Об авторе | Илья Витальевич Кутик (01.08.1961, Львов), — член Шведского ПЕН-клуба и Шведского союза писателей. Доктор философии Стокгольмского университета. Профессор Северо-Западного университета (Northwestern University, Чикаго). Живет в Чикаго. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 3, 2016.

Илья Кутик

Песни первого этажа

1. Восточные мотивы, вечные

С’est la vie, соловей… — Где твоя роза? — в вазе…

Василиса сохнет по вокалисту Васе

в бутылке-бутырке, а на того две ветки

смотрят впритык, как два дула стенной розетки.

Связь традиций разорвана. Электропровод

прогорел, как сожжённый геройством Овод,

и пуляет искрами он впустую

в небо, подобное рататую:

рА-та-та-тА! —  а в небе бурлят томаты,

и так помяты, ах, так помяты

их лепестки, отпаренные уже

от тончайших ниточек Фаберже.

---

Где шипы твои, роза-литература?

Лит-ра в поллитре стоит понуро:

как Пушкин курчавый, главу склоняя

перед мундиром наискось цветущего Николая…*

---

Ник. Алай, тот любит: де-волай, оладьи,

аладдинову лампу чесать, как фретку…

…Белый ком, набрякший при снегопаде,

как каретку —  перемещает ветку.

Воздух А4 уходит кверху,

и читая просветы в карбонной саже,

соловей учит текст, наклонивший ветку,

расчехлившую карабин Лепажа…

Он под дулом всё выучит до июня.

Он бы спел, но кому? — Ник. Алаю, что ли?

…За окном апрель ритуальным куни

ублажает улицу в пергидроли.

Есть два месяца —  вчувствоваться в нехватку

аудитории по несчастью,

и с манежа —  на ох —  зачерпнуть перчатку

перед самой ударно-кремнёвой пастью,

и вернуть её розе, чтоб — ах — зарделась,

а потом бы на бледность сменила колер,

и из мела вывесть милосский мелос,

этой белой ветки безрукий корень.

___________________________

*  В октябре 2014 года: Пушкин на Тверской; а на углу Тверской — наискось от памятника — вывешен огромный, в рост, портрет Николая в золотой раме и мундире, парадном.

---

Пока Ник. Алай ублажает розу

внюхиваньем, как Наталью Ник.,

песня в области сердца комком тромбоза

замирает, как лифт в мировой цветник.

Перегрузка его есть залог, что выше

он не тронется, ибо крови зазор

между сгустком и сердцем — как таз, где вирши,

словно вишни, с себя отмывают сор.

---

Ты ль не помнишь, как было при Александре?

Литература —  как палисадник,

но зато и чувственная, трепеща

от касаний реющего плаща.

…А до этого —  раздувал Тадеуш

искры гаснувшей Польши… Он, будто дервиш,

закружил историю, как юлу,

и не штык, но розу примкнул к стволу…

Препоясанный полосатым флагом,

он кружился, как роза, по буеракам,

выворачиваясь наизнанку, как

звездопад, осыпавшийся на флаг.

---

Винтовые лестницы в глубине

розы ведут изнутри вовне

всех —  от шмеля до Бараташвили…

Там съезжают вверх на любом периле.

Словно взвихренный ализарин в стакане,

запах патоки будет царём в нирване,

пока небо работает —  слышишь вой? —

как чугунная вытяжка над землёй.

---

Этой патоки запах —  на рельсах Львова,

из него выкипающего, не сняв

пену с джезвы, кофейной бурдой густого

пригорода, где чуть-чуть тормозит состав…

Эта патока —  дальше везде… Но вытечь

не даёт ей впоследствии поворот

с шоколадного тротуара «Свиточ»

к Привокзальной —  вонючей, как чёрный ход.

Это розы костёла, чья вся верхушка

разлетается чёрной щепой кар-кар,

и они же – глазеющие в Костюшко

на павлиньи хоругви —  Сейшел? ЮАР?

Этот запах, не город, есть наша Мекка,

Ханаан голубиный, молочный зуб…

Он же —  ввинчен в розу, как будто некий

самовыворачивающийся шуруп.

---

Красно-белая роза —  na pewno пани…

Чёрно-белый месяц —  ну точно, март!

Где Марат в напененной тонет ванне,

там всплывает похоть-Буонапарт.

Он, лысеющий рано, летучим маршем

подминавший полячек, и с быстротой

стрел, заточенных под него мамашей,

не Летицией, а розовокожей —  той,

чьи лепестки посредине Понта

из бейцал Урана —  с горами вровень —

вдруг рванули, как пламя из-под капота,

белой спермы суфляром с щепотью крови.**

И не зря из скалы на воде, из трещин

чёрной коры, как из лампы джинн,

дух бонапартизма, исчадье женщин,

принялся воевавших мутить мужчин…

… Этот провод под чёрною изолентой,

пока я косичку из трёх разноцветных вью,

набухает светом, как молоком полента,

в корм идущая вызимку-соловью…

---

Ну а где же Восток? — Посмотрите выше,

он весь там, его можно на ах глотнуть.

Если суфийский тюрбан дервиша

размотать, то получится Млечный путь.

Невесом Восток, прямо в небо несом Восток.

Ток бежит, снаружи корой чернея,

подключённый редифами к батарее,

словно к клеммам для удвоенья строк.

…А за морем склонившихся к Мекке спин

виден берег с картинками: ну и книга!

И на нём можно резать ножом люпин,

как бессарабскую мамалыгу…

___________________________

** Имеется в виду — оскопление Урана (Неба) Хроносом (Кроном, Сатурном, Временем). После оскопления серпом (отсюда наша поговорка “как серпом по яйцам”), ятра Урана упали в Океан, а позднее  из них родилась Афродита (роза — её аватар).

2. Леокадия

Это Вилла Глухого? —  Какого глухого? А-а,

этого!.. — Который не слышит звона

часов, и — смотри! — появляется на пороге…

— Вам ничего не напоминает его голова?

—  А что, должна? —  Она ведь — вылитая Горгона,

волосы дыбом, и жирные, как миноги…

—  Он Горгона и есть: чуть посмотрит на тёлку, та

сразу становится камнем, отбеленным и сухим…

— Говорят, он её использует вместо холста!

—  Кого использует? — хм-м-м.

—  У него на дверях написано: «Осторожно,

злая домоправительница!» — Вы-то её видали?

— Зовут Леокадией. Имя, как рожа —

длинное, только по горизонтали…

---

…В Леокадии дальней, в Леокадии дальней

разницы  нет меж надгробьем и спальней:

складки что камня, что этой перины,

стенки её — смотровыe перила.

…На высоте то ли утёса, то ли

кладбища на горе, стоит

кровать, с которой на полу-поле,

полу-небо — бр-р-р, зябкий вид.

Una Manola… Una Manola…

Воздух прохладен, вроде ментола.

Ты повернулась к виду спиной,

облокотившись на камень стенной.

Воздуха охристая вертикаль:

там охрип восклицательный знак…

Как на колышках ставят палатку, так

воздвиглась над нею — шаль.

Но похожа и на вуаль, как будто

постель  —  это всё-таки камень… Траур

и аурум воздуха, ночь и утро —

как отталкиванье двух аур.

3. В прошлом

…Где-то здесь в деревьях, как будто пони

в ногах вороных, затерялась вилла.

Чёрный период — не воин, а ворон в поле:

что-то там каркающая сивилла.

Сивилла —  вилла —  Севилья — или

наоборот и в любом порядке…

Это друг с другом играют в прятки

перемещенья алмазной пыли,

а не найдутся, так сами кричат: —  Мы здесь!

Это кукиши образин и пятна

сажи, как мётлы, вихрем летят на

сахарный —  будто бы в джиме Зевс

рафинад накачал себе — джем-магнит.

Это кружево розовое на пене

выкипающего на грунты варенья:

марево кружев в точках сирфид…

Это махи отмахиваются веерами

от мух, но сперва — раздвигают кисти

в масле, зажатые в левой кисти,

кожу растягивая над мослами…

---

—  А что же было? ­— Две махи, висящие нынче рядом,

как игра «Найдите десять отличий». — Или

барби с хэштегом —  «Раздень меня!»…

— Пока одну таки раздевали взглядом,

другая —  пряталась от огня

инквизиции —  за… —  Чем? —  За первой, чтоб не спалили

за обнажёнку… Белый её атлас

с алым лоснящимся кушаком,

золотая тужурка тореадора,

чёрные соболя и кружева — те в нас

заливаются, словно бром,

чтобы не возбуждались — вообще иль скоро…

Все эти тютельки, эти ткани

не прикроют голой, как сук, судьбы…

Женщина —  это Эльба, а одеянье

графини Альбы — сказки Алибабы…

4. Мумия

Лес похож на пирамиду:

в основанье у него

труп, одолженный Аиду,

лабиринтам в стиле го.

Он, обвязанный корнями,

мумия, короче, чей

саркофаг растёт над нами

из беспечных кирпичей.

Кто там? —  голая ли маха,

смывшаяся от портних?

Что на ней? —  из Каллимаха

ли какой-то новый стих?

Что вообще о Нефертити

—  кроме шеи —  знаем мы?

Где ея златыя тити,

прямо с выставки хурмы?

Черви стали муравьями,

разбежались по стволам…

Муравьиный Мураками

не опишет их ням-ням…

Муравьи вернутся в лоно

червячками, соверша

круг эшеровский… Лишь крона

вертикальна, как душа.