НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

В ожидании восходящего солнца

Александр Чанцев. Желтый Ангус: сборник рассказов. — М.: АrsisBooks, 2018.

Александра Чанцева не нужно представлять любителю современной словесности. Если бы мне захотелось большой порции пафоса, сказала бы «это наш Чарльз Лэм». Однако про Лэма промолчу, а эссеистика и сюжетная проза Чанцева действительно выделяются на фоне даже талантливых и бойких произведений, о более низком уровне говорить не стоит. «Желтый Ангус» по счету седьмая книга автора, число завораживающее.

Эссеистику любят читать все, но мало кто умеет ее делать. Нужно обладать особенным, даже несколько болезненным поэтическим чувством, чтобы здоровое красивое тело стихотворения преобразилось в эссе, отечное или худосочное, но с уникальным голосом и взглядом. Эссеистика гораздо ближе к поэзии, чем небольшая сюжетная новелла. Чанцев отлично показывает, чем она ближе, и почему, — особенно во второй части книги. Собственно «Гумусовый горизонт» и «Пыльца мертвых» представляют собой нечто близкое к большим стихотворениям, даже небольшим поэмам. Это затрудняет выбор законченной цитаты, нарушает целостное восприятие текста: его мелодии и структуры. Однако рискну выбрать фрагмент:

«Много близких к святости — дети, старики, собаки. Но смерть к ней ближе всего.

Ребенком ты хочешь стать взрослым. Взрослым — вернуться в детство. Человек утверждается только на разломе.

Дам тебе власть над миром. Невозможно. Она только у детей. А у них отнимет мир, забирает.

Симки обрезают, будто зубы рвут».

Книга влетает, как серебряная пыль в легкие, как глоток неожиданного питья, но лучше не торопиться. «Желтого Ангуса» нужно читать медленно и вдумчиво. Он массивен и полон сил. Он привлекает, и отталкивает, и вызывает ассоциации почти карнавальные.

Вот минимум сведений, что же такое «ангус». Это особенная порода скота (например, «черный ангус»), мясо которого особенно ценится и называется «мраморным». Ангус — мужское имя ирландского или шотландского происхождения (Ангус Янг, лидер AC/DC), например. Но Чанцев не раскроет читателю секрет слова «ангус». Нужно принять это слово как подарок — странное, пугающее и забавное одновременно.

Очарованность Азией — современной, со спешно развивающимися технологиями и вместе деревенски-консервативной — проступает в каждом рассказе.

«Пожалуйста — на дно сковородки выкладывается фольга, накаливается, на минуту креветка, с бока на бок, только соль и перец, и все. Но хрен оно у вас получится — я пробовал потом, только подгорело. Очередная корейская тайна — нам так не готовить.»

Для контраста с Азией автор переносит действие то на границу Мексики («Мария и снег»), то в некую страну, определить которую невозможно. Образ Азии женственный — Чио Чио Сан, превратившаяся в кореянку Хен. Он сливается с образом студентки Масако-тян — нежный и гневный, решительный и кроткий, увлекает, уводит в преисподнюю с цикадами своей сладкой песней. Это чудо происходит среди банок с пивом, караоке и цифровых наваждений. Япония Чанцева не только безоглядно кутит и снимает кино с участием белых студентов. Она раскрывает объятия почти сакрального средневекового торжества, в котором желанен каждый.

Аннотация сообщает, что сборник состоит из двух частей, не похожих друг на друга. Часть первая — «Время цикад», шесть рассказов, склеена, как слюной шелкопряда, персонажами: возлюбленная рассказчика Хен, его соседи Тони и Мари, американец Йэн, — и скреплена общим местом действия. «Мария и снег», «М & M», «Магазин» — три рассказа, то есть половина части, — уютно себя чувствуют в этой шелковой среде, хотя герои и места действия здесь подчеркнуто другие. Возникает знак пути, черное в белом и белое в черном.

Центральный рассказ — «Поющее дерево» — раскрывает название всей части, да и книги тоже — следование основному инстинкту, любви и умиранию, сплетенных до неразделимости.

«Она неожиданно вспомнила, — это было одним из тех воспоминаний, что кажутся напрочь забытыми, но посещают человека по многу раз в жизни — как в детстве, засыпая под такие же перепевы насекомых, она вдруг захотела выяснить, как выглядят цикады. Наутро, подойдя к поющему дереву перед своим окном, она с удивлением обнаружила лишь странные сероватые кучки потрескавшейся кожи. Все цикады умерли с концом сезона, объяснила ей окатян-мама, и души из их тел унеслись в бесконечно прекрасную Чистую Землю Амитабхи. “Когда мы умрем, мы будем там вместе с ними, как сейчас наш дедушка”, продолжила мама.»

Вторая часть, «Гумусовый горизонт», — эссеистика. Парадоксальная, провокативная, строгая и сентиментальная. Это подлинное наслаждение чтением, вплоть до превращающихся в маленькие поэмы зарисовок окружающего мира.

«Гумусовый горизонт» создан из тонких и острых глубоких вещей. Вот история женщины, кормящей собаку, которых рассказчик наблюдает из окна, ощущая свою с ними вселенскую связанность. Вот состояние человека, много перемещающегося по разным странам, а когда возвращается домой, это уже не совсем дом, это комната воспоминаний, и жизнь становится чем-то почти посторонним. Вот криминальное клубное происшествие, раскрывающее судьбу маленького человека, вот бессонница после длительного перелета, а с ней нахлынули видения школьных дней, проснувшиеся на фоне преображенной столицы.

Тенями на стенах историй второй части, в захлебывающихся строчках «Пыльцы мертвых» и «Гумусового горизонта», мерцает Азия. Снова Азия, ставшая почти родной и все равно абсолютно непознаваемая.

Полагаю, рецензенты еще напишут о «другой Японии» Александра Чанцева. Она в книге, конечно, есть, и крупным планом. Это Япония, безоглядно пьющая в барах, как Великобритания, разрываемая между чистой влюбленностью и моментальной похотью, между супертехнологиями и принципиальным отказом от технологий. Это смешная, как бывает смешной любимая женщина, и величественная в своей постоянности страна, невероятно притягательная и эстетичная даже в своем «ангусе».

Тень солнечного лица Японии возникает и на детских московских страницах, и на льющемся, как вода из незакрытого крана, предутреннем бреде. Думаю, секретное название этой замечательной книги — «В ожидании солнца».

Наталия Черных