Елена Иваницкая. Борис Хазанов. Хроника N.: Записки незаконного человека. Елена Иваницкая
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 12, 2024

№ 11, 2024

№ 10, 2024
№ 9, 2024

№ 8, 2024

№ 7, 2024
№ 6, 2024

№ 5, 2024

№ 4, 2024
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Елена Иваницкая

Борис Хазанов. Хроника N.: Записки незаконного человека


Рецензии

Без прописки.

Борис Хазанов. Хроника N.: Записки незаконного человека.

Новый роман Бориса Хазанова - траги-ироническа "Хроника N" - вводит читателя в тот лабиринт бесконечных и загадочных отражений, которым стала вечно уловляемая и вечно неуловимая "реальна действительность" в антивремени нашего века.

Вспоминая хазановское "Письмо к писателю" (нигде, кажется, не публиковавшееся?), Бенедикт Сарнов называет его не иначе, как гимном новой, неклассической прозе, в которой мир предстает искривленным и поначалу кажется даже иррациональным. "Но этот мир, в котором читатель чувствует себя заблудившимся, как Дант, потерявший Вергилия, пронзительно правдив", - твердо сказано в "Письме..."

Конечно, нынешнего читателя удивить трудновато, но в предисловии "От редактора" он узнает, что предлагаемые его вниманию записки "незаконного человека" решительно сокращены, исправлены, из них исключены пространные рассуждения автора, а также больша часть "трактатов", о которых даже нельзя сказать, чьим же сочинением они являются: "Пользуемся приятной возможностью выразить благодарность за советы и указания г-ну Борису Хазанову...".

Записки начинаютс апологетическим родословием какого-то Кузьмы Кузьмича Фотиева, чей род через Ивана Грозного и ярла Эрика, через шахов иранских и Стеньку Разина возводится прямо к Адаму. Торжественно повествуется о том, как отрока Кузьму посетили первые мысли о воскрешении отца, о долгих годах скитальчества, отчего след таинственного героя "потерялся на долгие годы вплоть до... (Текст оборван - Прим. ред.)".

До идиотизма пафосное жизнеописание окончилось на первой же странице. С точки зрения собственно психологической, легко предположить, что несчастный жизнеописатель, "незаконный человек", злобно разорвал сей возвышенный бред (написанный, вероятно, в сумасшедшем доме?) и, разорвав, сумел включиться в естественную интонацию вразумляющего воспоминания: "...По некоторым причинам я не мог жить в больших городах, следовательно, должен был выбрать городок поменьше, а главное - подальше. <<...>> Я все еще был молод, вернее, я был стар и одновременно молод; мое прошлое было старше меня самого; я надеялся, что оно затерялось в архивах соответствующих учреждений". Человек абсолютно одинокий, а главное, без прописки и с подмоченным паспортом (по советским меркам, первое, естественно, не имеет значения, а второе, напротив, разрастаетс до гамлетовско-макбетовых страстей), незаконный человек невольно должен выбирать маршруты, "по которым вы устремляетесь навстречу минувшему и в объятия ночи". Навстречу минувшему и в объятия тайн устремляетс и сам роман, соединивший в себе печальные "человеческие истории", протекающие среди убогих буден поздней сталинщины, и подчеркнуто поэтические легенды великой Истории, и элементы детектива и социологического исследования, абсурдистскую фантастику и злой натурализм.

Хотя я пытаюсь вопросы хазановского текста профессионально высветить и отстраненно выговорить, но сама-то, без паспорта (потерянного) и без прописки (московской), как такой же незаконный человек, вздрагиваю знакомой всякому советскому гражданину дрожью вечной виноватости, когда в романе вновь и вновь открывается "Книга жизни. Трактат о паспорте.": "Как и всякий гражданин, я не имел точного представления о правилах прописки и не имел права справляться о них, следовательно...", "Я знал, что бумага, лежащая передо мной, скрывает систему ловушек, в этом, собственно, и состоит смысл всех анкет", "Повестку срочно явиться в милицию должен был мне вручить курьер, а там уж полагалось расписаться в получении предписания о выезде в 24 часа", "Выражаясь лапидарно, паспорт - это Судьба".

Великая проблема прописки и паспорта, гораздо более вечная и жгучая, чем любовь или, там, смерть, - изъела сознание и самосознание всех, кто появляется в хронике, но незаконного повествователя она просто расколола на куски... Он умен и наблюдателен, но тут же нелепо глуп и опасно слеп, он мистик и визионер, понявший, что "истинно верующий не верит. Провидение не любит, когда его намек слишком поспешно толкуют как обязательство", но он одержим манией преследования, он знает себя и не может в себе разобраться, он боготворит Учителя (того самого Фотиева, чье жизнеописание хотел составить) и втайне ненавидит его.

Впрочем, прописка - это символ советского абсурда, а советский абсурд становится символом общей, бытийной неразрешимости, ибо нет никакой окончательной правды, нет никакого "на самом деле". Казалось бы, окончательна смерть, и в этом можно найти успокоение и поддержку, но и смерть решил "отменить" Кузьма Кузьмич Фотиев, учеником которого становится рассказчик.

В учении Фотиева невозможно не увидеть злую пародию на знаменитую федоровскую философию "Общего дела", как и в нем самом - пародию на самого создателя философии воскрешения отцов.

Фотиев страстно проповедует единую великую цель, которая должна объединить человечество и попутно избавить его от дьявольских сил, вложенных в общество и человека. Дьявольские силы - это, конечно, богатство, демократия, половое чувство. Великая цель - воскрешение предков. Фотиев несметно богат. Демократии в кружке его последователей не может появиться, ибо Фотиев - духовный диктатор. Женское начало он ненавидит так решительно, что его ученица Фрося должна в присутствии учителя одеваться монахом и зваться братом Амвросием.

Появление "брата Амвросия" сразу приводит на память мысль Розанова, неоднократно им высказанную, что только Содом говорит, будто естественное влечение и совокупление ужасно, безобразно и бесчеловечно. Кузьма Кузьмич говорит это и держит возле себя "брата Амвросия"... Жестокие признания несчастной Фроси раскрывают содомическую сущность "дорогого учителя".

Движение сюжета стремительно ускоряется... Вырветс ли Фрося из-под власти омерзительного Кузьмы, который околдовал ее, как околдовал Старик Катерину у Гоголя и Достоевского? Дадут ли наконец прописку повествователю? возьмут ли его на работу? взорвут ли прекрасный монастырь, за который идет борьба?

И тут Кузьму Кузьмича убивают. Кто это сделал, останется неизвестным: рассказчик обдумывает две версии, каждая из которых имеет право на существование, внезапно в убийстве признается и Фрося. То, что произошло "на самом деле", никогда не будет раскрыто. Но рассказчик оставляет вопрос о том, КАК погиб учитель, и спрашивает себя, ПОЧЕМУ. Он переводит вопрошание в метафизический план и понимает, что речь должна идти о возмездии: "Тот, кто хочет спасти мир, должен погибнуть, ибо мир не хочет быть спасенным. Великое обольщение влечет за собой и жестокую кару. Скажу больше: подводя итог всему случившемуся, я начинаю подозревать, что в судьбе Кузьмы Кузьмича присутствует отблеск нашей общей судьбы, быть может, разгадка великого возмездия, постигшего наше отечество. Кто знает?"

Возмездие настигло всех. Повествователь не получит прописки и вынужден будет бежать из Городка, слыша грохот словно бы бомбардировки - взрывают монастырь.

Глубокая мрачность, не смягченная, а только подчеркнута иронией, распространяется в романе и на явления природы. Когда наступает весна, то не разливается умилительная радость, а разражается грозная битва: "В те дни над нашим краем, над невозделанными нивами и все еще не вырубленными лесами, над плоской чашей, на дне которой копошилась жизнь, ползли игрушечные трамваи, кренились книзу дома, текла и пропадала за горизонтом река и доживала свои столетия руина монастыря, песчаная крепость несовершеннолетних богов, - в те дни совершались события, чье грозное космическое величие не иссякало от того, что они повторялись из года в год, из века в век. ...И тогда в назначенный час, с точностью до минуты, рванул грозовой ветер с Атлантики, он гнал перед собой танковые колонны кучевых облаков; птицы кружили низко над темнеющей рекой, словно несли на крыльях несчастье; вс гигантская толща атмосферы всколыхнулась, и оборона дрогнула. Затрещали деревья. Громыхнуло так, что сотряслись древние стены монастыря. Потоп дождя низвергся на крыши обреченного города, на опустевшие улицы, на поблескивающие трамвайные пути и спустя несколько мгновений превратился в град."

Как жить-то? - обычно хочется спросить после таких романов.

А вот так и жить - "без прописки".

Елена Иваницкая







Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru