НАБЛЮДАТЕЛЬ

camera lucida

Внутри и снаружи

Кантемир Балагов. Теснота (2017).

Время сгущается и требует ежесекундной точности. Даты становятся важны, поскольку невозможно вырваться из контекста действительности.

Пишу этот текст 30 марта 2018 года, когда весь мир скорбит по погибшим в Кемерово, заживо сгоревшим в торговом центре. Множество детей, мужчин и женщин оказались запертыми в кинотеатре, где они задохнулись и сгорели. Мне нужно рассказать о «Тесноте», ставшей одним из кинематографических открытий прошлого года, но теперь этот фильм кажется страшной присказкой к случившемуся. Теснота — метафора неизбежного и безвыходного. Теснота — ограничение не только материального, но и сознательного. Те, кто закрыл двери кинозала, выключил сигнализацию, мыслили в каких-то узких, непонятных, необъяснимых для нормального человека рамках, в которые невозможно протиснуться осмысленному сознанию. Духовная и нравственная узость как теснота внутренняя оборачивается теснотой внешнего. Окажутся ли виновные в тесном тюремном помещении? Почувствуют ли эту всеобъемлющую тесноту? Мы все, ставшие свидетелями этих чудовищных событий, ощущаем себя жертвами, потерпевшими, но и задаемся вопросом: нет ли нашей вины в повсеместном сужении пространства, в этой обволакивающей глухоте и слепоте?

Мы говорим о пассивном приятии насилия реже, чем об активном насилии. Хорошо, что хоть об активном начали говорить. Говорим о заботе, государственном благе, безопасности и даже любви, не подразумевая насилие, которое внутри любого из этих понятий — сидит в сердцевине, как червяк в яблоке, караулит каждого зазевавшегося. Забота о слабом часто требует принуждения. Всякое принуждение иногда переходит в насилие. Насилие чаще всего приводит к смерти. Люди враждуют, зверствуют, убивают друг друга по надуманным причинам, ставя условности превыше самой жизни.

Именно к таким мыслям приводит фильм дебютанта, выпускника мастерской Александра Сокурова, двадцатишестилетнего Кантемира Балагова. Действие его картины происходит в конце девяностых, когда были популярны видеокассеты с мешаниной из песен Тани Булановой, хитов мусульманских бардов-экстремистов, хроник чеченской войны, запечатлевших жестокие убийства. Герои фильма живут в стороне от этих событий, но оказываются втянутыми в чужую игру, чьи правила им приходится принимать. Кино и начинается как исповедь кабардинского парня, свидетеля раскрывающейся истории, где в центре повествования еврейская семья, живущая в Нальчике, — само по себе большое поле для сценарных ходов. Но сюжет замешан не на противостоянии еврейской и кавказской традиции, хотя и без этого мотива не обошлось. Отец семейства и старшая дочь Илана работают в собственном автосервисе. Мать торгует, а младший ребенок, сын, собирается жениться на девушке из их семейного круга. Затевается помолвка, с которой молодые уходят, но домой не возвращаются. Их берут в заложники и требуют большой выкуп. Перед семьей и всей еврейской общиной встает вопрос: как добыть недостающую сумму и стоит ли жертвовать своей устроенной жизнью ради близкого?

Тиски этих обстоятельств сопоставимы с теснотой помещений, в которые режиссер нарочно помещает героев. Легкая клаустрофобия передается и с помощью выбора способа съемки, и подбором площадки, и самой мизансценой. Весь фильм главная героиня, Илана, вынуждена протискиваться между предметами и людьми. Лента и начинается с кадров, где она сидит в смотровой яме и, будучи автомехаником (редкое занятие для девушки), копается в ходовой. То героиня вылезет из-под машины, то в проем окна, откуда сбегает к своему парню-кабардинцу, то пытается прошмыгнуть между людьми или пройти между плотно наставленной мебелью. Даже заниматься сексом приходится в забитом мебелью коридоре, где все падает и рушится на головы любовников — метафоры очевидны. Девушка старается сохранить свою личную жизнь, маневрируя между обстоятельствами, которые сужаются вокруг нее плотным кольцом, оставляя все меньше выбора.

Илана все время пытается занять место брата. Она по сути и есть брат, мужчина — твердая, целеустремленная, именно она помогает отцу в автосервисе и даже едет выкупать младшего. Девушка то обожает брата, то ненавидит. Даже очевидная любовь в этом фильме кажется наказанием или даже предательством, колеблясь от животной маниакальной привязанности до полного равнодушия. Привязанность брата и сестры иной раз обретает нездоровые формы, намекая на тонкую грань родственных чувств и межполовых отношений. Их любовь замешана на соперничестве. Илана мечтает, как родители кинутся ее баловать, если брат не вернется живым. Она ревнует их, обвиняет в том, что «все всегда крутится вокруг него», то сбегает от их воли, то подчиняется как рабыня. Как бы ни была свободолюбива героиня, она все-таки жерт­вует всем и идет за любовью родных, которой всегда мало и которая, в сущности, подавляет ее личность.

«Теснота» Балагова рассказывает о сложности выбора между любовью и порабощением, о неизбежном навязывании воли любящих родителей, о невозможности свободы даже в идеальной семье, где любовь часто предполагает предательство если не семейных ценностей, то самого себя. Причем никакого педалирования этих тем в картине нет. Страшный по сути сюжет мог бы потянуть на триллер или яркую драму, а мы получили очень спокойное, местами затянутое кино, еще и замедляющееся в прогрессии. Но это работает на сюжет: приводит происходящее на экране в рамки привычной и удобоваримой действительности — насилие становится обыденным. Зрителя затягивает этот скрипящий, тормозящий барабан, и даже резкие сцены и недочеты в игре не отменяют вспыхивающего ощущения присутствия.

Героиня сбегает от родителей к возлюбленному, в компанию его друзей-кабардинцев, которые и не представляют, что рядом с ними еврейка. Там они смотрят видеокассету с казнью русских военнослужащих. Балагов прибегает к шоковой терапии. Он берет документальные кадры убийств и использует их в своей картине, чтобы максимально приблизить зрителя к происходящему. Мы наблюдаем чье-то реальное, чудовищное прошлое, в котором одни люди играют с другими, будто хищники с жертвой, валяют их по траве и смеются, не обращая внимания на крики, на мольбы о пощаде. Играют как животные, а потом режут горло своим жертвам, забивают как скот. В этот момент рамки между художественным изображением на экране, фильмом Балагова, хрониками войны — документальными съемками и зрительским ощущением стираются. Происходит временной и психологический сдвиг: внешнее и внутреннее на вдвое помноженном экране меняется местами с реальной жизнью.

Эти страшные кадры будоражат пьяную и обкуренную компанию. Возникает спор о возможности таких казней, в котором Илана кидается пластиковой бутылкой, потому что говорить бесполезно, потому что невозможно объяснить ценность человеческой жизни, если перед тобой животное. Религия выступает здесь аналогом любви, угнетающей волю возлюбленных детей, любви подавляющей и уничтожающей. Религиозные войны как апофеоз такой любви убивают не только объектов, но и субъектов «религиозного чувства». Чем оборачивается искусственно навязанная ненависть для ее носителя? К чему приводит бездействие и принятие насилия для толпы наблюдателей?

Фильм не дает очевидных, однозначных ответов, а подразумевает их как сами собой разумеющиеся изначально, и этот тонкий акцент — несомненное достоинство Балагова. Но игра актеров выглядит несколько театрально. Натянутость видится и в построении диалогов, в разговорной речи. Реакции прямолинейны, как в комиксе. Есть и однозначно комические персонажи, такие как раввин, похожий одновременно и на крошку Цахеса, и на Голлума из «Властелина Колец», и на шарж на президента огромной страны. Однозначно очерченные герои — родители, брат, знакомые, будто выведенные одной краской, соседствуют с дерзкой и живой игрой исполнительницы главной роли Дарьи Жовнер, и от этого разница еще заметнее. То ли сценарий был недостаточно скрупулезно прописан, то ли актеры выбраны неверно, то ли режиссер слишком спешил. Такие слабости простительны отважному дебютанту, но мешают заглянуть в окно художественной реальности в полной мере. Однако эти оговорки не помешали фильму стать широко известным и покорить Канны, получив приз Международной федерации кинопрессы ФИПРЕССИ. Есть ощущение, что картина сделана несколько «на вынос» и рассчитана не на российского зрителя, знакомого с характерами и с действительностью девяностых несколько ближе, а значит, требующего большей достоверности в мелочах. В любом случае, «Теснота» — интересный дебют ученика мастера, Александра Сокурова, на который стоит обратить внимание, а затем с интересом следить за работами молодого режиссера.

Елена Дорогавцева