Притцкеровская премия: pro et contra. Юрий Комаров
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


ПУБЛИЦИСТИКА



Об авторе | Юрий Тимофеевич Комаров родился в 1940 году в Москве, окончил УДН (1966), получил диплом инженера-строителя и переводчика. Работал в проектных организациях в России и за рубежом. В постсоветский период был заместителем начальника Управления науки и проектных работ в Госстрое РФ. Удостоен звания «Почетный строитель России». Предыдущая публикация в «Знамени» — «Неоправдавшиеся ожидания» (№ 11 за 2017 год).




Юрий Комаров

Притцкеровская премия: pro et contra


Мир устроен просто или, как утверждают физики, очень просто. Мы же, обыватели, никак не можем понять этого, и все из-за того, что ученые все еще не смогли разгадать эту простоту. Нагромождение различных систем, теорий усложняет понятие мироустройства. К примеру, выдающийся британский ученый Джеймс Клерк Максвелл (1831–1879) дописал в уравнения, объясняющие магнитные и электрические явления, одну формулу. Включил в нее один член, описывающий циркуляцию магнитного поля, и система стала понятной. Всем стало ясно, что такое электромагнитное поле и волна. Все укладывается в четыре уравнения, и больше ничего не нужно.

Это к тому, что естественные науки интернациональны в силу универсально­сти их языка и формализации достигнутых результатов при помощи языка цифр и установленных фактов. Поэтому академик М.В. Келдыш говорил: «Есть науки естественные, неестественные и противоестественные». Но как найти общий знаменатель результативности в «неестественных» науках или, тем более, в искусстве? Если национальной науки просто не может быть, то национальное искусство, бесспорно, существует. И здесь встает вопрос о значении международных премий в этих областях деятельности человека, выступающих в роли рейтингового агентства.

В чем смысл международных премий, если не в рейтинговом ранжировании? А уж тем более — какой единицей мерить «вклад» в искусство? Тем не менее, известно, что сами писатели, художники, режиссеры, артисты, архитекторы хотят не просто премий, а международных премий — у многих это вообще превращается в какую-то манию. Разве можно встретить более-менее известного деятеля искусств, не удостоенного какой-либо премии? И дело не только в болезненном тщеславии, без допинга которого почти не бывает творцов. Есть и более важная вещь. Это не только личное достижение — это еще и национальный престиж.


1


В мире тысячи национальных (в Германии — 139 только литературных!), сотни международных литературных и художественных премий. А есть же еще кино, театр, цирк…

В архитектуре премий значительно меньше. Раньше у нас в области искусства и архитектуры были только государственные премии: Сталинская, переименованная в 1956 году в Ленинскую, Государственная премия СССР, премии Совета Министров СССР и Совета Министров РСФСР, Государственная премия РСФСР. А начиная с 2004 года установлены три Государственные премии РФ в области литературы и искусства, но архитекторы такой премии еще не были удостоены. Кроме государственных, за последние годы в России появились национальные архитектурные награды, как правило, учрежденные Союзом архитекторов.

Нобель, как известно, не удостоил архитекторов своей премии, как, впрочем, и другие виды искусств, кроме литературы. Но есть премия Притцкера, носящая в корпоративном сообществе неофициальное название архитектурной Нобелевки, — равная или почти равная шведской награде по престижности. Основателями главного приза в области современного зодчества стали выходцы из Украины — Абрахам Николас Притцкер (1896–1986), сын киевского еврея, эмигрировавшего в 1881 г. в Чикаго, первый успешный бизнесмен в династии Притцкеров. Среди многочисленных успехов Абрахама Николаса — и учреждение его сыновьями Джеем (1922–1999) и Дональдом (1932–1972) в 1957 году всемирной сети отелей высшего класса «Хайятт».

В 1979 году за счет фонда этой сети гостиниц Джей Притцкер основал архитектурную премию. Так что теперь наследникам династии придется продолжать ее холить и лелеять под сенью американского флага. Безусловно, инициатива премии глобального масштаба могла исходить только из США, — будь она из Франции или Италии, такая премия априори носила бы региональный характер, как учрежденная в СССР в противовес Нобелевской премии мира Международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами» (1956–1990), о которой уже позабыли.

Официальное награждение лауреатов Притцкеровской премии происходит, как правило, в конце мая на церемонии, проводимой в значимых с точки зрения архитектуры местах по всему миру: в дворцах и замках, в правительственных учреждениях, галереях и музеях…

Поскольку Притцкеровская премия приравнивается к Нобелевской, многие процедуры награждения ею взяты у Нобелевской премии. Лауреаты получают грант на 100 тысяч долларов (почти в десять раз меньше Нобелевской), формальное свидетельство и — до 1987 года — статуэтку работы Генри Мура (1898–1986), а после его смерти — бронзовую медаль. На одной стороне — название приза, на другой — три извечных принципа римского архитектора Витрувия: «Польза — Прочность — Красота». Все эти награды, конечно, смотрятся скромнее Нобелевской премии: вместо впечатляющего миллиона долларов — сто тысяч, вместо королевской академии — группа приглашенных экспертов, вместо лекции лауреата — бронзовая медаль. Есть архитектурные премии и с большим премиальным фондом: в один и два млн. долларов, но именно подбор членов жюри и соответствующий пиар создали своими присуждениями ее авторитет.

Первая Притцкеровская премия была присуждена, как и положено, американцу, архитектору-патриарху XX века Филиппу Джонсону (1906–2005).

Лауреатами премии за годы ее существования становились архитекторы 19 стран. Сегодня из 39 прошедших награждений Америка имеет 8 притцкеровских лауреатов, Япония — 7, Великобритания и Испания — 4, три лауреата живут в Швейцарии, по две премии получили архитекторы из Бразилии, Германии, Италии, Испании и Португалии. Архитекторы 8 стран — Австралии, Австрии, Дании, Индии, Китая, Мексики, Нидерландов, Норвегии и Чили — удостоились этой награды единожды. Трижды премии вручались двум архитекторам, а в прошлом году — троим, поэтому всего лауреатов премии — сорок пять.

Притцкеровская премия долгое время вручалась именитым архитекторам, карьера которых шла по нарастающей, содержала очевидные woow-эффекты, и эта награда была как бы естественным дополнением к их международной известности. Сложно назвать точную дату начала этого процесса: Гери получил свою премию в 1989-м, Херцог и Де Мерон в 2001-м, Заха Хадид — в 2004-м. И все же первое десятилетие 2000-х было отмечено подъемом интереса к star-архитекторам: несколько фигур попали в поле зрения всего мира, в том числе и людей, совершенно далеких от архитектуры.

И вдруг эта тенденция начала сходить на нет: в 2009 году Притцкеровскую премию присудили Петеру Цумтору, мастеру маленьких швейцарских домиков и больших нюансов.

Дальше — больше: в 2010 году японцы Кадзуо Седзима и Рю Нисадзава получили своего коллективного Притцкера, — тогда премия впервые была вручена команде из двух архитекторов, в 2014 году премию получил Шигеру Бан за буквально бумажную архитектуру, разработанную для разных точек Земли, пострадавших от стихийных бедствий. В 2015-м лауреатом стал Ван Шу — китайский архитектор, который строит свои здания из материалов снесенных зданий. В 2016-м премию получил Алехандро Аравена, и социальная архитектура стала безусловным трендом, который, однако, несколько дискредитировал себя после последней биеннале и нескольких скандалов, связанных со строительством зданий в отдаленных уголках земного шара. И, наконец, в 2017 году премия была присуждена никому не известной каталонской тройке архитекторов из города Олот провинции Жирона, покорившей жюри своими небольшими постройками из ржавого железа и пластика. В этом году премии был удостоен девяностолетний индиец Балкришна Доши, региональный архитектор, работавший в 1950-е годы с Ле Корбюзье и занимавшийся авторским надзором за строительством его сооружений в Чиндигархе и Ахмадабаде (как говорил академик В.Л. Гинзбург, для получения Нобелевской премии нужно жить долго). Как и Аравена, Доши занимался проектированием жилых комплексов для малоимущих. Такой жесткий упор на дешевое социальное строительство не ориентирует архитектурное сообщество на новые свершения в области формотворчества и принижает роль Притцкеровской премии.

Присуждение премии последних лет следует отнести к появлению двух тенденций в мировой архитектуре. Это отход от засилья «star-архитекторов», работа которых все чаще подвергается критике из-за падения качества, с одной стороны, а с другой — интерес к локальной архитектуре как противостояние методам глобализации, проводимым архитекторами-звездами, проектирующими из европейского офиса для всего мирового пространства.

Это что — кризис систем премирования при общем глобальном кризисе или что-то иное?


2


Принято считать, что один из главных постулатов Притцкеровской премии — ее независимость от национальной принадлежности, цвета кожи, вероисповедания и политических убеждений. То есть в полном объеме декларируется приверженность высоким гуманистическим идеалам. Кроме достоинств произведения и заслуг автора, за которые присуждается награда, премия, согласно официальной формулировке, «представляется за комбинацию таких качеств, как талант, видение и приверженность своему труду и инновационный характер архитектурных идей».

Поскольку жюри Притцкеровской премии, как и Нобелевский комитет, существует и работает в рамках западной культуры и цивилизации, более двух третей лауреатов — представители Европы и США. Вся евроатлантическая цивилизация состоит из трех основных субъектов: самый старый — Западная Европа (Евросоюз), более молодой — Восток Европы, собственно Россия — одна или с союзниками и — США, самые молодые, самые агрессивные и все еще доминирующие над ЕС.

Граница между странами Европы, граждане которых удостоились такой премии, проходит на севере от Норвегии и Дании, далее — Германия, Австрия, Швейцария и на юге — Италия. А восточнее этой линии, по версии учредителей, простирается архитектурная пустыня, охватывающая восточную часть Северной Европы, всю Восточную Европу, Россию, Азию вплоть до Тихого океана, за исключением Индии, Китая и Японии.

Действительно, передовая архитектура, как и передовая наука, стоят дорого или очень дорого, и именно экономические факторы четко определяют количество стран, граждане которых имеют перспективу бороться за получение премии. Эту перспективу можно выразить объективно, в цифрах: количество архитекторов в стране, объем капитального строительства, финансирования научных и проектных работ, количество конкурсов, гонорары победителей. Безусловно, качество архитектуры можно демонстрировать только при высоком уровне самого строительства, который, в свою очередь, определяется уровнем качества жизни в стране. Но среди этих определяющих факторов есть ряд других, влияющих на ее получение, таких, как сам процесс номинации, методы оценки кандидатов, предпочтения жюри, интуитивная уверенность в кандидате и его корпоративная известность.

В 2012 году произошло знаменательное событие в архитектурном мире: из этого огромного географического пространства был исключен Китай. В тот год призером Притцкеровской премии стал 48-летний китайский архитектор Вонг Шу (Ван Шу). А в марте 2018 года была исключена Индия. Однако в общем потоке архитектурных событий присуждение премий китайскому и индийскому архитекторам было встречено архитектурной общественностью неоднозначно.

Особняком стоит Япония, сохранившая свои многовековые национальные культурные традиции, во многом опирающиеся на искусство Китая и Кореи, и внедренная в эту систему западного интеграционного процесса благодаря шефству США, замаливающим свои атомные грехи и давшим Японии самую пацифистскую конституцию, с которой теперь решительно борется премьер Синдзо Абэ.


3


Предложения по награждению Притцкеровской премией принимаются от людей из разнообразных областей искусства, науки и техники, у которых есть признанный авторитет и интерес к продвижению высокой архитектуры, можно сказать, на международном уровне. Исполнительная дирекция активно работает с прошлыми лауреатами, архитекторами, академиками, критиками, политиками, в общем, с профессионалами, вовлеченными в обиход культурной деятельности и проявляющими интерес к архитектуре.

Международное жюри премии каждый год меняется, и принято считать, что оно состоит из самых авторитетных архитекторов, архитектурных критиков и бизнесменов, — это и создает ей престиж мирового уровня. В 2018 году в состав жюри ввели еще одну женщину — лауреата Притцкеровской премии Кадзуйо Седзима (Япония, 2010). Остальные члены жюри остались прежние: лауреаты Притцкеровской премии: Ричард Роджерс (Великобритания, 2007), и Ван Шу (КНР, 2012), директор известной международной архитектурной фирмы «EMBT Miralles Tagliabue» архитектор Бенедетта Тальябуэ (Испания), покровитель искусств и архитектуры, бывший председатель жюри Питер Палумбо (Лорд Палумбо из Уолбрук, Великобритания), дипломат и архитектурный критик Андре Корреа-до-Лагу (Бразилия), а также член Верховного суда США Стивен Брейер и индийский стальной магнат Ратан Тата. Членом жюри без права голоса является исполнительный директор премии, архитектор-градостроитель Марта Торн, работающая в Испании. Возглавил жюри Притц­керовский лауреат 2002 года Гленн Меркатт (Австралия).

Попытаемся разложить присуждение Притцкеровской премии на ряд процессов, в результате которых представители стран-победительниц смогли приобрести награды. Охарактеризуем потенциального лауреата на основании уже осуществленных награждений: он должен иметь значительные постройки за границей, желательно получить образование на Западе, безусловно, разговаривать на одном-двух европейских языках, поработать за границей или с заграничными специалистами на родине, принимать участие в международных архитектурных съездах, выставках и прочих тусовках, побывать приглашенным профессором за границей — получить опыт преподавания, иметь 2–3 офиса за рубежом и бюро из 30–40 сотрудников на родине, быть старше 50-ти лет — средний возраст архитекторов-лауреатов близок к общему среднему возрасту всех лауреатов (60 лет). А ведь еще в начале прошлого века известные архитекторы, вошедшие в историю архитектуры, строили не только в своей стране, но даже в одном городе: Шехтель в Москве, Макинтош в Глазго.

Решение и выбор лауреата, несомненно, — политический итог взвешивания нескольких факторов (например, количество известных построек и их социальная и эстетическая значимость, возраст, выигранные конкурсы, предпочтения жюри), а не только «инновационный характер архитектурных идей». Экономические факторы развития страны вместе с проводимой в ней инвестиционной политикой тоже играют немалую, а может, и определяющую роль.


4


Международная премия со времени ее возникновения — один из результативных элементов процесса широкого взаимодействия в различных сферах культурной деятельности человека. Характерно, что при присуждении премии межэтнические, межкультурные и политические различия выступают в качестве доминирующих причин, будучи инструментом идеологического и эмоционального усиления противостояния.

Обычно ее лауреатами становятся архитектурные звезды, чьи имена у всех на слуху, или архитекторы прошлого, дожившие до попадания в премиальный шорт-лист (Нимейер, Утцон и новый лауреат Балкришна Доши). Однако раз в несколько лет в системе происходит своеобразная «перезагрузка» в методике присвоения премии, и жюри обращает свой взор в сторону региональных архитекторов, делая ставку на архитекторов второго и даже третьего эшелона. Поэтому среди лауреатов премии Притцкера достаточно малоизвестных архитекторов.

Вот в 2002 году случилось награждение, никак не соответствующее вышеизложенному. Архитектурного Нобеля получил никому не известный региональный архитектор из Австралии Глен Меркатт, ныне председатель Притцкеровского жюри, основавший в 1969-м собственное архитектурное бюро в Сиднее и, в основном, проектирующий вместе с двумя сыновьями одноэтажные частные дома. Такая переориентация жюри, возможно, вызвала недоумение: неужели все поменялось? Поэтому понятно негодование архитектурного критика Григория Ревзина: «Какой-нибудь русский архитектор, — полагает он, — никому не известный владелец бюро, где работает сам с двумя помощниками, автор малозаметных коттеджей в Подмосковье, вполне может стать обладателем Притцкера».

Ну, это перебор, и беспокойства его совершенно излишни, такого просто не может быть. Русские архитекторы никогда не номинировались на Притцкеровскую премию, и в обозримом будущем лауреатство им не светит. Инстинкты несвободы оказались сильнее: другая история, другая культура, другая цивилизация.

Нужно ли строго спрашивать с лауреатов международных премий? Международный престиж, как правило, может не соответствовать таланту и произведениям отдельного художника. Но в целом он демонстрирует основную направленность развития цивилизации: мировую востребованность определенных трендов культуры, искусства той или иной страны. Что говорить, достичь результатов можно в конкурентной борьбе молодых со старшим поколением, талантов с серостью и в совместной борьбе за заказы. Выпускники отечественных архитектурных вузов должны хорошо знать новые возможности архитектуры и иметь бойцовские качества. Это на сегодняшний день одна из основных задач в корректировке менталитета выпускника высшей школы. Без победы над патернализмом не будет ни малейших шансов преодолеть сложившееся в стране жесткое давление девелоперов, предпочитающих квадратные метры объектов капитального строительства вместо повышения качества зданий, сооружений, дизайна.


5


С Западом у России всегда были напряженные отношения. И это несмотря на то, что во главе нашего государства всегда стояли люди, воспитанные на христианской вере и европейской культуре. Россия, по сути, — исторически европейская страна. Об этом свидетельствует и доминирующее вероисповедание, и торговый путь «из варяг в греки», и положение женщины в обществе… Ну, просто мы на окраине, на обочине, и Запад не хочет нас принимать за «своих». Но в российской элите всегда было и, вероятно, будет распространено подобострастное отношение к Западу и самоуничижительное к своей стране и своему народу. Так было и в XVIII веке, так остается и в XXI.

Архитектура — и как наука, и как практика — пришла к нам в Россию с Запада, отсюда непреодоленный провинциализм. В этой связи можно говорить о вторичности русской архитектуры или ее производной от функции мировой архитектуры. Из математики нам известно, что производная положительна на промежутках, когда функция возрастает, и отрицательна — когда функция убывает. Но при отсутствии мирового языка существует мировая культура и «геополитика культуры». Лучше всего это прослеживается в исторических традициях. Если бы не современный мировой тренд цивилизационного развития, мы, возможно, до сих пор гордились бы избой и строили пятистенки.

Что же касается восприятия архитектуры у нас, то это особая статья. Спросите среднего обывателя, каких современных отечественных или зарубежных архитекторов он знает, и мы в лучшем случае услышим имена Щусева (умершего в 1949 году) и Корбюзье (умершего в 1965-м). Просто наши граждане не заморачивают себя такими проблемами. Их больше волнуют квадратные метры, сроки сдачи в эксплуатацию этих метров или, не дай Бог, возможность оказаться обманутым дольщиком. Государство экономически слабо, и потому девелоперы могут строить где хотят и что хотят. Когда заказчика волнует проблема выжать из постройки максимум квадратных метров, а средств на что-то приличное у него нет, то он, конечно, не идет к более-менее известному архитектору. Здесь нужно все делать дешево, быстро, просто и без амбиций. Таких проектов — четыре пятых общего числа, а то и больше. Разглядывая такую постройку, хочется говорить больше о квадратных метрах, степени влиятельности застройщика, отсутствии вкуса и его жадности, чем о фасадах.

Спросите любого жителя, проходящего в Москве по какому-нибудь Митину или Чертанову, вокруг него архитектура или что? Он вам обязательно скажет: «Нет, у нас замечательный зеленый район, такой прекрасный бульвар, у нас современные детские площадки. А если нужна какая-то архитектура — мы поедем на Тверскую, на Моховую, в Кремль, в конце концов, вот там и посмотрим архитектуру». Он будет смеяться над нашим вопросом. Да не нужна нам здесь архитектура — она там, в центре. Он представляет, что живет в очень хорошей, почти загородной среде и за это ценит свой район и свои квадратные метры. Отсюда у него невольно отрицательная оценка архитектуры своего района.

Поэтому и о Джее Притцкере, о его архитектурной премии и о ее лауреатах в России мало кто знает — даже в среде архитекторов и преподавателей архитектурных вузов. Да и о самой премии в России заговорили только с тех пор, как стало известно, что ее будут вручать в Санкт-Петербурге, в Эрмитажном театре. Это обстоя­тельство заинтересовало публику больше, чем имя самого лауреата — Захи Хадид.

Поскольку из всех видов искусства архитектура — самая дорогостоящая, требующая больших капиталовложений, она столь наглядно и очевидно демонстрирует состояние и настроение общества.

В условиях тоталитарного общества все архитектурные решения замыкались на возможностях стройиндустрии, которая имела свой набор методов и технологий строительного производства через номенклатуру типовых изделий и конструкций. Назвать хрущевские пятиэтажки архитектурными сооружениями язык не поднимается — здесь все по Корбюзье: «машина для жилья». Серии пятиэтажных жилых домов, с которыми по-кавалерийски решили бороться руководители столицы и государства, — абсолютно инженерные сооружения с минимальным привлечением архитектора. Безусловно, типовое проектирование значительно снижало стоимость капитальных затрат и не требовало большого количества архитекторов и проектировщиков. При ведении единой технической политики почти исключалось внесение в проект индивидуальных элементов, резко отличающихся от утвержденного перечня. Ведь в эпоху «панели» не зря существовала речевка: «Ругаться мама не велит, не говорите “монолит”».


6


Любому отечественному архитектору, готовому побороться за Притцкеровскую премию, необходимо сначала заручиться поддержкой авторитетных экспертов, которые предлагают для рассмотрения жюри наиболее достойные, на их взгляд, кандидатуры. Между тем, в мире почти ничего не известно о том, кто и что нынче строит на постсоветском пространстве. Этот мир и раньше не интересовала архитектурная жизнь России в ее советскую пору, его не интересовал бы и авангард, если бы там не было Константина Мельникова. Стоит ли удивляться, что за все годы существования Притцкеровской премии среди претендентов на нее ни один архитектор из бывшего СССР ни разу даже не фигурировал? Да и в жюри никогда не было русских архитекторов.

Архитектура — это серьезное ремесло, особенно исходя из нашей ментально­сти: офис, сотрудники, заказы и в то же время близость к мэру и его челяди, дружба с главным архитектором и другими влиятельными особами города. Поэтому явление Мельникова — сплошное донкихотство.

Введение санкций ЕС и США, сопровождающееся сокращением отечественных и прекращением иностранных инвестиций, вместе с вступлением России в ВТО и явной тенденцией на привлечение иностранных архитекторов могут значительно сузить рынок отечественных проектных услуг за счет преференций иностранным специалистам. Этому будут способствовать внедрение еврокодов и получение ино­странными конкурентами дополнительных бонусов, если их проекты повторного применения будут освобождены от требования соблюдать национальные строительные стандарты, а фактическая отмена национальных стандартов несет угрозу потери культурной самоидентификации, неотъемлемой частью которой является национальная архитектура. В таких условиях будет практически невозможным вырастить кандидата на Притцкеровскую премию.

Исполнительному директору премии Марте Торн при каждом ее визите в Россию задают один и тот же вопрос: почему русские архитекторы до сих пор ее не получили? И она каждый раз уходит от ответа: то премия молодая и у русских есть шанс со временем ее получить, то это не Олимпийские игры и у жюри нет географического принципа в определении лауреатов, то Россия переживает эпоху больших перемен и проекты российских архитекторов очень интересны, а в итоге — «у России и русской архитектуры очень интересное будущее».

Запад не признает Россию партнером и в обозримом будущем не признает. По сути, нас принуждают сменить свою культурно-цивилизационную идентичность. Да и над российским руководством довлеет не только унаследованный от холодной войны антиамериканизм, но и опыт политики последних 25 лет, считающейся несправедливой и даже вероломной. Но и Восток, в свою очередь, не считает Россию своей в силу ее ухода от корней и чрезмерной вестернизации.


7


Созданная в СССР уже к 1930 году система проектирования в виде государственных проектных институтов исключала какие бы то ни было неожиданности, креативные сдвиги и свободное проявление личного творчества. Никакого персонального авторского права, коллективное авторство при коллективной безответственности ввиду отсутствия какой-либо конкуренции. Плановая система не только расставила архитекторов по ведомствам и отраслям экономики и промышленности, но и повлекла массовое внедрение типовых проектов и деталей. Любые решения — архитектурные, технические, социальные, кадровые — подлежали утверждению в ведомственных инстанциях. Любая попытка внести в проект некий индивидуальный элемент проходила систему утверждений и даже если частично удавалась, автоматически превращалась в типовое решение. При этом строительная промышленность имела свои типовые методы строительства и номенклатуру изделий, почти не поддававшиеся изменениям.

Ветер перемен, вызванных смертью Сталина, остановил строительство помпезных зданий. К 1960-м годам сталинский ампир закончился, хотя, по сути, теории сталинской архитектуры никогда в действительности не существовало. И когда в 1954 году Хрущев начал крушить сталинский стиль, оказалось, что он сражается с ветряными мельницами: нормативно и документально держаться, опираться и спорить ему было не за что, не на что и не с чем. Но напуганная культом личности архитектура жила хрущевским постановлением об излишествах, — наследие конструктивизма воспринималось на ура. И сегодня либеральная архитектурная критика считает его единственным брендом России в области архитектуры. Влиятельная часть западных и отечественных архитекторов и искусствоведов хочет видеть лицо русской архитектуры исключительно в конструктивистском ключе конца 20-х — начала 30-х годов прошлого века. Именно такая архитектура той поры считалась самой передовой и революционной. А СИАМ (Международный конгресс современной архитектуры) даже ввел санкции против СССР из-за признания проекта Бориса Иофана в качестве основного для дальнейшей разработки документации на строительство Дворца Советов. Корбюзье и его соратники по революционной архитектуре восприняли такое решение как предательство передового развития архитектуры социалистической России и отказались проводить очередной, четвертый конгресс современной архитектуры в Москве.


8


Количество архитекторов на душу населения в России в 13 раз меньше, чем в Германии, — в Германии на 100 тысяч жителей приходится 132 архитектора, а в России — 10. Во времена Советского Союза это было нормально, потому что строили по типовым проектам. Сейчас это совершенно ненормальная ситуация. Если архитекторов мало, значит, мало конкуренции. Почти монополизм. При плановом хозяйстве проведение конкурсов противоречит самой системе. Отсюда — проблема качества. При этом расценки архитекторов в России даже сейчас, в условиях кризиса, очень высоки: некоторые девелоперы говорят, что им уже выгоднее пригласить европейского архитектора, чем русского.

Советским архитекторам времен «оттепели» казалось, что наконец пришли новые технологии, материалы, и мы сегодня вновь начнем творить шедевры, как в 1920-е, и нас полюбят на Западе. Однако обеспечить высокие технологии на уровне изысканной технологичности Мис ван дер Роэ советская строительная база не могла. Нам была гораздо понятнее грубоватая брутальность Ле Корбюзье, но на рынке она уже не востребована.

Современная московская архитектура — это, безусловно, архитектура времен неолиберализма. Она больше про деньги, нежели про эстетику. Взять, например, «Москва-Сити». О какой масштабности или каких пропорциях небоскребов можно говорить? Прибавить еще 20 этажей, срезать 10 этажей — это мало что изменило бы в его эстетике — будет такое же безобразие. «Осклизлая гладь стекла» (выражение Константина Мельникова), легкость, качество отделки — вот критерии оценки модернистских зданий. Как говорит Михаил Филиппов, признанный лидер неоклассического направления в российской архитектуре: «Никому в голову не придет восстанавливать или реставрировать модернистские здания в отличие от классических. Модернистская архитектура одноразовая». Ведь никто не собирался воссоздавать башни-близнецы Ямасаки в Нью-Йорке, хотя бы для возвеличивания американской мощи. Вместо поверженных башен создан мемориал.

В условиях глобализации должна бы проявляться тяга к региональному принципу формирования архитектуры. Яркий пример — японская архитектура, где все больше заметно уважение к национальным архитектурным традициям. У нас же все наоборот — мы стремимся догонять западную архитектуру при традиционно низком качестве построек. Верен ли выбранный путь?

Строительство в России в силу ее расположения сопровождается совокупно­стью двух важных факторов, определяющих суть архитектуры: у нас неблагоприятный, сложный климат и исторически плохое качество строительства. Мы живем в самой холодной стране мира, поэтому жилье у нас будет оставаться самым дорогим даже при рациональном потреблении энергии и полном исключении ее бессмысленного расхода. Подчеркну, что обеспечение жильем граждан с невысоким уровнем дохода сейчас — один из самых острых вопросов, от которого во многом зависит доверие людей к власти.

Освободившись от аксессуаров Советского Союза в виде Прибалтики, Украины, Закавказья и Средней Азии, Россия все еще остается самодостаточной империей, сохранив наряду с огромной территорией и некомфортные климатические условия обитания. Наличие ядерных видов вооружения, созданных в СССР, и значительные запасы углеводородов, которых в мире недостаточно, а главное, их не хватает в высокоразвитых странах, могли ввести Россию в число современных мировых держав. Но это требует поддержания определенных экономических показателей и культурных достижений на достаточно высоком, даже мировом уровне при проявлении лояльности к установленному миропорядку, поддерживаемому этими странами. Однако все это не гарантирует возможности интеграции такой лояльной страны в мировую культуру и отношения к ней как к равной.

В России архитектура никогда не была национальным достоянием или предметом поклонения, как, например, в Италии. Это вам не попса, и архитекторы никогда не были нашими национальными звездами, как сегодня во Франции Жан Нувель, в Англии — Норман Фостер, в Голландии — Рэм Колхас, в США — Фрэнк Гири. Все это, заметьте, развитые страны. Даже в XVIII–ХIХ веках, когда у России появились собственные архитекторы, их не особенно жаловали на родине, а чаще приглашали иностранцев — итальянцев, немцев.

Одна из проблем русской архитектуры сегодня состоит в слабой интеграции в мировой процесс. Наши архитекторы не включены в мировой архитектурный оборот, поэтому никто из них не может претендовать на статус мировой звезды.

За границей из наших архитекторов ассимилировались единицы. В основном это выходцы с периферии, получившие архитектурное образование в Москве: они мобильны, более закаленные и цепкие, без особых амбиций (москвичи — с амбициями и сибариты). Их задача — обеспечить комфортную жизнь себе и своим детям, особого желания да и возможностей ассимилироваться, исключительно по мере производственной необходимости, в культурной и профессиональной жизни корпоративного сообщества страны пребывания у них нет. Как правило, хорошим знанием иностранных языков мы не обладаем, а чтобы врасти даже в корпоративное сообщество, нужно посещать различные тусовки, внедриться в которые очень непросто. В то время, как в Россию табунами приглашают западных архитекторов, русских архитекторов почему-то никто не зовет ни в Лондон, ни в Париж, и это при той архитектурной школе, которой мы неустанно гордимся.


9


Многие внутренние факторы, объясняющие отсутствие Притцкеровской премии у русских архитекторов, с точки зрения социологии можно рассмотреть как замк­нутый круг: недостаточное по западным меркам пообъектное финансирование строительства невольно востребовало импортозамещение при отсутствии новейших технологий в строительстве, периферийный язык, не вызывающий желания знакомиться с национальными архитектурными изданиями, ведет к потере интереса к такой региональной архитектуре, что, в свою очередь, отражается в малом количест­ве номинационных писем, если они еще были, исполнительному директору Притцкеровской премии и, как результат, приводит, выражаясь политкорректно, к самокритичности (а попросту говоря, к зависти) и потере самоуважения. Возможно, все перечисленное не относится к большинству стран-лауреатов, но к возможным русским номинантам — в полном объеме.

К внешним факторам можно отнести такие явления, как:

• семидесятилетнее развитие в специфических условиях, отвергаемых западной цивилизацией. Информационная блокада и вследствие ее — малая известность, а чаще — неизвестность русских зодчих, построек которых не только не видели, но не встречали и самих авторов на международных корпоративных мероприятиях. Да и мероприятий не так много: будучи членом Международного союза архитекторов, СССР лишь единожды — в 1958-м — провел в Москве V конгресс МСА;

• периферийный статус русского языка. В архитектуре — узкое информационное поле: малое количество архитектурных журналов, которых иностранные коллеги не читают и в результате не могут, да и не хотят оценивать вклад русскоязычных архитекторов;

• отсутствие русских лауреатов в международных премиях и микроскопическое количество, если не полное отсутствие, номинационных писем с предложениями о награждении русских архитекторов;

• политические факторы и западная идеология, которая считает, что архитектура может развиваться свободно только в определенных политических системах и экономических условиях.

Таким образом, неудивительно, что доверие членам жюри чаще внушают американские или европейские кандидаты, потому что США и Евросоюз имеют богатые развитые экономики и могут выделять больше денег на строительство, на формирование новых технологий, отличающихся высоким качеством. Более того, достижения талантливых архитекторов «видны» всему миру, так как их произведения публикуются в англоязычных и других европейских журналах, а сами архитекторы часто участвуют в различных международных конференциях и съездах, а Госстрой РФ в 1990-е с трудом наскребает 7000 долларов на ежегодный членский взнос в МСА.

Характерно проявление этих изменений в деятельности профессиональных организаций. Сравните деятельность СИАМ — Международного конгресса современной архитектуры — до Второй мировой войны и деятельность Международного союза архитекторов 1970-х годов. СИАМ позиционировал себя как институт радикальной трансформации мира. МСА — рядовая бюрократическая структура с текущим планированием мероприятий, устройством выставок, конкурсов и стипендий, с очередными съездами и выездными совещаниями, в которых важнее всего — как и в любой бюрократической организации — бесконфликтное сосуществование всех со всеми.


10


Попытаемся объяснить, почему мы не можем сдвинуться с квадратных метров к высокой архитектуре, даже если бы нам этого захотелось.

Мы часто возмущаемся, что не можем внедрить различные инструменты, способствующие повышению уровня жизни, организации и производительности труда, качества работ и услуг. Абрахам Маслоу полвека назад сформулировал иерархическую пирамиду потребностей, основанием которой служит перечень базовых нужд. Вершина ее — потребности самоактуализации, которыми, по мнению Маслоу, человек обладает на генетическом уровне. Понятно, что максимальное раскрытие своих способностей — наивысшая его потребность. Но основное условие проявления этих способностей — удовлетворение всех нижележащих в этой иерархии потребностей. То есть, прогрессивное развитие человека, его высшая природа, опирается на его низшую природу, по сути — на его физиологию.

Насколько же был прав вице-президент Союза архитекторов России Александр Скокан, когда говорил: «Хорошая архитектура нашему обществу совершенно не нужна. Как сказал один мой клиент, у нас проблема качества встанет через пятьдесят лет, тогда архитектора будут звать, чтобы хорошо построить». Получается, еще пятьдесят лет архитектору в этой стране делать нечего?




Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru