|
ПЕРЕУЧЕТ
Валерий Шубинский
Что тебе объясню, смотри
новые стихи в журналах (январь — июнь 2018)
Дмитрий Гаричев. «Воспоминание» и другие стихи // Волга. — 2018. — №1–2.
В последние десять — пятнадцать лет было столько ярких дебютов и последующих разочарований, что и разговор о Дмитрии Гаричеве приходится начинать с выражения опасений. Есть общие опасности — самотиражирования или, наоборот, утраты собственного стиля в погоне за «актуальностью». Есть опасности персональные, у каждого поэта свои, являющиеся, в сущности, продолжением достоинств. Например, если поэт обладает искусством завораживать читателя ритмом и интонацией — есть опасность, что он будет использовать это мастерство для «прикрытия» словесной необязательности и неточности.
После всех этих оговорок можно дать волю своим чувствам. Да, Дмитрий Гаричев (человек уже не совсем юный, ему немного за тридцать) — кажется, самый яркий дебютант за последнее время. Он обладает редким умением не просто превращать травму в гармонию, а «деперсонализировать» ее так, что она остается живой; он умеет захватывать голосом разные сферы жизни, вплоть до политических или бытовых частностей; умеет так остранять эти частности с помощью речевого сдвига, что они делаются сказочными, экзотическими — но нежность и обида никуда не деваются.
что тебе объясню, смотри:
выше твоей страны
звери носят льдины с огнем внутри,
и алмазные лыжи навострены,
выгнаны марсовы пузыри,
нет никакой стены.
Евгения Изварина. «Через подтопленные плетни…» и другие стихи // Волга. — 2018. — №1–2.
Что Евгения Изварина, один из лучших поэтов стремительно расцветшей в последние десятилетия уральской школы, обладает тонким, легким, трепетным голосом — это мы всегда знали; но, оказывается, этот голос — еще и сильный. Или — стал сильнее?
сама в поводу — что в огне леса,
в копоти купола,
уводит музыка голоса
туда ли, куда звала?
Полынь пылит,
колыбель плывет,
ни огонька в степи.
— Не плачь, дитя, никто не зовет —
все уже здесь.
Спи.
Но о чем говорит этот голос? Обо всем и ни о чем. Музыка, свет, вспышки, ветер, «это вращенье земли, это нега и тяга перемещает прицел», кочующие города, волшебные барахолки, музыка… — и какой-то заново пришедший легкий молодой хмель. Между тем за плечами у автора — восемь книг.
Алексей Порвин. «От сырости деревья пустотелы…» и другие стихи. // Волга. — 2018. — №1–2.
Пора признать: из множества путей, которые открывала его поэтика, Порвин в конечном итоге выбрал один, и, вероятно, уже с него не свернет, во всяком случае, это было бы большой неожиданностью. По этому пути он зато идет в одиночку, и идет очень вдумчиво, не оставляя без внимания ни одну возможность, не пропуская ни одного бокового хода, не пробегая наскоро ни одного поворота. Внимательный к малой вещи, к легчайшему движению, микромиру — он и сам если меняется, то на микроуровне. От стихотворения к стихотворению чуть-чуть смещаются интонация, тембр голоса, резкость зрения.
Вот так:
Внутри стволов — лишь превращений морок,
звери были чем-то иным
до входа в держащую измором
округлость? Она вбирает дым.
…и вот так:
Свет на свет меняли, не зная: нас
к дому приравняли; грозящий снос —
отправлял минуты сюда — не в даль
(звездами растущих вовне) недель.
Да, звучит немного по-разному. И резковатый синтаксис второго стихотворения менее привычен. Но поэтика одна, очень узнаваемая.
Виктор Iванiв. Два стихотворения из письма. Подготовка текста и комментарий Алексея Дьячкова и Елены Горшковой // Волга. — 2018. — №3–4.
Когда мы говорим о «неоправдавшихся надеждах» — в последнюю очередь имеем в виду тех, кто просто рано умер. Что такое «рано», впрочем? Виктор Iванiв прожил пресловутые тридцать семь лет — как и Хлебников, творчеством которого он занимался как литературовед. И сделать — в поэзии и прозе — успел немало. Два стихотворения, которые публикует «Волга», написаны за полгода до смерти; но в день добровольного ухода поэт возвращался к ним, дописывал, переписывал — в порядке «колдовства» по продлению жизни (собственное выражение).
Большая часть поэзии — «о жизни и смерти» (цитируя известный несостоявшийся разговор). Поэтому всякие предсмертные стихи кажутся завещанием.
Как мы проводим жизнь у прошлого в раю
Давай проводим жизнь проводим жизнь свою
И те кто вдруг на проводы придут
С подводы свалятся и молча пропоют
Как мы проводим жизнь все в будущем раю
Как мы проводим жизнь давай проводим жизнь свою
И тем кто к ней на проводы с подводы упадут
Им наши голоса тихонько пропоют…
Евгений Никитин. Сами будем котыши // Новый мир. — 2018. — № 1.
Никитин — поэт, все время меняющийся. Метафизическая рифмованная лирика середины 2000-х, нарративные (но иногда с метафизическим поворотом) верлибры начала 2010-х… Теперь — снова «формальные», рифмованные стихи, но уже другие. Иногда — слишком (для моего читательского слуха) исповедальные; иногда — с какой-то внутренней странностью, с гротескной ухмылкой, «с нервом» — вместо полифонии стиха и разветвленных метафор.
Рэпер Гнойный
Стоит хвойный.
Уже долго
Он — елка.
Не то Одарченко, не то Игорь Холин или Олег Григорьев.
А иногда — благородная линия, упирающаяся в Ходасевича. Благородная, но с остротой, с ядом.
Пили-ели кофе, лампочка горела,
И лицо напротив моего
На себя как будто в зеркало смотрело.
Больше не случилось ничего.
Андрей Тавров. Блэйк. // Новый Мир. — 2018. — № 3.
Андрей Тавров — очень необычный для современной русской (и не только русской) поэзии автор: мистик и эпик. Он прошел школу метареализма 1970–1980-х, но его связь с этой школой — скорее на уровне стилистики. Масштабность его фантазий и идеологем впечатляет. Личность и наследие Уильяма Блэйка (прежде всего его «пророческие книги») — лишь отправная точка для его стилизованных (но не манерных) фантазий. Блэйк воспринят им с учетом последующей английской поэзии — например, Хопкинса и Дилана Томаса (русские же влияния почти не ощущаются):
Воображение есть форма красоты,
и караван идет в воображенье
и им рожден — бескрайний караван
из голых Ньютонов идет в пустыне,
и снег летит на камни и песок,
на двойников, идущих к горизонту
и на полип, который, словно мозг
иль мускул, намертво прилип к плите
и движет землю, камни и людей;
и тварь, которой мозг принадлежит,
вопит от нестерпимости усилья
и сокрушает ось земную
удар Левиафана.
Михаил Квадратов. Граждане и Гномы // Новый Мир. — 2018. — № 4.
Творческие судьбы «сетевых поэтов» 1990-х разошлись: сегодня едва ли кто объединит, скажем, Геннадия Каневского с Игорем Карауловым или Сергеем Шестаковым. Стали отчетливее и индивидуальные особенности их поэтики. У Квадратова это — лаконический инфантильный сюррелизм, с (обращенной никуда) эпиграмматической остротой и псевдонарративностью (приснившегося) мультфильма:
заводные бабочки Ильича
прилетели в нашу чащу заборно урча
лисы отравили злобных волков
ну а ты кто будешь таков?
Полина Барскова. Стихи 2017–2018 гг. // Новый мир. — 2018. — № 5.
Всегда радостно, когда надежды, которые ты как читатель связывал с поэтом, сбылись, а опасения — отпали. То, что пишет в последние годы Барскова, — одно из самых ярких явлений в нынешней русской поэзии. При том, что по большей части это скорее «не моя» по внутреннему строю, архитектонике, типу отношений с языком и реальностью поэзия: развернутая, экстенсивная, эпическая, высказывающая… но это не мешает мне любить ее, с каждым годом все больше.
Это стихи, в которых одновременно звучит множество голосов — голоса погибших в блокаду и просто проживших жизнь в американской глубинке, голоса Италии, голоса деревьев — и собственный голос автора, кажется, оборачивающегося хтонической бабой-ягой.
Будь зайцем в поле седеющем
Уткой в вони болот
Будь мой хребет мое предплечие мой живот
И тогда ты увидишь какая осень
Идет к тебе из меня
И останешься мной до скончания ночи
До первого крика дня
Денис Безносов. Иное ходит то стоит // Новый мир. — 2018. — № 6.
Это — уже совсем «не мои» стихи. Но это, вероятно, — возможный для молодой поэзии (автор — 1988 г.р.) ход, и необщий, нетривиальный. Расчленить, деконструировать речь, разбить ее на обломки — нетрудно, так многие делают. А вот вычесть из материала все конкретное, оставить чистое действие, движение…
исходят там высокие бетонные трубы
сгустившимся на холоде расплеснутым дымом
уткнув лицо в округлое нависшее сверху
вцепившись ртом в упругие по-над кровлей ткани
Стоит разговора и ритмический рисунок этих стихов — хотя он, в сущности, лишь функция длинного дыхания, соединяющего обезлюдевший, полупрозрачный, охваченный странным движением мир в одну бесконечную фразу.
Геннадий Каневский. Ночной урок. Стихи // Октябрь. — 2018. — № 4.
Чуть ироническая (или ирои-комическая) фантастика Каневского с каждым годом делается необычнее и многозначнее. В новых стихах — удивительный диалог филина и домового, прозрачных, как тени — на границе загадочных Дома и Леса:
…мне надо выполнять
ночной урок.
а ты уже забыл,
как холодны уроки, как вода
законов ломит зубы,
как звонок,
катясь от леса к лесу, дребезжит
и бьется — то сосновый, то еловый,
то лиственный?
И рядом — почти прямая лирика. Тонкая, нервная, беззащитная.
подсветили небо — и стал холод.
посолили землю — и стал снег.
Борис Парамонов. Стихи // Звезда. — 2018. — № 4.
Известный эссеист в последние годы (а ему уже за восемьдесят) оказался и поэтом. По складу индивидуальности он очень близок к своему сверстнику Льву Лосеву, но без его жесткой филологической рациональности. Отсюда и «соскальзывания»: иногда в поверхностную щеголеватость, в игру именами и цитатами, не пропускающую лирического воздуха, но иногда — в нечто страшное, дословесное, пугающее (которого Лосев не чувствовал или избегал):
На Весте восторг неуместен:
сперва ареалы сосков,
а после вчерашней невесте
подносится некий соскоб.
А там, на погосте, на Осте,
на черной земной полосе
не осы летают, а кости
белеют в бесстыдной красе.
Игорь Булатовский. Как жить, девочки, как тут жить? // Новое литературное обозрение. — 2018 — № 3 (151).
Стихи Игоря Булатовского — о Чехове… а на самом деле — о чем?
Еще лет пятнадцать. И что же нам
делать в эти пятнадцать лет?
Хоронить родителей. Жечь роман.
Верить в красоту своих тел.
О старости? О (не ложно ли обещанном?) просветлении, знании? О зеркале, в котором отразится (на что намекают вывернутые, «зеркальные» рифмы) человеческая жизнь?
…голосом старой жизни
не зазвенит харьковская степная даль.
А стихи про Элиота… на самом деле — о чем? О переводчике Элиота Андрее Сергееве, погибшем двадцать лет назад под колесами машины? О пруфроковской тоске, переходящей в русскую тоску?
И можно было сквозь пустые ветки
читать о том, что родина пуста,
и как бинты разматывая свитки,
плясать вокруг замерзшего куста.
Дмитрий Строцев. Год // Интерпоэзия. — 2018. — № 2.
Дмитрий Строцев пишет скупо и не часто радует новыми подборками. В этой есть и стихотворная публицистика (впрочем, совсем немного), и несколько совершенно блестящих текстов, монументальных в своей «постаронзоновской» простоте (как всегда в лучших стихах Строцева), в которых, может быть, те же травматические социально-политические впечатления трансформируются совершенно неожиданным образом:
за нашу святую ложь
за ложь во спасение
ты наших солдат берешь
на небо весеннее
а мы продолжаем врать
словами свистящими
и славить страну-кровать
с солдатами спящими
Михаил Айзенберг. Птицы и другие пустяки // Новый берег. — 2018. — № 61.
К семидесятилетию Айзенберга — новая его подборка. Все тот же, давно знакомый строгий и в самой зыбкости до предела внятный (но чуть более расслабленный, чем прежде) голос, все тот же умный, холодно-внимательный (но втайне нежный) взгляд. Все знакомое, но никогда не надоедающее.
Как-то славно время проводили:
все смотрели на его веретено.
Незаметно сделалось темно.
Но смотреть пока не запретили.
И возможно цельные куски
составлять из маленьких осколков.
Там закат, медлителен и шелков,
птицы и другие пустяки.
Андрей Сен-Сеньков. Вкус цвета. Стихи // Новый берег. — 2018. — № 61.
Волшебный, детский мир Сен-Сенькова, где все похоже на все и все переходит во все — и это ужасно смешно и немного (совсем немного!) страшно…
летающие внутри раскрашенного космоса
скользкие косточки черных астронавтов и космонавтов
стучат друг о друга теперь по-другому
беззвучно
Про что это? Про арбуз. Но сам арбуз — это метафора, это разговор про космос. Несомненно, он — говорящий арбуз и может многое рассказать о мире. Как проглоченный гвоздь (в другом стихотворении) — о содержимом желудка. Как мышь — о нестрашной мышеловке…
Светлана Кекова. Сны Пигмалиона // Новый Берег. — 2018. — № 62.
Кекова — мастер звучных, красивых, многомерных, тщательно сделанных, гармонически решенных, «породистых» стихов. Беда, собственно, одна: эти стихи слишком красивы и слишком окончательно решены. Все в них есть, не хватает лишь того, что Мандельштам называл «диким мясом поэзии». И не в «традиционализме» тут дело: как раз лучшее у Кековой — самые простое и традиционное. Там появляется воздух, там становится возможна неожиданность:
Ты забудь о прошлом,
спокойно спи,
Но держи мелодию
на цепи —
пусть она, как солнце,
идет в зенит,
но при этом цепью
своей звенит!
| 
