Рецензии
Без
прописки.
Борис Хазанов. Хроника N.: Записки
незаконного человека.
Новый роман Бориса Хазанова - траги-ироническа
"Хроника N" - вводит читателя в тот лабиринт бесконечных и загадочных
отражений, которым стала вечно уловляемая и вечно неуловимая "реальна
действительность" в антивремени нашего века.
Вспоминая хазановское
"Письмо к писателю" (нигде, кажется, не публиковавшееся?), Бенедикт
Сарнов называет его не иначе, как гимном новой, неклассической прозе, в
которой мир предстает искривленным и поначалу кажется даже иррациональным.
"Но этот мир, в котором читатель чувствует себя заблудившимся, как
Дант, потерявший Вергилия, пронзительно правдив", - твердо сказано
в "Письме..."
Конечно, нынешнего читателя удивить трудновато,
но в предисловии "От редактора" он узнает, что предлагаемые его
вниманию записки "незаконного человека" решительно сокращены,
исправлены, из них исключены пространные рассуждения автора, а также больша
часть "трактатов", о которых даже нельзя сказать, чьим же сочинением
они являются: "Пользуемся приятной возможностью выразить благодарность
за советы и указания г-ну Борису Хазанову...".
Записки начинаютс
апологетическим родословием какого-то Кузьмы Кузьмича Фотиева, чей род
через Ивана Грозного и ярла Эрика, через шахов иранских и Стеньку Разина
возводится прямо к Адаму. Торжественно повествуется о том, как отрока Кузьму
посетили первые мысли о воскрешении отца, о долгих годах скитальчества,
отчего след таинственного героя "потерялся на долгие годы вплоть до...
(Текст оборван - Прим. ред.)".
До идиотизма пафосное жизнеописание
окончилось на первой же странице. С точки зрения собственно психологической,
легко предположить, что несчастный жизнеописатель, "незаконный человек",
злобно разорвал сей возвышенный бред (написанный, вероятно, в сумасшедшем
доме?) и, разорвав, сумел включиться в естественную интонацию вразумляющего
воспоминания: "...По некоторым причинам я не мог жить в больших городах,
следовательно, должен был выбрать городок поменьше, а главное - подальше.
<<...>> Я все еще был молод, вернее, я был стар и одновременно
молод; мое прошлое было старше меня самого; я надеялся, что оно затерялось
в архивах соответствующих учреждений". Человек абсолютно одинокий,
а главное, без прописки и с подмоченным паспортом (по советским меркам,
первое, естественно, не имеет значения, а второе, напротив, разрастаетс
до гамлетовско-макбетовых страстей), незаконный человек невольно должен
выбирать маршруты, "по которым вы устремляетесь навстречу минувшему
и в объятия ночи". Навстречу минувшему и в объятия тайн устремляетс
и сам роман, соединивший в себе печальные "человеческие истории",
протекающие среди убогих буден поздней сталинщины, и подчеркнуто поэтические
легенды великой Истории, и элементы детектива и социологического исследования,
абсурдистскую фантастику и злой натурализм.
Хотя я пытаюсь вопросы
хазановского текста профессионально высветить и отстраненно выговорить,
но сама-то, без паспорта (потерянного) и без прописки (московской), как
такой же незаконный человек, вздрагиваю знакомой всякому советскому гражданину
дрожью вечной виноватости, когда в романе вновь и вновь открывается "Книга
жизни. Трактат о паспорте.": "Как и всякий гражданин, я не имел
точного представления о правилах прописки и не имел права справляться о
них, следовательно...", "Я знал, что бумага, лежащая передо мной,
скрывает систему ловушек, в этом, собственно, и состоит смысл всех анкет",
"Повестку срочно явиться в милицию должен был мне вручить курьер,
а там уж полагалось расписаться в получении предписания о выезде в 24 часа",
"Выражаясь лапидарно, паспорт - это Судьба".
Великая проблема
прописки и паспорта, гораздо более вечная и жгучая, чем любовь или, там,
смерть, - изъела сознание и самосознание всех, кто появляется в хронике,
но незаконного повествователя она просто расколола на куски... Он умен
и наблюдателен, но тут же нелепо глуп и опасно слеп, он мистик и визионер,
понявший, что "истинно верующий не верит. Провидение не любит, когда
его намек слишком поспешно толкуют как обязательство", но он одержим
манией преследования, он знает себя и не может в себе разобраться, он боготворит
Учителя (того самого Фотиева, чье жизнеописание хотел составить) и втайне
ненавидит его.
Впрочем, прописка - это символ советского абсурда,
а советский абсурд становится символом общей, бытийной неразрешимости,
ибо нет никакой окончательной правды, нет никакого "на самом деле".
Казалось бы, окончательна смерть, и в этом можно найти успокоение и поддержку,
но и смерть решил "отменить" Кузьма Кузьмич Фотиев, учеником
которого становится рассказчик.
В учении Фотиева невозможно не увидеть
злую пародию на знаменитую федоровскую философию "Общего дела",
как и в нем самом - пародию на самого создателя философии воскрешения отцов.
Фотиев страстно проповедует единую великую цель, которая должна объединить
человечество и попутно избавить его от дьявольских сил, вложенных в общество
и человека. Дьявольские силы - это, конечно, богатство, демократия, половое
чувство. Великая цель - воскрешение предков. Фотиев несметно богат. Демократии
в кружке его последователей не может появиться, ибо Фотиев - духовный диктатор.
Женское начало он ненавидит так решительно, что его ученица Фрося должна
в присутствии учителя одеваться монахом и зваться братом Амвросием.
Появление "брата Амвросия" сразу приводит на память мысль Розанова,
неоднократно им высказанную, что только Содом говорит, будто естественное
влечение и совокупление ужасно, безобразно и бесчеловечно. Кузьма Кузьмич
говорит это и держит возле себя "брата Амвросия"... Жестокие
признания несчастной Фроси раскрывают содомическую сущность "дорогого
учителя".
Движение сюжета стремительно ускоряется... Вырветс
ли Фрося из-под власти омерзительного Кузьмы, который околдовал ее, как
околдовал Старик Катерину у Гоголя и Достоевского? Дадут ли наконец прописку
повествователю? возьмут ли его на работу? взорвут ли прекрасный монастырь,
за который идет борьба?
И тут Кузьму Кузьмича убивают. Кто это сделал,
останется неизвестным: рассказчик обдумывает две версии, каждая из которых
имеет право на существование, внезапно в убийстве признается и Фрося. То,
что произошло "на самом деле", никогда не будет раскрыто. Но
рассказчик оставляет вопрос о том, КАК погиб учитель, и спрашивает себя,
ПОЧЕМУ. Он переводит вопрошание в метафизический план и понимает, что речь
должна идти о возмездии: "Тот, кто хочет спасти мир, должен погибнуть,
ибо мир не хочет быть спасенным. Великое обольщение влечет за собой и жестокую
кару. Скажу больше: подводя итог всему случившемуся, я начинаю подозревать,
что в судьбе Кузьмы Кузьмича присутствует отблеск нашей общей судьбы, быть
может, разгадка великого возмездия, постигшего наше отечество. Кто знает?"
Возмездие настигло всех. Повествователь не получит прописки и вынужден
будет бежать из Городка, слыша грохот словно бы бомбардировки - взрывают
монастырь.
Глубокая мрачность, не смягченная, а только подчеркнута
иронией, распространяется в романе и на явления природы. Когда наступает
весна, то не разливается умилительная радость, а разражается грозная битва:
"В те дни над нашим краем, над невозделанными нивами и все еще не
вырубленными лесами, над плоской чашей, на дне которой копошилась жизнь,
ползли игрушечные трамваи, кренились книзу дома, текла и пропадала за горизонтом
река и доживала свои столетия руина монастыря, песчаная крепость несовершеннолетних
богов, - в те дни совершались события, чье грозное космическое величие
не иссякало от того, что они повторялись из года в год, из века в век.
...И тогда в назначенный час, с точностью до минуты, рванул грозовой ветер
с Атлантики, он гнал перед собой танковые колонны кучевых облаков; птицы
кружили низко над темнеющей рекой, словно несли на крыльях несчастье; вс
гигантская толща атмосферы всколыхнулась, и оборона дрогнула. Затрещали
деревья. Громыхнуло так, что сотряслись древние стены монастыря. Потоп
дождя низвергся на крыши обреченного города, на опустевшие улицы, на поблескивающие
трамвайные пути и спустя несколько мгновений превратился в град."
Как жить-то? - обычно хочется спросить после таких романов.
А вот
так и жить - "без прописки".
Елена Иваницкая
