НАБЛЮДАТЕЛЬ

скоропись ольги балла

А дни — как тополиный пух… Андрей Турков. Человек. Писатель. Читатель: сборник. — М.: Новый ключ, 2017. — 320 с.

Книга-портрет, названная строкой из стихотворения, которое ее герой написал совсем молодым.

        А дни — как тополиный пух,
                Неясный, теплый, летний снег.
                Подставь ладонь свою, и пусть
                Пушинки подплывают к ней.

        Но лишь одна и редко две
                Останутся в твоей руке…

Кому не думается в двадцать один о хрупкости и скоротечности жизни? Андрей Турков (1924–2016) знал об этом больше многих. Он писал так летом 1945-го, — прошедший войну вчерашний солдат лечился от ран в Камышинском госпитале. Ему предстояло стать автором множества исследований о классиках русской и советской литературы и еще более многочисленных статей в периодике, — они и теперь лишь отчасти собраны в книги. Работал до последних дней. Успел много. Последний написанный им текст, рецензия на книгу Инны Соловьевой о театре, вышел в «Знамени» уже после его смерти. Кстати, еще не все опубликовано.

В этот же сборник вошли некоторые тексты Туркова из тех, что до сих пор оставались рассеянными по разным изданиям, — не из центральных, но почувствовать личность автора и услышать его интонацию — дают: два выступления, семь интервью. А кроме того — статьи и воспоминания о Туркове тех, кто знал его, работал с ним, читал его книги, и большое предисловие его сына Владимира, составителя книги.

И наконец, хроника его жизни и библиография — на треть книги, больше сотни страниц — список всего, что он сделал, способный быть прочитанным как путеводитель по его персональной карте русской словесности. Здесь перечислены книги, им написанные, составленные, подготовленные к публикации, прокомментированные, предисловия, послесловия, примечания; статьи, рецензии, заметки, интервью в периодике, в разных сборниках, энциклопедиях, учебниках… Ничто не пропало, все помнится.

Какая счастливая жизнь.

«Активист партии здравого смысла…» Воспоминания об Александре Агееве [сборник] / Отв. ред. О.В. Епишева; сост. и примеч. С.А. Агеева и А.Ю. Романова. — Иваново: Издатель Ольга Епишева, 2016. — 300 с.

«Обычный русский классик», как назвал Александра Агеева (1956–2008) один из вспоминающих о нем в этой книге, заведовал отделом публицистики в «Знамени» на протяжении десяти лет, создал здесь библиографический отдел «Наблюдатель», многое определил в его структуре, интонациях, ценностных позициях. Критик Андрей Немзер, к раздаче комплиментов не склонный, называл Александра Леонидовича «самым ярким критиком своего поколения». Теперь почти те же десять лет, что Агеев работал в нашем журнале, миновали со времени его смерти, но помнят его так остро, будто он ушел совсем недавно, — его отсутствие еще чувствуется как живая утрата. (Такое впечатление усиливается тем, что в книгу помещены реакции на смерть Агеева из 2008 года.) Разговор с ним в сборнике, вышедшем к шестидесятилетию Агеева в его родном Иванове исчезающе-маленьким тиражом, продолжают друзья, собеседники, коллеги, читатели. Вспоминают смешное, трудное, трогательное, рассказывают байки — которые, оказывается, имеют хождение и сегодня. В разговоре участвует и он сам — текстами, основную часть которых при его жизни мало кто или вовсе никто не видел: дневниками, набросками автобиографического романа, «записями кучей [разных лет и по разным поводам]», обнаруженными в его компьютере. И даже ранними стихами — их публикует здесь в своих воспоминаниях Елена Иваницкая.

Об Агееве-критике и мыслителе здесь — даже не в первую очередь: скорее всего, для его основательного осмысления нужен разговор более отстраненный, менее личностный и пристрастный. Он еще предстоит — хотя тут уже начинается: все-таки говорить о герое книги, не затрагивая состояния литературы, которую он чувствовал делом своей жизни, никак невозможно.

Пока же, главным образом, — об Агееве-человеке: книга любви, памяти, печали и благодарности.

Наум Коржавин. Все мы несчастные сукины дети. Байки и истории про Эмку Манделя, собранные Лешей Перским / Сост. Л. Перский. — М.: Перский, 2017. — 328 с., ил.

К счастью, главный герой этой книги — он же в значительной мере и ее автор — жив, ему девяносто третий год. Здесь многое говорится им самим, от первого лица, прозой и стихами — в том числе ранними, написанными в тринадцать лет (и уже — умелыми и точными). Издатель Леша Перский собрал портрет своего героя и его эпохи из собственных текстов и высказываний Наума Коржавина, из анекдотов и баек (жанр, герою книги очень органичный), из свидетельств разных знающих Коржавина людей, из посвященных ему стихов («У поэта соперников нету…» Окуджавы — это о Коржавине), из фотографий и документов. Здесь же «Труды и дни» поэта — хроника его жизни, библиография (включая пластинку с аудиозаписями 1989–1990 годов) и фильмография.

Книга одновременно и смешная — как один из обликов поэта Коржавина, «городской сумасшедший» Эмка Мандель — и трагичная, как доставшееся ему время. Притом — видно буквально на каждой странице: и личность героя-автора, и устройство эпохи таковы, что смешное и трагичное, страшное и счастливое, уязвимость — чуть ли не до беспомощности — и бесстрашие как-то уж слишком неотъемлемы друг от друга.

«Эмка был не от мира сего. Он носил куцую шинельку пелеринкой (без хлястика) и выкопанную откуда-то буденовку, едва ли не времен Гражданской войны. Говорят, одно время он ходил совсем босиком, пока институтский профком не выдал ему ордер на валенки. Эти валенки носили Эмку по Москве и в стужу, и в ростепель, и по сухому асфальту, и по лужам. По мере того, как подошвы стирались, Эмка сдвигал их вперед, шествовал на голенищах. Голенища все сдвигались и сдвигались, становились короче и короче, в конце концов едва стали закрывать щиколотки, а носки валенок величаво росли вверх, загибаясь к самым коленям, каждый, что корабельный форштевень.»

Так писал Владимир Тендряков об авторе одних из самых важных текстов русского XX века.

Имя разлуки. Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой / Предисловия
 Е. Бершина, М. Кудимовой. — М.: Новое литературное обозрение, 2017. — 680 с., ил.

Конечно, у матери и дочери, волею судеб оказавшихся в разных странах — мать в России, дочь, гражданка мира, в Израиле, — и в мыслях не было, что они пишут книгу. Все годы разлуки, начавшейся в 1990-м, им было важно слышать друг друга — и они писали обо всем, что волновало. Иные письма писались много дней подряд — как дневник. «Мама писала свитки в 8 метров длиной, — вспоминала потом дочь, — с обеих сторон — в те годы в факс-машину заправлялись рулоны и мама. узнав, скажем, что кто-то поедет в Израиль через месяц, писала весь месяц.» Собеседницы были — под стать друг другу: мать, Инна Лиснянская, — один из поэтов своего времени, дочь, Елена Макарова, — прозаик, скульптор, педагог-арттерапевт, куратор международных выставок, исследователь Холокоста.

Их перекличка обернулась хроникой эпохи, осмысление которой едва начато: 1990-х — начала 2000-х, всех ее уровней — от быта до литературной жизни и политических событий. Но реакции на текущие события здесь — лишь один из пластов. Главное в этих письмах — о том, что глубже всякого времени: о слове в искусстве, о судьбе человека, о жизни и смерти.

«Пришла мысль, — пишет Елена, прочитав посланный ей матерью «Триптих виноградника», — которая вообще-то приходит в голову, но, скорее, в виде не сформулированном, поскольку сформулированное в слове имеет финальный смысл, а финально о жизни думать, это значит переходить в разряд смерти, что пугает. А вот это «простите» за краткое стихотворенье, — оно не короче, чем жизнь на земле, — краткость самого стихотворения, ты видишь четыре строчки и понимаешь вдруг сжатость времени земного, и неопределенность «иного», т.к. предлагаются варианты: виноградная тень, зыбь на море, пятно на стекле, — известно, что придешь, но в каком из обличий? И как-то краткость стиха и краткость жизни действуют в результате примиряюще.»

Павел Финн. Но кто мы и откуда: [ненаписанный роман]. — М.: Издательство АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2017. — 604 с.

Свой роман Павел Финн, автор сценариев к десяткам фильмов («Объяснение в любви», «Всадник без головы», «Новогодние приключения Маши и Вити», «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского», «Закат», «Миф о Леониде»…), все-таки написал. Вопреки тому, что — из осторожности, из скромности? — сам же утверждает в подзаголовке. Для такого утверждения у Финна есть резоны: «Я никогда, — говорит он в самом начале, — не признавал себя писателем. Сценарист — и все, мне этого достаточно. В юности меня, естественно, раздирали в разные стороны влияния — Бабель, Олеша, Хемингуэй, Пастернак, Дос-Пассос… Когда я успокоился и выработалась кой-какая дисциплина сочетания слов, мне стало неинтересно писать выдуманную неправду. Для этого мне хватало и кино».

Но не будем же мы настаивать на том, что роман — это исключительно «выдуманная неправда» с несуществующими персонажами? Ведь и настоящее — тогда только и настоящее, когда как следует выдумано: вымечтано, воображено. Вот и вышел роман, со всем, что роману положено: с развитием героя («Роман про мальчика, ставшего стариком». Роман воспитания? — почему бы и нет!), с сюжетом и микросюжетами, с дружбами, любовями, разговорами, сомнениями, страхами, иллюзиями, рефлексией, с большими объемами жизни, времени и пространств. И с набросками из романа в строгом и узком смысле, который Финн время от времени все же писал и теперь, вместе со своими записями разных лет, то и дело включает в текст — как один из голосов.

Герои — люди, с которыми автор вместе работал в культуре второй половины XX века, без которых она немыслима: Андрей Тарковский, Отар Иоселиани, Сергей Параджанов, Лариса Шепитько, Геннадий Шпаликов… Конечно, мы многое о них узнаем. Но главное — их жизнь станет для нас эмоциональным, чувственным, образным событием. И это ли — не роман?