Об авторе | Ирина Александровна Евса (Харьков) окончила Литинститут, автор двенадцати поэтических книг. Член Национального союза писателей Украины (с 1993 года), ПЕН-центра. Премия  Международного фонда памяти Бориса Чичибабина (Киев, 2000),  Международная литературная премия имени Великого князя Юрия Долгорукого за книгу стихотворений «Трофейный пейзаж» (Харьков, «ОКО», 2006); премия журнала «Звезда» (СПб., 2008); «Русская премия» (Москва, 2016) и Волошинская премия за книгу «Юго-Восток» (Москва, «Арт Хаус медиа», 2015). Предыдущие публикации в журнале «Знамя» — № 11, 2016, №9, 2017. Живет в Харькове.

Ирина Евса

Ржавые — у пирса — якоря

* * *

И. Васильковой

Жизнь перевернётся на живот,

проморгавшись, глянет в пустоту,

и на ярко-синем оживёт

темнокрылой бабочки тату.

А когда лежала на боку,

видела — разнеженная фря —

прыткую песчаную блоху,

ржавые — у пирса — якоря.

А пока дремала на спине,

красными шарами из-под век

пятна, потолкавшись в глубине,

врассыпную вспархивали вверх.

Принимая блажь за благодать,

спятив от вины и от войны,

жизнь устала «мыслить и страдать»,

хочет спать и вечно видеть сны,

в мякоть отсыревшего песка

полотенца вдавливать края,

вытряхнув из тёплого пупка

матрицу сухого муравья.

* * *

Всем человечьим адовым колхозом

с конвоем по краям

мы надоели бабочкам, стрекозам,

цикадам, муравьям.

Зачем —  поймав репейницу за чаем

и восклицая: ах! —

под лупой изучаем, назначаем

быть пленницей в стихах?

Почто хозяин соточки равнинной

настолько офигел,

что в ярости разрушил муравьиный

безвинный Карфаген?

Весь мир, который мы не приручили,

творящий свой намаз,

давно (и, видит Бог, не без причины),

боясь, не любит нас,

громоздких, жадных, топчущих секреты

стрекочущей травы.

И вас, прекраснодушные поэты,

не любит он, увы.

В размеренную летнюю эклогу

влекущим каждый чих,

вольно вам, заступив жуку дорогу,

спросить его: ты чьих?

А вдруг он тотчас — душу наизнанку?

Хотя б один из ста?

Но жук рывком уходит в несознанку

зелёного куста.

Mantis religiosa*

Пыль. Подросток, пьяный в хлам —

не спасли семья и школа.

Ветер носит по углам

оболочку богомола.

Пересохших веток хруст,

скрип, предсмертное дрожанье.

Богомол прозрачен, пуст —

больше нет в нём содержанья.

А ведь было всё дано

храбрецу в садовом блоге:

летней битвы полотно,

пыл, хватательные ноги,

треугольник головы,

что вращается по кругу,

выпасая средь листвы

каннибалиху-подругу.

Что ещё? — триумф, провал,

рынок жизни, полный снеди,

где ты пан или пропал,

счастлив, то есть, или съеден.

Для того ли, чтоб затем

оголтелый ветер хлёстко

сёк тебя, мотал меж стен,

как поддатого подростка,

выплеснувшего на куст,

где сгнила собачья будка,

содержанье скверных уст,

содержимое желудка?

* * *

Ложку тянет ко рту старик, зависая в детстве,

а подросток нудит, что миру цена — пятак.

Видно, кто-то вверху нарушил порядок действий,

облажался, и всё отныне пошло не так.

И всухую —  гроза. И птица, когда я смолкну,

ждёт, копируя гонор оперных склочных див.

Помышляешь о брюкве, но обретаешь смокву,

что досрочно созрела, вишню опередив.

Пахнет ветошью отсыревшая душевая

раскалённому шару в облаке вопреки.

Из неё, колебанье воздуха прошивая,

комары вылетают, словно штурмовики.

Лишь под вечер, когда, в канон берегов не веря,

заливает закат морскую голубизну, —

раскрывается жизнь, как старый китайский веер,

предъявляя тебе рисунок во всю длину.

И сухая тоска, из коей уже не выплыть,

каждым пыльным кустом цепляет тебя за шёлк.

Словно друг позвонил, что хочет зайти и выпить.

И, наверное, выпил где-то, но не зашёл.

* * *

…там пеларгонию разводит Пелагея,

там — в юбке выцветшей — со шваброй и ведром,

к сараю дальнему крадётся, где, наглея,

с утра Мишаня дегустирует с Петром

шмурдяк из ягод. «Разрази вас, трутни, гром!» —

кричит, разгневанно бутылку отбирая.

Два злоумышленника изгнаны из рая.

«Петро — на выход, паразит! Мишаня — спать!»

В облезлом флигеле железная кровать

визжит пружинами, брюзжит, вмещая тело,

ещё бормочущее дерзкие слова.

Невнятной моросью пространство запотело,

многоочита абрикосами трава.

...Мишане снится: он — пилот, его подбили

в бою над Горловкой. Дымясь, вращаясь, он,

нечистой силой замурованный в кабине,

летит безвольно прямиком на террикон.

И некто бронзовый, но с харей проходимца,

с хвостом, закрученным, как мёртвая петля,

гнусавит голосом поддатого Петра:

«В Крыму понежился, а сдохнешь где родился».

В одно мгновенье разлепив скорлупки век,

рванув из флигеля, как «заяц» из трамвая,

вертя башкой, но ничего не узнавая

в дыму и копоти, Мишаня смотрит вверх,

где пеларгонии, подрагивая, рдея,

клубясь, растягиваясь, движутся на юг.

И нет ни эллина вокруг, ни иудея.

И всем — каюк.

* * *

В. Пенчукову

Юбка апеллирует к шортам:

«Опоздали —  катер отчалил».

Шорты вопрошают: «А шо там?»

Это —  рупь за сто — харьковчанин.

Он попал в тревожные сводки,

тупо из экскурсии выбыл,

А в итоге правильной водки

в магазине местном не выбрал.

Торганул улыбкой непальца,

поглядел, присвистнув, на цены.

Юбка прошуршала: не парься —

и не пьян, и денежки целы.

Долго он стоял, думу думал:

Крым  — не Кипр, к чему столько понта?

А потом сорвался и дунул

на центральный рынок из порта.

Побродил в рядах на удачу,

проявил смекалку, сноровку

и обрёл татарскую чачу —

350 за литровку.

Не за тем он собственным потом

окропил вчера две границы,

чтоб всухую шляться по гротам

и башкой буравить бойницы.

...Здорово лежать под чинарой,

упираясь пятками в юкку,

на скамью, «шоб не начинала»,

отселив зловредную юбку.

И шмеля зажав в кулачище,

бормотать: «Потише ты, кореш!»

Размышлять: «А в Харькове чище».

Засыпать, а думать, что споришь

с кем-то, пробегающим мимо,

чьё лицо потом не опишешь

никаким ментам. Это Крыма

воздух виноват: пьёшь, как дышишь.

* * *

На волну науськивая пса:

ну, куси, куси! (но пёс — калачиком),

слева — где песчаная коса,

надувной дельфин и мальчик с мячиком —

ты стоишь, колеблясь и двоясь;

а левей — подвижной аппликацией —

тень зонта нашаривает связь

между тамариском и акацией.

Всё так близко:  метрах в тридцати.

Ты — студент, а я покуда — школьница.

Лихорадка пульса: как пройти

мимо, так пройти, чтобы запомниться?

Пса погладить? Лихо под волну

поднырнуть? В непрочном равновесии

(... за буйки рвануть?  ...пойти ко дну?)

перегретый мозг рождает версии,

зажигая красные флажки:

не годны ни первая, ни сотая.

Но, панамку лёгкую с башки

сдернув, перебежками несёт её

ветер по веснушчатым камням

через чьи-то сумки, спины, талии.

И, на миг прибив к твоим ступням,

далее, и далее, и далее...

Я догнать могла бы. Но завис

кадр, в котором всё дрожит и движется,

плавясь под лучом, влетая в бриз

жизни, упразднённой, словно ижица,

где волна пинает не всерьёз,

и в азарте с ловкостью мошенника

мокрый выворачивает пёс

золотую морду из ошейника.

*  Mantis religiosa (лат). — молитвенный богомол.