Об авторе | Олеся Александровна Николаева родилась 6 июня 1955 года в Москве. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Поэт, прозаик, эссеист; лауреат нескольких литературных премий, в том числе Национальной премии «Поэт» (2006), профессор Литературного института им. Горького. Постоянный автор «Знамени». Преды­дущая публикация в «Знамени» — № 2, 2017.  Живет в Переделкине.

Олеся Николаева

Дирижёр

Прощёное воскресенье

В России Хронос побеждён,

к пространству пригвождён:

с погодой слит, с рельефом свит

и звездами блазнит.

Здесь Ленин Сталина дерёт

за рыжие усы.

Здесь Сталин Ленина ведёт,

схвативши под уздцы.

И птица Сирин здесь поёт

невиданной красы.

И в недрах — Древний Змей живёт,

и в кузнях — кузнецы.

Башмачкин мокрый снег жуёт,

Тряпичкин жжёт чубук.

И Клячкин открывает рот,

да вырубили звук.

Все рядом: там — приказчик пьян.

Ямщик попал в буран.

Святая Ольга жжёт древлян,

бьёт заяц в барабан.

Бомбист таскает динамит,

язык ломает фрик,

чело Державина томит

напудренный парик.

И стелятся туман и дым,

и Врангель входит в Крым.

Прощается славянка с ним,

а я останусь с ним.

Эпох сливаются слои,

хоть в славе, хоть в крови,

где все чужие — как свои,

пускай и визави.

Глядит зелёная звезда,

Земля пред ней, что взвесь,

и говорит, что навсегда

мы вместе будем здесь!

Бегство

Я осуществила бегство в болезнь:

в немощи телесной и дух мой хвор.

По ночам я слышу бессонную песнь:

стареньких вещей моих разговор.

Вспоминают страсти, спорят, кто прав.

Жизнь мою раскручивают задом наперёд:

туда, где я боялась, — дубовый шкаф

с незакрытой дверцей меня заберёт.

Иль из-под кровати выскочит хорь,

прогрызёт материю, влезет в рукав.

Бабушка приходит, говорит мне: «Корь»

и навек ложится в зеркальный шкаф.

С коврика таращит олень глаза,

и у куклы в буклях щека в крови…

Я болею так же, как бирюза:

гасну и тускнею от нелюбви.

Я бы и сейчас, пока не умолк

весь этот театр, таящий весть,

так бы и ждала, что сказочный волк

подтвердит: как названо, так и есть.

Ничего не умерло. Тот провал,

что скрывал пропавшее и темнил,

всё, над чем ты плакал, что целовал

да в слова обёртывал, — сохранил.

Дирижёр

Что кричал паровозу его кочегар,

скрылось дымом за первой сосной.

Что пчела нажужжала, вкушая нектар,

растворилось в ложбине лесной.

Свиристель, соловей ли — певучую вязь

всю впитал этот воздух густой.

Да и что нашептали нам духи, виясь,

с недоступной для нас частотой?

Как оглох, тайных звуков и знаков ловец:

для ключей не находит замков, —

ловит лишь колебанье воздушных колец

завихренья ночных ветерков.

С молоточками среднего уха — надсад:

не для тонкого мира они.

Только прю и куют, и куют, и стучат,

кузнецу с наковальней сродни.

А меж тем — за доступною слуху страной,

прямо здесь, возле сердца и плеч, —

все симфонии космоса, хор неземной,

гул подземный,

древесная речь.

И судьбы шелестящее веретено,

голос крови и пульс нитяной,

зов потомков и предков моления,

но —

Дирижёр к нам повёрнут спиной.

Февраль

1.

Землю вьюга побелила,

закружила, занесла:

то ли небо обвалила,

то ли к небу приросла:

путь прокладывая торный,

даже тьма свой ластик чёрный

вглубь подвала убрала,

обронила у кола.

Не поймёшь: лишь междометья:

«ох», да «ах», да «видит Бог».

Чуть шагнул через порог —

провалился на столетье,

где частушки пишет Блок.

2.

Объясни, какая сила

дрожжи в пафос всей стране

накрошила, замесила.

Ишь, опять заголосила

с бабьим визгом о войне

бездна в белом зипуне:

бунта зуд, стальная жила,

зуб железный, глаз в огне.

То ли голь стучит в ворота

и открытым держит рот,

толстосум ли для чего-то

лезет задом наперёд.

— Хочет он переворота?

Вот ему переворот:

честь бастарда и блудницы,

совесть вора, власть слепца,

ум глупца, разврат черницы,

поученья подлеца,

гордость мытаря, у барда

типуны на языке.

И взрывается петарда

у Керенского в руке.

Кровь на остром каблуке.

3.

Всё покроет этот снег…

Блок ли, лох ли, печенег, –

черт не разобрать и линий.

Даже Чёрный человек

в белом весь, на шапке иней:

демон или имярек?

Морок, морок этот снег.

…Но как только он сойдёт, —

обнажатся дыры, сучья,

клочья, свалки, сделки, крючья,

воровские сходки, слёт

активистов, случки сучьи,

абортариев отход,

норы и ходы барсучьи,

Философский пароход.

Талой вынесет водою

донесенья из чека

о расстреле Колчака;

лихоманку, паранойю

путать и смещать века;

духов звать издалека,

чтоб зарифмовать с собою;

сращивать наверняка

пыл хлыста, и злость изгоя,

и нахрап временщика.

4.

…Я стою, а подо мною

облака и облака,

снег, подземная река.

И пространство свысока

держит время ледяное —

комья мёрзлого песка…

Отпечатки

Лучи пронзают полость мира.

Метель метёт, а мельник — мелет.

По телевизору банкира

любовница вот-вот застрелит.

Потянет сыростью и дымом.

Пахнёт земным душком животным.

И всё невидимое — зримым

покровом обернётся плотным.

Проступит всё, что было скрыто:

сны, интуиции, догадки,

попытки, помыслы, флюиды,

прозрачных духов отпечатки.

Раденья, сговоры и шашни,

юрода лепет бестолковый

и ропот губ позавчерашний

от горечи прошловековой.

…Всё, что прошло насквозь, навылет,

со мной осталось в спальне, в штольне,

как бы волной воздушной вылит

и выплеснут улов невольный.

И я в своём фамильном замке

смотрю, как смерть стрижёт газоны

и как любовь проводит в дамки

под видом слуг свои резоны.

Старое и новое

Мыслям подростка земные покровы тесны:

всё-то он жаждет себе левизны, новизны,

                                                  лиха и лишка.

Мёдом упьётся, и ядом покажется мёд,

шкурку спалит и в чужую себя обернёт,

                                                  или как выпадет фишка.

С чем остаётся он, голенький? От кривизны

мутных хрусталиков — только тревожные сны,

от насыщенья — изжога и злая отрыжка,

да новизны этой деланой мелкий помёт…

Разве что старенький только его и поймёт —

старенький плюшевый мишка.

* * *

Уйти в фольклор, в апокрифы и в сказки,

в экзотику, и всё переиграть,

все перемерить парики и маски,

всё перепробовать, потрогать, перебрать…

И наконец, вернуться восвояси

и, опускаясь медленно на стул,

вдруг стать таким, каким ты в первом классе

вошёл в себя и в бездну заглянул.