь. Возвращаюсь в кафе. Идём с Олей уже просто так, куда глаза глядят, наверняка кривая вытащит хвост лабиринта, тем более что отойти от громады La cathedralde Sint-Jan‘s — Hertogenbosch! почти невозможно — он как туча над головами. Слева и справа сонно раскрывается створками алтаря быт городка, ловлю себя на мысли, что, будь жив художник сегодня, задача у маэстро была бы всё та же самая — прозреть через скуку рутинного быта раскалённые щелины Ада. Выходим на торговую площадь к ратуше. В центре — уродливый Босх из сутулой бронзы на постаменте с мольбертом и кистью в руках. И это он? Скорее, Айвазовский, Веласкес, Илья Ефимович Репин… только не Иероним ван Акен! Но, ах! Куда глядит сей истукан… О, радость. Босх смотрит на яркий передвижной чудо-павильон на колёсах, где продают знаменитую голландскую селёдку Haring, ура! Я стремглав бегу к манящей витрине в окружении высоких столиков. В морском Амстердаме мы с ног сбились в поисках прославленного деликатеса. Четыре дня напрасных поисков в центре столицы с путеводителем в руках, и — надо же — капкан сработал на площади в ста километрах от моря, у ног маэстро, который, уверен, не брал её даже в рот, потому как презирал голландские натюрморты. Рекомендую, читатель! Это божественное блюдо ловят в Северном море вечером, ночью выдерживают в рассоле, а утром развозят по площадям Амстердама, Гааги, Утрехта, Роттердама на потеху желудка, порция стоит смешные деньги, знатоки же едят селёдочку целиком, опуская за хвост медленно в рот и закинув голову вверх. Именно эта поза обжорства в профиль отпечатана на чеке, который вручает молодой продавец вместе с поддоном из фольги, где селёдочка — а м-м — разрезана на кусочки, присыпана сверху морозной порошей убористо порезанного сладкого белого лука в обрамлении маринованных зелёных пятачков (огурцы)… в спинку дольки сизого лакомства вставлен гордый трёхцветный флажок — красный/белый/синий Королевства Нидерланды, которым неженка отправляется на язык, а самим флажком — вот-те чёрт — можно легко зачерпнуть лучка, потому как флажок не бумажный, а твёрдо-алюминиевый… пусть простит мне читатель эту минуту услады, по-моему, сегодня я её заслужил… полуденный дозор анонима в авто, очередь покойников в домовинах и невиданный размер кафедральной глыбы св. Иоанна порядком насторожили сердце пилигрима, я удвоил, утроил, учетверил свою бдительность и потому сразу заметил в ряду цифр на селёдочном чеке счастливую комбинацию 106 (см. выше)… но, я уже не клюнул на приманку, нет, нет, потому как засёк глазом и время покупки — 13:13… (вот тебе сразу две чёртовых дюжины на закуску, буркнул оракул. Фарт отменяется. Ты упустил момент, дурень).

(Эта странная пляска симметричных цифр на всех чеках отбросит тень и на Амстердам, и на Берлин. Угадай-ка, мой читатель, с трёх раз номер нашего номера в берлинском отеле IBIS?.. да, да он самый.)

На той же ратушной площади во всех путеводителях по Хертогенбошу обозначено место, где когда-то стоял дом Босха на улице Красного Креста. Сейчас здесь магазин верхней одежды Kleine Winst (предупреждает гид)… Так вот куда упирался мой взор из далёкой уральской юности! Луч в снегах! Заходим из вящего любопытства в лавку. Боже, тут когда-то в мастерской мастера взвивался адский огонь пыточных костров, а ныне? Вот секция рубашек, вот секция головных уборов, вот… ступеньки шагают вверх… секция мужских носков под низко нависшим потолком. Если привстать мысленно на цыпочки, то моя башка проникнет сквозь потолок прямиком в мастерскую маэстро и появится химерой головы Иоанна Крестителя, вращая очами, в тени огня от камина, где-нибудь на полу, у ножек подрамника, рядом с оловянной миской для пса. Мой романный Босх убеждал горожан, что его пёс умеет толковать на латыни.

А вот и разгадка абсурдным минутам усмешки на указателе.

3 min… 7 min…

Это цифры для велосипедистов! Объясняет, притормозив, дама на велике.

Ах, вот оно что… ха-ха-ха…

Голландец — есть существо на колёсах. Спицы — его кости.

И уже через десять минут — пешком — мы оказались у цели…

2.

Уже перед входом в церковь мы зашли на минуту в магазинчик канцелярских товаров, где я купил замечательного качества блокнот папиросной бумаги, зарисовать кое-что на ходу, и стал объектом странного страстного прилипчивого неот­вязного докучливого назойливого желания немолодого продавца непременно всучить туристу изящный кошелёк-портмоне (всего 80 euro! Тут карточки! Тут купюры! Тут монеты! Переводила Оля его быстрый налёт…), словно кто-то шепнул ему на ухо об отложенном мной час назад выигрыше. Ну не насмешка ли?

Арт-центр Босха поверг меня в новые размышления… Оставим в стороне спорное решение поменять местами приход с выставкой и разместить внутри церкви Св. Якова экспозицию из всех картин Босха (копий, конечно). Бог мой, какой китч!

Особенно дико смотрятся скульптурные чучела бесовских птиц из картин Босха, подвешенных на проволоке под потолком, и воздвигнутый у дверей церкви — на лужайке — фонтан из писающих драконовых яиц, подсмотренный с триптиха мастера. Плоскость полёта стала объёмной, как мороженая курица в супермаркете.

Ей-ей Диснейленд…

Пространство церкви практически изнасиловано, что-то подобное я видел однажды только в лютеранской Юдиттен-кирхе, что в бывшем Кёнигсберге, куда местная община безрассудно втиснула начинку православной церкви святителя Николая… с каким отвращением русские иконы и готические стены отпрянули друг от друга… но мимо.

О чём же думал ваш покорный слуга, оказавшись впервые в жизни наедине со всем пантеоном творений своего героя?

Увы, все три часа размышлений я посвятил собственным просчётам…

(Внутри собора Св. Якова не было практически ни души, ничто и никто не мешал вдумываться в увиденное… наоборот, всё было устроено с полным комфортом, как для публики, так и для знатока — масса диванов, видео, макеты, чёткие аннотации, каталог на русском языке (ручной работы в папке скоросшивателя — вернуть на выходе), служители были сосредоточены лишь в одной точке у входа да у открытых стеллажей сувенирного магазинчика: всё о Босхе! Никто не застилал глаз, не толкался локтями, как на распродаже у рембрандтовского «Ночного дозора» в Рейксмузее! Я бродил в тишине и кое-что бегло чиркал чёрным роллером в блокноте на память.)

Итак, оказалось, я сплошь и рядом ошибался.

Первое, что бросилось в глаза, Босх — камерный светский художник для посвящённых, его алтарные фантазии не рассчитаны на прихожан, разве только для личной часовни, закрытой для посторонних… его работы сработаны исключительно для аристократии, для элиты, на узкий заказ. Картины (на досках) только внешне следуют канону… вот, например, босховский «Пир в Кане Галилейской». По легенде, Христос сотворил в Кане своё первое чудо; придя на свадьбу, где у жениха не хватало вина для гостей, он — по просьбе матери — превратил воду в семи кувшинах в отменное вино… сказав жениху, отнеси сию воду на пробу распорядителю свадьбы… и католики, и протестанты считают это узловое чудо знаком смены Ветхого слова Новым заветом, чертой отвержения воды иудаизма от вина новой истины и т.д. Но Христос на картине выглядит почти слабоумным, он не ведает ни того, что творит сам, ни того, что творится вокруг, он смирно скучает, закрыв вещие вежды, спит сидя, а между тем целый рой дьявольской нечисти куролесит на капителях, голова кабанчика на блюде изрыгает огонь и т.д. Кукиши чертовщины множатся прямо на глазах у засони…

Кто мог приобрести такой пир и любоваться такой явной усмешкой Босха?

Короче, после трёхчасовой прогулки вдоль всех картин Босха (и застопориванию над его виртуозной графикой, которая не уступит перу Леонардо да Винчи и карандашу Дюрера) я пришёл к неутешительным выводам: больше половины работ — подделки, точнее, работы, осознанно сделанные в его манере, причём многие из таких ремейков выше канона по мастерству и круче по качеству мысли! Босха стали гениально имитировать ещё при жизни художника, и вот почему… его картины стал покупать главный католический император Европы — испанский монарх жестоковыйный затворник святоша Филипп II. Он только что закончил строительство дворца-монастыря Эскориал, перенёс столицу Испании из священного Вальядолида в какой-то захолустный Мадрид поближе к своему убежищу крота у подножия гор Сьерра-да-Гвадаррама. Его исполинский дворец, как пылесос, стал выкачивать все лучшие имена из подчинённой испанцу Священной Римской империи (в её составе вся тогдашняя Европа, за вычетом ломтя урезанной Франции и шматка островной Англии), которую он держал под неусыпным контролем. Филипп карает еретиков в Нидерландах! Филипп готовит вторжение Великой армады в Британию! Филипп покупает Босха! Этого было достаточно. Тем, кто побывал в его Эскориале, построенном в виде решётки для поджаривания мученика св. Лаврентия, наверняка известны слова, сказанные монархом и навязшие у гидов в устах: я строю дворец для Бога и хижину для короля… среди анфилады дворца больше всего поражает публику именно конура/келья для самого Филиппа; размером с нашу кухню в девятиэтажке, если убрать газовую плиту и умывальник: деревянный стол, стул, табуретка для ноги (подагра), кровать монаха и единственное украшение на стене — творение Босха на дереве «Семь смертных грехов», где изображены ядовитой кистью маэстро: гнев, гордыня, похоть, лень, обжорство, алчность и зависть. Рондо с Христом в центре зрачка — Глаз Божий, с латинской угрозой — Cave, cave Deus videt (Бойся, бойся, Господь зрит).

С тревогой обхожу картины маэстро, собранные в арт-центре Хертогенбоша в копиях наивысшего качества, многие версии имитаторов смотрятся за-ме-ча-те-ль-но, но! Да, это искусно, да, это порой блестяще, но это не Босх. Например, шедевр «Поклонение волхвов» из того же Прадо, где среди магов с дарами святому младенцу изображён главный враг Рождества — царь Ирод в хлеву для скота, он полугол, на нём лишь рубашка и пурпурный плащ, на голове фантазийная корона, золотой браслет на руке и язва на лодыжке, прикрытая прозрачным цилиндром. Здесь каждая деталь продумана — мороз по коже — и каждая вопиет к каталогу христианства, к Евангелию, которое художник подозревает в двусмысленности. Если это не Босх, то кто же тогда рулил подделкой в духе умершего гения? С такой изощрённостью интеллектуального протеста? Мастера средних веков писали исключительно под заказ! Как ни парадоксально, Босх гениально безыскусен и мастерски грубоват. Он мизантроп, поэт, меланхолик, да, но не шифровальщик, не пересмешник христианского пантеона. А тут ей-ей хохоток дьявола… Слава Богу, мои любимые работы выдержали проверку на подлинность: и луврский «Корабль дураков», и «Св. Христофор» из Роттердама и грандиозный португальский алтарь «Искушение св. Антония» в Лиссабоне — это, вне сомнений, оригинальные работы мастера во главе с феноменальным шедевром из Прадо «Сад земных наслаждений».

Именно в этом шедевре скрыта узловая тайна и возможная разгадка феномена Хертогенбоша…

Я отрешённо стоял перед главной картиной Иеронима ван Акена, включившего в собственное имя — название глухомани: герцогский лес… и вспоминал, как и когда впервые увидел этот шедевр… это случилось весной 1971 года, отойдя от морока первых месяцев службы в зоне, я в один из свободных дней — на пригородной электричке — помчался в башню из слоновой кости, в Челябинск, в областную библиотеку, в отдел иностранной литературы, где — о радость — в каталоге я обнаружил, наконец, монографию о Босхе (Ludwig Baldass/ Bosch/ Leipzig 1968). Это был первый альбом мастера, увиденный мной в жизни (шёл третий год моей попытки написать роман «Корабль дураков»), о, я основательно приготовился к встрече с альбомом — купить его на Урале в тогдашней империи СССР не было никаких шансов — прежде всего я захватил с собой кальку… зачем, мой читатель? А затем, что собирался обвести (sic!) через кальку китайской поршневой авторучкой все альбомные репродукции… и вот «Сад земных наслаждений», ах! Я пару часов с восторгом копировал этот шедевр — особенно его центральную часть — мда… странную, наверное, картину представлял со стороны двадцатичетырёхлетний офицер в погонах лейтенанта среди штатской публики в читальном зале с калькой, с лупой и авторучкой в руках… признаюсь, друзья, я тогда был в таком чаду азарта, что мне порой казалось, что я — я! — в прежней жизни был одним из учеников маэстро в его брабантской боттеге (мастерской) и подрисовывал вот этот — этот! — фрагмент на левой створке триптиха (куда маэстро указал мне острым пальцем) — сизовато-дымчатая гора на горизонте рая в форме головы рака… простим молодому глупцу его заблуждения…

Вернувшись в офицерский домишко, я достал черновую тетрадь для романа из письменного стола, зачеркнул прежнее название — «Корабль дураков» и написал новое (на немецком):

Garten der Lust.

Сад похоти.

И поставил дату: 25 марта 1971.

3.

О чём же я думал, — сорок семь лет спустя, — когда вышел из сумрака арт-церкви на солнцепёк июльского дня и, вернувшись к собору, растянулся в изнеможении у стены La cathedral de Sint-Jan’s — Hertogenbosch!… на тёплой траве-мураве?

Я вспоминал феномен уральской деревушки Гляденово, расположенной в окрестностях Перми, моей малой родины… там находится самый древний жерт­венник — костище на языке этнографов — на территории древнего Урала; он существовал не меньше двух тысяч лет, а зажгли священный огонь примерно в той же исторической точке — VII век до н.э., — когда был заложен великий Рим… между тем, дух уральского жертвенника исключал человечину, его заменяли так называемые вотивные предметы, фигурка из дерева или кости, порой из железа; среди тысяч следов жертвоприношений в Гляденово при раскопках не было найдено ни одного человеческого черепа… и что же? Жертвенник погас где-то в ХIV веке, когда на уральскую землю пришло христианство. К чему я клоню? А к тому, что за эти сонные две тысячи лет бескровной мольбы к богам деревушка так и осталась деревушкой на курьих ножках среди мухоморов. А её современник Рим был по горло залит человеческой кровью, пролитой на алтарь Юпитера, а исполин-Колизей стал опрокинутой пирамидой Египта, кровостоком Вселенной, куда — с хохотом — лилась водопадом вся кровь античного мира… хлеба и зрелищ! с каким смехом встретил бы римский плебс жреца Юпитера, который бы бросил на арену вотивные фигурки гладиаторов? Мол, баста, крови больше не будет.

Пока уральское костище мирно и белёсо дымило в берёзовой роще, на другом конце света, вокруг адской воронки на Апеннинах вырос великий Рим, новая вавилонская блудница, чад красоты: мавзолей Августа, термы Каракалы, базилика Максенция, Пантеон, Форум, колонна Траяна, арка Тита и Севера, латынь, римское право, идеалы республики… а тут как стояла избушка у самого синего моря, как лежало у порога под лавкой разбитое корыто, так всё и окаменело на веки веков.

Что-то похожее мерещится мне в судьбе Хертогенбоша.

Сгруппирую сейчас свои выводы… так вот на старте ХIII века и Нотр-Дам, и собор Св. Иоанна, были под стать друг другу; почти совпадали и длина, и ширина, и высота и прочий размах двух махин: 135/48/69… причём колокольня Св. Иоанна была всё-таки выше парижского светоча — 72 метра. И хотя Нотр-Дам опередил соперника почти на пятьдесят лет (оба собора строились с перерывами больше ста лет), но обе католические громадины были завершены практически в одно время: 1340–1345 годы… Оглядимся. Это был разгар так называемых тёмных веков, сумерки разума, ожидание конца света, время Крестовых походов на Иерусалим, период, когда дух европейской цивилизации был плотно задёрнут чёрным дымом аутодафе. Шла Столетняя война между Англией и Францией. Колесили чума и голод. Королевские дворы страдали от нашествия блох, читать и писать умели единицы, Европа мысленно жила на плоской земле, а дух античных открытий Птолемея и мудрость Платона и Аристотеля достались в руки арабов. Испания только-только освободилась от мавров, зато турки победно наступали на Византию), но, пока строились две махины, заря Возрождения античности уже золотилась лучами: Данте написал «Божественную комедию», Бертольд Шварц изобрёл порох, неизвестный гений придумал очки, Джотто закончил божественные фрески в Ассизи, а Николай Кузанский написал свой интеллектуальный шедевр «Простец об уме», и так далее…

Вглядимся чуть более пристально в точку времени, когда было принято решение о строительстве двух колоссов, в год 1220-й… в Париже царствовал набожный монарх/монах Людовик VII. Он ходил по Парижу без всякой охраны, дал внушительную сумму серебром на строительство собора и слыл рогоносцем. Позже, после развода с муженьком, любвеобильная королева Алиенора жаловалась: я была женою монаха, а не мужчины… короче, вся инициатива великой стройки принадлежала парижскому епископу Сюлли, а первый камень собора — в марте 1163-го — заложил лично папа Александр III. Одним словом, ничего экстраординарного за исключением важной детали — собор строился на месте первой христианской базилики, которая в свою очередь — внимание — была построена на месте древнего святилища, античного храма Юпитера, который был построен ещё в эпоху Римской империи на островке Лютеция, где был разбит военный лагерь. Кстати, первым упомянул Лютецию Юлий Цезарь в записках о галльской войне.

С зачином собора в Хертогенбоше нет такой документальной ясности.

Эта местность находилась формально под властью брабантского герцога, но жёстко опекалась королём Священной Римской империи легендарным Фридрихом II. Мой читатель, мы забыли главное государство тогдашней цивилизации! Речь о Священной Римской империи, которая простиралась с юга — от средиземноморской Сицилии вдоль всей Италии, через Альпы — на север — до берега Северного моря в низовых землях Дании и Нидерландов. А с запада на восток наша империя стелилась от Лиона до Кракова. Силуэт сей империи на картах напоминает чёрное облако атомной бомбы, на балетной ножке итальянского сапога, стоящего носком балетки на пятачке Сицилии, и в том облаке звёздами плена сияют Венеция, Рим, Неаполь, Флоренция, Майнц, Любек, Кёльн, Берлин, Амстердам, Вена, Прага, Пловдив. Империя была больше московской Руси, больше Китая династии Цин. Мы так же благополучно забыли вершинное имя этой империи. Того, кого ещё при жизни называли — «чудо мира». Между тем, Батый, наступая на мир татарскою конницей, прекрасно знал, кому должен посылать свои письма… Фридриху II, королю Священной Римской империи от Повелителя вселенной! Приказываю немедленно мне покориться и начать выплачивать дань, иначе… на что император — автор книги об «Искусстве охоты с птицами» — с насмешкой ответил, что, пожалуй, может быть только лишь сокольничим на службе у хана… да, Европа в тот час уцелела, да, Батый повернул на Русь (когда строились Нотр-Дам и собор Св. Иоанна, Московский кремль/терем Ивана Калиты был гнездом деревянных матрёшек).

Да, у облака не было будущего, да, Священная Римская империя распалась, но на этот распад ушло триста лет, короче, неохватной территории была нужна позарез столица! Ни Рим, ни Амстердам, ни Кёльн, ни Вена, ни Прага никак не годились, потому как усиливали роль местной нации. Искали нейтральную точку. И все меты указывают, что выбор в ХIII  веке пал на глухомань в лесах у слияния реки Аа с рекой Доммел.

Здесь будет город заложён!

И я, пожалуй, сразу вижу фигуру, которая, несомненно, сыграла главную роль в решении строить собор в Хертогенбоше, — это легендарный мистик, правая рука короля Фридриха II и его наставник, духовник и математик, переводчик с арабского трудов Аристотеля, астроном, придворный астролог выходец из Шотландии Майкл Скотт! О, это была могучая фигура в европейской истории, недаром Данте его поместил в «Божественной комедии», в ад, в восьмой круг, среди магов и прочих волшебников, а математик Фибоначчи посвятил ему свой главный труд о числах. Его жизнь и судьба тянет на целую книгу. Они есть. За неимением места и времени — только два факта: Скотт предсказал смерть и своему королю в местечке, названном в честь цветка (у железной двери, в замке Флорентина) и самому себе от падения махонького камня на голову, а потому никогда не снимал с головы стальной шляпы, но всегда снимал шлем внутри храма, в час молитвы, где и был законно убит камешком Провидения, слетевшим с купола.

Замечу, что император весьма неохотно подчинился советнику и однажды устроил ему проверку, попросил измерить расстояние от своего дворца в Ахене до небес… охотно, ответил астролог и рассчитал: вот ровно столько-то.  Тогда король отправил Майкла якобы по делам на полгода и велел перестроить свой тронный зал, но оставить внешний вид прежним. Когда советник вернулся из поездки, монарх вновь попросил измерить дистанцию… охотно, сир, Скотт взялся подсчитывать и с недоумением доложил: ваше величество, все изменилось, либо небеса стали выше, либо размер земли уменьшился. Такого же рода пробу оракула устроил персидский Крез (читай «Историю» Геродота), послав гонцов сразу к пяти оракулам с одним и тем же вопросом: скажи, божество, чем вот сейчас, в эту минуту, занят царь персов Крез? Вопрос нужно было задать ровно через сто дней после отъезда из Сард, на таком расстоянии караванного пути находилась столица Персии от Эллады. И только дельфийский оракул легко ответил гонцам:

Я знаю… (откликнулась пифия) количество песка и меру моря,

Я постигаю мысли глухонемого и слышу безгласного,

Ко мне дошёл запах крепким щитом прихлопнутой черепахи,

Она варится в медном котле вместе с мясом ягнёнка,

Медь внизу варева — и медь сверху.

Получив ответ, Крез был сражён наповал, именно эту хитрость устроил он в то утро… потому как, отослав повара, лично разрубил черепаху мечом и бросил её вариться в котёл вместе с мясом ягнёнка, и накрыл вдобавок щитом, чтобы небеса не могли подглядеть. Да и не было никогда такого блюда на свете, не было!

Нам важно подчеркнуть только одну черту многомерного феномена: он видит того, кто спрашивает… а я же был в тот день единственным человеком в Хертогенбоше с целой кучей вопросов.

Суть феномена оракул не уместится в размер нашего эссе.

Древние восклицали — чудо, мы же рассуждаем про иную реальность, про воронку аномалий параллельного мира и прочее, вот и Тарковский один из своих шедевров посвятил причудам такой аномалии («Сталкер»).

Обнаружить подобный оракул — уста Юпитера и Аполлона — было несложно, обыкновенно это место было уже обозначено римской базиликой и закладкой укреплённого пункта на покорённой Римом земле, вспомним, Лондиний Цезаря, Кёльн на месте Колонии… но намного сложнее было обнаружить священное место, тайное, скрытое, без явных чудес (кто знает, как долго ждал Моисея оракул Бога у куста терновника на горе Хорив); тот же испанский Филипп II, ценитель Босха, почти два года искал с помощью астрологов место для за­кладки Эскориала, искомая точка была, наконец, обнаружена в ничем не примечательной местности, у отрогов безымянной тогда горы, вблизи захолустного городишка Мадрид, но… но вскоре на этот золотой гвоздь была подвешена вся освежёванная бычья шкура обновлённой Испании, и весь космос государственной жизни резко сместился к югу.

Так как Брабант («мохнатая Галлия» на языке римлян) был одной из важных земель завоёванной римской провинции и был под Римом не одну сотню лет, смею предположить, что место слияния Аа и Доммел было найдено ещё жрецами-авгурами, что по штату следили за перелётами птиц в составе римского легиона, и было отмечено как место для яйца лебедя… почему именно Лебедя? Об этом красноречиво говорит и культ этой птицы в Хертогенбоше, и Братство Лебедя, членом коего был художник (и хотя бы мое коловращение — сталкером — вокруг дома с лебедем), ад Босха так же скроен по меркам птичьего мира, как, впрочем, и рай. Сам император Фридрих II считал себя воплощением египетского Сокола-Гора. А лебедь — престижный трофей соколиной охоты. Лебедь он же Феникс! Воскреснуть через смерть. Именно в этом братстве Хертогенбоша были положены ключи для чтения места.

Короче, рискну предположить, что собор Св. Иоанна закладывался на месте исчисленного оракула! И больше того, строился как центр для нового Парижа, как новая столица тогдашней Священной Римской империи вместо Ахена, как золотая ось смещения мира на север, и этот замысел был открыт для посвящённых… выходит, что Хертогенбош, который я счёл задворками Нидерландов, считался на мистической карте равновеликим Парижу и Риму, и с ним были связаны надежды на срединную цивилизацию… сюда выкатилось яйцо мира после гибели Олимпа, то самое яйцо, которое снесла Леда, после того как ею овладел Зевс. И астрологи при дворах тогдашних королей были посвящены в эту сакральную тайну. Тут было суждено родиться новому имени Творца…

Почему глубинка так и не стала столицей, не знаю.

И последнее.

Я мысленно возвращаюсь в арт-церковь к великому триптиху, я пытаюсь найти лицо Иеронима… вот же оно, на правой створке с изображением ада (по мнению большинства знатоков творчества Босха)… вот! за исполинским яйцом, внутри которого нечто вроде тайной огненной вечери Сатаны, бледное лицо с мешками под глазами, с печальной усмешкой! Оно смотрит прямо на нас из безд­ны, единственный взор, устремлённый на зрителя… такое же лицо и у изгнанника на картине «Блудный сын», который вернулся было в отчий дом встать на колени перед отцом, просить прощения, но… но повернул от порога при виде отцовского публичного дома… нет ни отца, ни сына, ни возвращения, ни покаяния… и ещё в других местах мелькает тоже бледное лицо аристократа. Нет, это не Босх. Это донатор (заказчик), тот, кто заказывал темы и суть новой работы, тот, кто платил, только он мог с бесстрашием циника указать художнику место в аду для себя самого. Вот, оказывается, главная фигура моего романа! Я же о ней не имел ни малейшего представления. Босх лишь гениальная кисть/перчатка его интеллекта... Это он превратил панораму видений мастера в едкий комментарий к Евангелию. В мизантропию не к человеку, нет, а к самому Создателю… Первым именитым коллекционером Босха был испанский аристо­крат дон Фелиппе де Гевара, это он продал работы Босха Филиппу II, в том числе и великий триптих «Сад земных наслаждений»… но этот бледноликий голланд­ский насмешник с волосами до плеч явно не испанец… впрочем, неважно, кто он… но это лицо человека, который придумал протестантизм без Христа: за­крытый зев Ока Его… Спаситель похрапывает… язва на ноге Ирода от терния Христова… рука Бога на левой створке триптиха, что царит над раем, а справа — в аду — о ужас — отрублена, прибита ножом сарацина к щиту и держит двуперстием игральный кубик для игры Сущего в бытие… список насмешек над сотворением мира практически бесконечен.

Думаю, эти детали — строгие указки донатора.

А вот кто — кто же! — внушил Босху волшебное видение вселенского хоровода обнажённых людей вокруг овального источника вечной молодости?

Босх не был членом тайной секты адамитов, как считал Френгер, нет, и триптих не алтарь для тайных оргий свального греха промискуитета. В той золотой голизне — ни капли смертного. Лишь восторг. Они только что восстали на наших глазах из праха юными и молодыми! Думаю, это ожившие в Босхе грёзы оракула, эротический лепет Леды и Зевса в минуту оргазма, бессвязная песня круглоты лебединого яйца, в скорлупу которой любовно заключён римский клон Дия — Юпитер… В миг рождения Христа в Вифлееме античное яйцо Леды, спасаясь, скатилось по склону Олимпа в воронку на перекрестье топких рек Аа и Доммел, в мякоть болотца, где однажды неясно, в дымке видений очнулись новые Дельфы, воздвигся первоначальный эскиз нового Рима — романский замок и где были положены ключи к тайне яйца лебедя/феникса; раскрылись в земле створки фантома, попятилось время, а будущее стало прозрачным, и мой Босх был из тех, кто был приобщён к сновидениям и внушениям оракула (как и ваш покорный слуга в час посещения Хертогенбоша).

P.S.

Мораль поездки проста: не стоит ни романисту, ни рассказчику воображать место действия, не стоит писать о том, где ты ни разу прежде не побывал, съезди!

Москва/Карлсбад/Берлин/Амстердам/Хертогенбош