НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

И все-таки не афедрон

Александра Николаенко. Убить Бобрыкина: история одного убийства. — М.: НП ЦСЛ «Русский Гулливер», 2017.

В 2017 году у «Русского Букера» появился новый попечитель — кинокомпания «Фетисов Иллюзион», что для каждого означало одно: в премии грядут перемены, — и они наступили. Жюри премии отступило от общей тенденции развития российской литературы, увлекшейся пассеизмом, мемуарами и биографиями, и присудило главный приз писательнице Александре Николаенко за ее дебютный роман. Конечно, перемены наступили, но ожидаемого эффекта не произвели. Лев Оборин в своей заметке на портале «Горький» сформулировал общее мнение о романе Николаенко: «В отличие от жюри, критики, привыкшие к тому, что «Русский Букер» — легкая мишень, не нашли в романе гениальности и принялись рассуждать о том, что миру явлен “новый афедрон… кредит доверия премии исчерпан окончательно”». Но неужели все настолько плохо?

В основе романа — жизнь и переживания Шишина. Он страстно влюблен в свою замужнюю соседку Танюшу и мечтает лишь о том, чтобы убить ее статного и благополучного мужа Бобрыкина и уехать с ней в прекрасную Австралию.

Действие происходит в наше время, поэтому автору не нужно тратить силы на создание «атмосферы». К тому же в повествовании задействовано очень мало персонажей — все это в совокупности дает писателю простор для детальной проработки их внутреннего мира. Однако Николаенко не стала углубляться в психологию, заменив глубокий анализ чувств недосказанностью многочисленных реминисценций.

Очень многое Николаенко взяла из петербургской повести Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего»: и жалкую, «собачью» внешность главного героя, и его аскетичный, одинокий образ жизни, и безнадежную влюбленность в несоизмеримо прекрасную и благородную девушку, и сюжетообразующую важность переписки, и рыцарский, «донкихотский» мотив в фантомных фантазиях героя, и, конечно, сумашествие, уничтожающее чувство времени.

Чего не хватило у Гоголя, она взяла у «Двойника» Достоевского. К этому относится, прежде всего, наличие идеи-фикс (Голядкин постоянно говорит, что он честный и благородный человек, а не интриган, а Шишин — что нужно убить Бобрыкина), — в обоих произведениях она символизируется петлей, которую герои сами завязывают вокруг своей шеи. Затем — образ ветра как символ помешательства и мысль о том, что внутренний раскол — предвестник скорой смерти. Важное сходство — и мотив живого мертвеца: Голядкин после каждого унижения чувствует себя убитым, а у Николаенко этот мотив перерастает в полноценную маску, Шишин действительно рисуется живым мертвецом с языческими и немного дьявольскими оттенками. Стоит также сказать, что одно парадоксальное письмо от Клары к Голядкину с признанием в любви и с просьбой расстроить свадьбу в романе Николаенко перерастает в целую интимную переписку, которая больше похожа на личный дневник Шишина: уж очень они откровенны и наполнены деталями, которые может помнить лишь человек, одержимый прошлым.

А чего не хватило у классиков XIX века, то взято у классиков XX века, а именно в «Школе для дураков». Во-первых, в романе Саши Соколова также идет речь о психически больном юноше: у него раздвоение личности, и также не показано никакого развития болезни. У Николаенко все так же, только у нее альтер эго Шишина больше похоже на маски, на фильтры для фотографий, чем на полноценные личности. Во-вторых, у Саши Соколова тоже фигурирует образ ветра, но у него он расширяется от знака сумасшествия до символа вечности и судьбы, неизбежного; Николаенко же не отдает однозначного предпочтения одной из трактовок. В-третьих, герой Соколова теряет память, увидев нечто прекрасное. Это вполне подходит для Шишина, но в таком случае можно предположить, что он придумал практически все, кроме Танюши, — Николаенко, опять-таки, не дает обоснования для того, чтобы это опровергнуть. В-четвертых, если у Гоголя сумасшествие уничтожает время, то у Саши Соколова понятие времени отрицается в принципе. В этом случае также неясно, какой из этих точек зрения придерживается Николаенко. В-пятых, у Соколова есть любопытное высказывание: «...я находился в одной из стадий исчезновения. Видите ли, человек не может исчезнуть моментально и полностью, прежде он превращается в нечто отличное от себя по форме и по сути — например в вальс, то есть исчезает частично, а уж потом исчезает полностью». Этим можно объяснить неопределенность в образах Шишина и предзнаменование его скорой смерти. Одним словом, отсылки к Соколову делают еще более неясными и без того размытые образы романа.

Однако главное сходство между произведениями Саши Соколова и Николаенко многие критики видят в стилистике. По моему мнению, язык Николаенко похож на соколовский, но у Соколова он уместнее. Его метафоры не настолько вычурны. Николаенко стремится создать очень яркие, однако слабо связанные между собой образы, в то время как у Соколова они образуют единый сложный узор.

История Шишина отличается от петербургских историй: хотя у Шишина не было друзей, одинок он не был: рядом с ним всегда была мать. Поэтому структура романа, и так довольно запутанная, осложняется еще одним мотивом — мотивом вечного детства. Шишин ужасно инфантилен и несамостоятелен, а мать изображается в основном как очень властная, строгая и вспыльчивая женщина. Все это не может не отсылать к повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом». Но главное сходство между двумя произведениями — в их идейном наполнении. И Санаев, и Николаенко говорят о том, что нельзя своей любовью заставить кого-то любить себя («Любовью не прилюбишь!» — пыталась убедить Шишина мать) и о том, что нельзя зацикливаться на прошлом, нужно уметь прощать и жить дальше, а не копить в себе обиды. Иначе человек превратится в демона, как случилось с бабушкой в «Похороните…». В случае же с «Убить Бобрыкина» так до конца и остается не ясным, кто главный демон: мать или сын. Но в любом случае рискну предположить, что роман Николаенко задумывался как своеобразное альтернативное продолжение романа, ответ на вопрос: «Как сложилась бы жизнь Саши Савельева, если бы он остался жить у бабушки?».

Если Гоголь и Достоевский (кажется, современные авторы совсем не интересуются современностью, если не выходят за пределы школьной программы) кратко обрисовывают характер и предысторию персонажей и показывают их помешательство в развитии, то Николаенко с первых страниц погружает читателей в неподвижное болото сумасшествия героя, сквозь толщу которого не пробивается свет истины. В романе нет реальности — всего коснулся тлен сумасшествия, потому и непонятно, насколько далеко Шишин ушел в свои фантазии. Более того, автор не говорит нам, на кого больше похож Шишин: на желчное демоническое ничтожество или на сломленного мечтательного страдальца? Стоит ему сопереживать или нет? Я с трудом, но все же смирилась бы с этой неясностью, будь в сюжете романа хоть немного движения, а то ведь каждая глава как две капли воды похожа на другую, только в одной было больше Гоголя, в другой — Сервантеса, в третьей — Санаева. И вся эта прелесть еще и заканчивается открытым финалом. Однако самое обидное для меня как для внимательного читателя — в том, что любой недостаток романа может обернуться его достоинством. «Сюжет не развивается, главы похожи друг на друга». — «Так ведь он сумасшедший с идеей-фикс!»; «Стилистика романа похожа на пэтчворк, в ней слишком много инверсий и бессмысленных метафор…» — «Ты что, не видишь, что он сумасшедший? От него не стоит ждать правильно изложенных мыслей!» И ведь действительно: этим сумасшествием все оправдывается.

Одним из эпиграфов автор настраивает читателей на то, что перед ними — роман-загадка и не стоит его до конца понимать. Очень удобная позиция, не правда ли? Если это и загадка, то загадка уровня: «Что-то круглое и красное». Согласитесь, такую загадку даже неинтересно разгадывать, потому что этим может оказаться что угодно, и задавший загадку при желании в любом случае может оказаться в выигрыше.

Нет, я — не раба психологизма. Я с удовольствием погружаюсь в художественный мир экспериментальных произведений, но важно, чтобы красочность такого мира была на пределе, чтобы у читателя, увлеченного полетом фантазии автора, не оставалось времени подумать о смысле. Отнести роман Николаенко к числу таких произведений точно нельзя. Он странен и скучен одновременно, — сочетание убийственное и непростительное.

Мария Кирова