ПИСЬМА

Григорий Померанц

Письма Б.А. Чичибабину

История взаимоотношений Бориса Алексеевича Чичибабина (1923–1994) и Григория Соломоновича Померанца (1918–2013) — это история взаимодействия двух предельно открытых миру людей.¹ Их обоюдное метание между смирением и «упоением в бою» менее всего можно назвать прохладной интеллигентской рефлексией — для Померанца и Чичибабина в этом стоянии у «бездны на краю» и заключалась сама жизнь.

Борис Чичибабин так описывал свое знакомство с Григорием Померанцем и его женой Зинаидой Миркиной: «В начале 70-х судьба подарила мне близкое общение с двумя замечательными людьми — Зинаидой Александровной Миркиной и Григорием Соломоновичем Померанцем, вечное им спасибо! Незадолго до этого я, как, впрочем, многие тогда из моего поколения, пережил великую и грозную духовную катастрофу, утрату того, что долгие годы было для меня ценностями и святынями. Земля уходила из-под ног, перед глазами разверзалась бездна. Сейчас имена Миркиной и Померанца стали известны многим, а тогда найти их и обрести в них родных и близких людей было чудом. На протяжении нескольких лет они были моими духовными вожатыми. Величайшим счастьем моей жизни были их беседы, во время которых они говорили оба, по очереди, не перебивая, а слушая и дополняя друг друга, исследуя предмет беседы всесторонне, в развитии, под разными углами, с неожиданными поворотами. Хотя говорили она и он, это был не диалог, а как бы вьющийся по спирали двухголосый монолог одного целостного духовного существа, из снисхождения к слушателю, для удобства восприятия и ради большей полноты разделившегося на два телесных — женский и мужской — образа»² .

Не надо забывать, что беседующие были преследуемы и гонимы, исключены из официальных структур и заклеймены. Однако это исключение привело не к душевной подавленности, а к тому, что их мысль особенно цепко сосредотачивалась на главном. В результате и воздействие этой мысли становилось совершенно исключительным.

Б. Чичибабин писал: «У Григория Соломоновича Померанца я нашел образ, запавший мне в душу: дьявол часто начинается с пены гнева на губах у ангела. Ангел всем своим существом восстает против явного, безбожного, царящего зла на защиту попранного и униженного добра, за правое, доброе, Божье дело. В процессе борьбы им овладевает ярость на губах появляется пена ненависти и бешенства, он уже не внемлет Богу и на наших глазах превращается в беса, в дьявола, одержимого страстью разрушения и убийства не щадящего ни виноватого, ни безвинного. Мы сегодня судим наше прошлое... Но я уже вижу, как у некоторых судей выступает на губах бесовская пена, и брызжет им в глаза, и застит взор»³ .

Публикуемые письма Г. Померанца писались в разное время, однако они обладают внутренним единством. Все они располагаются в пространстве вне и над бытом, в мире вечных смыслов, там, где подлинные мыслители своего века создавали параллельное исторической эпохе время культуры⁴ .

Основной корпус переписки Григория Померанца и Бориса Чичибабина (70 писем) опубликован в книге: Чичибабин Б. Благодарствую, други мои…: Письма. / Сост. Л.С. Карась-Чичибабина; Предисл. Л.Г. Фризмана. Харьков, 2002. С. 17–189. Шесть писем Г.С. Померанца, обнаруженных позднее, публикуются по оригиналам, хранящимся в архиве Б.А. Чичибабина в Харькове. Датировка писем гипотетическая, так как оригиналы не датированы, а почтовые конверты утрачены. Благодарю вдову поэта Л.С. Карась-Чичибабину за помощь в работе над публикацией.

П.С. Глушаков, Рига

1

Дорогой Борис! Мы несколько раз перечитали Ваши стихи. Зина поплакала над «Матерью смертью»⁵ . Там есть детали, буквально совпадающие с судьбой ее институтской подруги, покончившей с собой прошлым летом (неизлечимо больной). Эти три часа сна, полные мыслью о смерти. Что-то совпало и с Зининым личным, с ее долгой, долгой усталостью от собственной болезни, длящейся уже четверть века. В конце концов появилось на свет еще одно стихотворение (с эпиграфом из Вас).

Для меня это стихотворение не так резко выделяется: равно люблю «Таллинн» (так же как в музыке люблю Моцарта и Гайдна рядом с Бахом) и еще некоторые, не выделяя отчетливо «самого хорошего».

У меня окрепло впечатление (сложившееся уже при слушании Вас), что рядом со стихами совершенно художественными и совершенно риторичными есть у Вас стихи, в которых как бы перебивается глубокое и более поверхностное слово, — как бы вкрапления того, что я лично считаю шлаком.⁶  Если Вы с этим в принципе согласны, я могу попытаться разобрать один или два примера (некоторую практику стихового редактора я приобрел за 10 лет общей жизни с Зиной).

Сейчас подвернулась оказия переслать Вам «Сны земли»⁷ . Вернете мне тоже с какой-нибудь оказией.

Будьте здоровы! Привет Лиле. Зина Вам обоим сердечно кланяется.

2

Дорогой Борис!

Я живу в страшном замоте и потому удовлетворился Зининым откликом, ничего к нему не приписав. Сейчас свободная минута, и мне захотелось прибавить несколько слов к Зининому письму. Стихотворение меня тоже потрясло. Рядом другое — задело чуть-чуть, и я снова подумал о характере Вашего дарования и, кажется, нашел слово: эхо (таков и ты, поэт). Поэтому невозможно работать над стихом, исправлять его (в другой миг — другое эхо). Поэтому нельзя отнести Вас ни к какому направлению (я недавно пытался сгрести в кучку поэтов примерно одного — в самом широком смысле — направления: Вы не влезаете никуда). И это связано: Вы сами для себя тоже не направление. Чтобы направлять, совершенствовать — надо чувствовать свое русло (ну, не в виде программы, манифеста, а просто русло); но Вы разливаетесь, как река по лугам: в одном месте образуется глубокий пруд, в другом — брод, и нельзя дважды вступить в один и тот же поток.

Верно ли я Вас угадал? Напишите.

3

Дорогие Лиля и Борис!

Спасибо за письмо, которое нас обоих очень обрадовало. Не ответили сразу из-за хворобы. Последний Зинин подвиг даже выгнал нас из дому: прострел схватил ее в доме отца, и пришлось неделю прожить там, пока не стало лучше. Сейчас она снова полеживает, но хоть дома. Погода мерзкая, хуже осени. Все кругом хворают. У Леонида Ефимовича⁸  на флюрографии⁹  нашли потемнение в легком и теперь облучают; он сам говорит, что ничего особенного не чувствует и врачи перестраховываются, но институт, где он лечится, — радиологический (в основном для больных раком). И лекарства он принимает от этой болезни. Дай Бог, чтобы процесс шел вяло. Вид у Леонида Ефимовича неважный — сильно похудел.

Зиночка на своем одре написала несколько хороших стихотворений. А я выправился (в начале года болел, давление барахлило) и, кажется, нашел форму для нового сочинения (в ответ на новые нападки): «Жить без ненависти», — попытка понять русскую диаспору, волну ксенофобии (не только юдофобства, но и русофобства, обе волны усиливают друг друга), понять (и объяснить) свое собственное развитие в 70-е годы и обрисовать структуру моих поисков, проанализировать внутреннее противоречие пророческого сознания (святой гнев — соединение святости со смертным злом, гневом) и неизбежность, вернее высокую вероятность, эволюции пророка от мекканского к мединскому периоду... ну и т. д. Вплоть до некоторой попытки футурологии, вдохновленной Нострадамусом. Когда с машинки вернется моя статья о Толстом, Вам не посылавшаяся, я ее отправлю. Не посылал я Вам и статьи о Достоевском, но ее у меня сейчас нет, все растащили, когда перепечатаю — распоряжусь. А Толстого пришлю в ближайшие две недели.

Будьте оба здоровы и пишите стихи! Мы Вас любим и помним и часто вспоминаем (т. е. не просто внутренне помним, но и внешне, сознательно).

Жизнь — трудная штука. Но все-таки стоит трудиться. Нет-нет и встретит любовь — любовь, и тогда хорошо. Будьте еще раз здоровы!

4

< конец 70-х гг.>

Дорогие Лиля и Борис!

Я пишу под светлым впечатлением песен Старчика на стихи Бориса.¹⁰  Удивительно прозвучало про Гарвард и Сорбонну.¹¹  В подлиннике там есть что-то от Борисовой вспыльчивости, ропота, шума, который приходится отодвигать в сторону, когда читаешь; а Петя не переменил ни одного слова, но мягкой своей интонацией снял эти накладки, и получилась такая надрывная, певучая тоска, что слезы наворачивались на глаза. И хотя песня «Дай вам Бог»¹²  у него тоже неплохо звучит, но впечатление гораздо слабее (а при чтении без музыки мне оно, напротив, больше нравилось своей мягкостью). Вся боль гарвардской у него звучит, а раздражения никакого, и выходит чудо. Еще он пел про Таллинн¹³ , опять очень хорошо. Весь вечер оставил очень сильное впечатление. Это было мероприятие специально для нас с Зиной (он положил на музыку Stabat mater), без многолюдства; после песен (на слова Цветаевой, Хомякова, Мандельштама, Клюева и др.). Зина прочла свою новую поэму «Семисвечник», над которой до сих пор работает (седьмая свеча, или седьмая песнь, еще только задумана). Тоже очень хорошо прочла, с тем мягким вдохновением, которое рождается от чувства дружеского слуха.

В письме, которое мы от Вас получили, первое стихотворение — из настоящих, за которые никак не надо извиняться. Наоборот, пишите так и пишите! А следующие, действительно, скорее реплика в стихах, замена статьи, эссе или чего-то в этом роде. Я приучил Зину писать прозу, в записных книжках, и от этого ее стихи стали чище поэтичными. Может быть, и Вам надо бы завести записные книжки и излагать (лучше: изливать) в них то, что волнует, но что не поется. А в стихах — только что поется. У нас есть такой критерий даже к хорошей прозе: «поется» или «не поется». Слова эти от Зининой подруги Веры, но можно пояснить их Эмилем Людвигом¹⁴ : «Девушка может петь о потерянной любви, скряга не может петь о потерянных деньгах»¹⁵ . Вы скажете: Может! Скупой рыцарь (пушкинский) поет о своей любви к червонцам. Но все-таки, если принять мысль не как твердый закон, а как описание некоторой тенденции, некоторой склонности, предпочтения, то есть музыкальные по природе волны чувства, и они требуют стиха; а есть другие, которые в стих если и входят, то разве в эпиграмму, а не в длинное послание в ответ на остроумную, но, в сущности, неглубокую реплику, которую можно бы и вовсе оставить без внимания. Или — чтобы избавиться от желания ответить — черкнуть что-то в записной книжке. Моя записная книжка — нечто вроде плевательницы. В ходе полемики возникает много умственной слюны, которую надо куда-то сплевывать. А потом только 1/3  или 1/4  пойдет в дело, а остальное отбросится.

Зина, которой я прочел написанное, возразила мне, что есть хорошие строфы и в отписках ваших. Я знаю, что есть. Но я вычеркиваю у себя целые страницы и даже несколько страниц сразу (недавно пожертвовал даже несколькими десятками страниц), в которых есть что-то хорошее. Но целое все-таки нехорошо. Я вычеркнул бы весь эпилог в книге о Гоголе, хотя в нем очень много интересного, но целое все-таки нехорошо. Я думаю, наш мир был бы совсем нежилым, если бы эволюция не вычеркивала бы иногда целые страницы, оказавшиеся не совсем хорошими. Лучшее — враг хорошего, говорят французы. И это совсем не смешно (как смешна была теория о конфликте хорошего с отличным).

Я сейчас облизываю (как кошка новорожденного котенка) один новый текст — вероятно, часть V снов земли: сон о справедливом возмездии. И опять много вычеркиваю, вычеркиваю, заменяю другим... Вас к этому не приохотишь, я знаю. А хорошо бы! Помолитесь: Господи, не дай мне забыть главное! Не дай потерять целое! И потом посмотрите написанное заново — как с него полетит стружка! Зина свой Семисвечник переделывала десятки раз, и в том числе места, казавшиеся мне превосходными, но целое потребовало другого. Я думаю, молитва о таком целом очень хороша и в быту...

Ну, хватит на один раз. О быте что сказать? Живем, держимся на ногах, и за то спасибо. Будьте оба здоровы. Зина Вас целует.

5

Милый, дорогой Борис!

Очень хорошо, что накануне Вашего шестидесятилетия пришло анонимное письмо (анонимное, потому что без подписи, хотя автора, конечно, можно идентифицировать с Вами), и я наконец узнал, какая кошка между нами пробежала. Так вот, клянусь! — хотя Христос и запретил клятвы — что никакого раздражения у меня не было, а было (несколько ироническое) любопытство: за что же Гете¹⁶ ? (За что железнодорожников?) За что не любите Достоевского¹⁷  —  понял и никогда Вас не корил (хотя сам я — Вы знаете, как люблю его, несмотря на все грехи). За что Петра — это и объяснять нечего¹⁸ . Я его и сам не люблю, а стоически принимаю (разница огромная). Ну, а Гете? За олимпийскую холодноватость, такую нерусскую? За филистерство? Или за пафос дела? Так это один пятый акт одной, второй части Фауста. Гете, как зеркало, отразил чуждый ему по сути век. Музыку Бетховена, которая вся — пафос героического дела, Гете терпеть не мог, любил добетховенскую, созерцательную... Я сквозь Гете и именно сквозь «Фауста» прошел в ранней юности, 16-ти лет написал в общей тетрадке целый комментарий ко 2-й части, но с тех пор никогда со страстью к нему не относился (классика, Эсхил, Шекспир, Гете...); и обижаться за него, да еще с раздражением, решительно не способен. Ну, не любите, так не любите. Но для понимания Вас интересно было, за что. Вот Вы и объяснили, и слава Богу. Я когда-нибудь еще напишу о Вас, и вот накапливаю биографические материалы.

Второе недоразумение. Я «Жизнь Арсеньева» читал с восхищением, но отклик, который во мне вызывает Бунин, менее глубок, чем от лучших вещей Набокова. Отношение к Бунину у меня установилось до того, как я прочел хоть строчку Набокова; Набоков ни на йоту не виноват, что у Бунина нет мистических глубин, на которые я больше всего откликаюсь. А у Набокова? Иногда есть, вместе с соблазнами, которые глубже и страшнее тех, которые есть у Бунина (извините за которых; это не литература, это просто письмо). И не в «Лолите» только и не в «Лолите» главное. Есть тонкие духовные соблазны... Я их постепенно научился различать. Но я их так же боюсь, как соблазна, окутывающего Ставрогина и др. героев Достоев­ского. Спорил я с Вами только об одном: прочтите! Не отворачивайтесь от писателя из-за одного сочинения! Ну вот, Вы прочли «Дар», я рад. А я охотно признаюсь в ответ, что второсортного Набокова просто не дочитывал до конца (хотя Бунина, кажется, все дочитывал, что попадалось)¹⁹ . «Король, дама, валет» — по-моему, невыносимо скучно. И «Подвиг» оставил меня равнодушным, хотя кое-как дочел. Но «Дар», но «Защита Лужина», но сборники «Весна в Фиальте», «Возвращение Чорба»... и «Приглашение на казнь» нельзя не прочесть. Пусть по-разному (мы здесь с Зиной  несколько разошлись. Я чувствую в этой книге некоторую искусственность, некоторую игру в последнюю реальность; Зина все приняла за чистую монету). И стихи Набокова (не все! но некоторые) мне, пожалуй, нужнее бунинских. Опять-таки несколькими мистическими взлетами.

Никакой, никакой нелюбви к Бунину, подобной Вашей нелюбви к некоторым писателям (и моего временами вспыхивающего отвращения к В.В. Розанову — которого, впрочем, потихоньку читаю и пытаюсь понять), у меня нет и не было. Просто Бунин кажется мне не таким уж большим открытием после лучших вещей Тургенева. Еще одна страница дворянской литературы! Отношусь с почтением. Но для жизни, для вдохновения мне нужно перечитывать другое. Вполне понимаю, что Вам нужна «Жизнь Арсеньева». Подробностей не помню, но осталось глубоко поэтичное впечатление (что тут не любить? В смысле отрицания, неприятия? Ни малейшего раздражения Бунин и любовь к Бунину (еще у одного поэта — у Ларисы Миллер²⁰ ) никогда у меня не вызывали. Мы разные. Но мне эта разность не мешает.

Огорчает другое — что Вы не пишете стихов, какая там старость — в 60 лет! Самое лучшее время для зимних стихов (так назвал свой цикл Вяч. Иванов). Выйдя на пенсию, я как будто помолодел и готов многое начать заново. Даже с новыми ошибками. И я хотел бы, чтобы этот рубеж свободы Вы перешагнули. И вышли в новый простор. Кончаю, чтобы не стать самому анонимом и оставить место для подписи. Желаю Вам по меньшей мере 20 лет свободы и нового сборника стихов — больше прежнего. Будьте оба с Лилей  здоровы.

6

Дорогие Лиля и Борис!

Недавно я получил огромное письмо (в три тетрадки), напомнившее мне Бориса, его прошлогоднее стихотворение. Письмо пришло от одинокой женщины, поэтессы из белорусского поселка. Письмо-исповедь, своего рода проза поэта, — но там мимоходом было несколько строк о невозможности жить без России. Сколько таких душевных обвалов вызвала Беловежская пуща!

Я убежден, что пространство русского языка восстановится — вернее, сохранится, так же как сохранилось пространство английского языка, французского языка в независимых странах. Но сколько лет пройдет в судорогах национальных страстей! И скольких людей национальные страсти толкнут к отчаянию и безумию!

В январе 1987 года я обдумал, какие препятствия стоят на пути перестройки: 1) сопротивление номенклатуры; 2) сопротивление народных привычек; 3) национальных страстей. По моей тогдашней оценке, первое преодолимо, во втором — завязнем на десятки лет. Сорок лет перед Землею обетованной — довольно точный срок. Хотя может быть и 20 и 50. Но слишком страшное — третье. Дай Бог России с Украиной не вляпаться в это, как на Кавказе. Это гибель, и даже всего человечества (если ракеты попадут в руки идиота).

А в то же время — растет доброе. Растет, как виноградники на склонах Везувия (авось не взорвется). Как ребенок растет — надеясь на то, что рост вируса его не задушит (национализм и т. п. растут как вирусы, гораздо быстрее, чем более высокие организмы). Появились группы наших читателей в разных городах и городках, приходят письма. Дана воля добру и злу. Что-то из этого будет — или одно победит, или другое. Вернее: или одно получит относительный перевес, или другое. Пока перевес на стороне хаоса. Но выходят же книжки, читаются стихи, читаются лекции. Остается делать то, что делаешь, и надеяться на Бога: что Он не допустит гибели всех ростков.

Обнимаю Вас.

P.S. Зина сейчас писать не может — двое друзей в больницах и сама она едва перемогается. Она нежно вас целует.

Публикация П.С. Глушакова

1  См. специальную работу на эту тему: Зайцева С.Б. «Они были моими духовными вожатыми» (О дружбе Бориса Чичибабина с Григорием Померанцем и Зинаидой Миркиной) // Вестник Крымских чтений Б.А. Чичибабина.  Симферополь, 2005. С. 39–47.

2  Чичибабин Б.А. В стихах и прозе. Изд. подгот. Л.С. Карась-Чичибабина, Л.Г. Фризман. Отв. ред. Б.Ф. Егоров.  М., 2013. С. 7–8. (Лит. памятники.)

3  Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях. Харьков, 1998. С. 103.

4 «Надо создавать творческое меньшинство, верное своей собственной глубине. И здесь единственный путь для того, чтобы создать новый центр, вокруг которого шел бы процесс кристаллизации нового народа» (Г.С. Померанц. Телепередача «Беседы с мудрецами». ВГТРК «Россия-Культура», 2010).

5 Стихотворение «Сними с меня усталость, матерь Смерть» (1967).

6 «С предельной искренностью связан недостаток поэзии Чичибабина, из-за которого мы чуть не поссорились. Я внимательно прочел машинописный однотомник и написал Борису, что ему надо бы поработать над некоторыми стихотворениями, где одна-две строфы портят целое. Чичибабин решительно отверг мое предложение. Прошло много лет, пока я понял его резоны. Стихотворение выливалось у него на бумагу под диктовку непосредственного чувства. Возвращаться назад, входить в прежнее настроение и переживать его, как актер переживает Бориса Годунова или Отелло, он не умел, считал для себя искусственным. Во всяком искусстве есть момент лицедейства, стилизации чувства; у Бориса этот момент исчезающе мал. У Пушкина, говорил он, тоже есть плохие стихи, это неважно. Может быть, действительно неважно: слабых стихов у Пушкина очень мало. Но пушкинский тип творчества (прошла любовь, явилась муза), тип творчества по воспоминанию чувства, – этот принцип Чичибабину чужд. Его стихи напоминают его физический облик (недаром поэт сравнивал себя с верблюдом). И эта угловатая искренность сближает скорее с традицией Достоевского и Толстого, сознательно ломавших изящную тургеневскую фразу» (Померанц Г. Одинокая школа любви // Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях. С. 241).

7 Имеется в виду машинописный экземпляр книги, увидевшей свет спустя годы: Померанц Г. Сны земли.  Париж, 1984 (Журнал «Поиски». Спецвыпуск; № 7–8).

8 Леонид Ефимович Пинский (1906–1981) – литературовед. Сохранилась переписка Пинского и Чичибабина.

9 Так в тексте.

10 Петр Петрович Старчик — композитор, исполнитель песен на стихи Б. Чичибабина («Выбор», «Зеленая палатка» и др.).

11 Имеется в виду стихотворение «Не веря кровному завету…» (1973):

               Не веря кровному завету,

               что так нельзя,

               ушли бродить по белу свету

               мои друзья.

               Броня державного кордона —

               как решето.

               Им светит Гарвард и Сорбонна,

               да нам-то что?

               Пусть будут счастливы, по мне, хоть

               в любой дали, —

               но всем живым нельзя уехать

               с живой земли. (Чичибабин Б.А. В стихах и прозе. С. 153).

12 Песня на стихотворение «Дай вам Бог с корней до крон…» (1971).

13 Вероятно, песня на слова стихотворения «Нехорошо быть профессионалом…» (1974).

14 Эмиль Людвиг (1881–1948) — писатель, биограф.

15 Эта цитата приписывается также Джону Рескину (см., напр.: Лосев А.Ф. На рубеже эпох. Работы 1910-х — начала 1920-х годов. М., 2015. С. 60).

16 Ср.: «Не дяди и тети, а Данте и Гете / со мной в непробудном родстве» и «Из тюрьмы Лубянской, из тенет застенка / возносили дух мой Гете и Бодлер» (Чичибабин Б.А. В стихах и прозе. С. 93 и 379).

17 Ср.: «Я хорошо помню, как появились у нас Борис и Лиля в первый раз. Где-то в начале 70-х (или в конце 60-х), четверть века тому назад. Лиля с одной бледной гвоздикой, которую застенчиво мяла в руке и отдала мне только уходя. Тогда много людей приходило «на огонек» самиздатных статей Григория Померанца. Но этот приход был особый. Здесь был не только интерес, не только духовная жажда, но то чувство родства, та тяга к Главному (слово Бориса), которые связали нас на всю жизнь. Хотя при первом разговоре выступили разногласия. Заспорили из-за Достоевского. Борис сдвигал бровь, мрачнел. Был момент, когда я даже недоумевала: что же его привело сюда, если есть такое сопротивление? Но недоумение мое скоро прошло, когда открылась душа Бориса. А открылась она в стихах. В том, как он читал, и в том, как слушал. У него был редкий дар слушания. Он умел исчезать, становиться пространством для другого и был этим глубоко счастлив» (Миркина З. Памяти Бориса Чичибабина // Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях. С. 193).

18 Концентрированное отношение этого негативного отношения см. в стихотворении «Проклятие Петру»:

                 Будь проклят, император Петр,

                 стеливший душу, как солому!

                 За боль текущего былому

                 пора устроить пересмотр.

                 От крови пролитой горяч,

                 будь проклят, плотник саардамский…

                 Будь проклят, нравственный урод,

                 ревнитель дел, громада плоти!

                 А я служу иной заботе,

                 а ты мне затыкаешь рот.

                 Будь проклят тот, кто проклял Русь —

                 сию морозную Элладу!

                 Руби мне голову в награду

                 за то, что с ней не покорюсь

(Чичибабин Б.А. В стихах и прозе. С. 113–114). По точному определению Л.Фризмана, «…зверства времен Ивана Грозного и Петра I так волновали поэта потому, что, по его убеждению, они не ушли в прошлое: то, что происходит сейчас, он воспринимает как продолжение былого…» (Фризман Л.Г. Личность и поэзия Бориса Чичибабина // Чичибабин Б. А. В стихах и прозе. С. 447)

19 Приписка Г. Померанца: «Зина «Жизнь Арсеньева» не читала! Она сейчас занята елкой и напишет Вам потом. Она просто передает Вам свою любовь и верит в Ваши силы».

20 Л. Миллер посвятила Чичибабину мемуарное эссе «О матерь Смерть, сними с меня усталость».