НАБЛЮДАТЕЛЬ

неизвестная книга

«Искушение открыть и воскресить»: антология «Modern Russian Poetry» (1966)

V. Markov and M. Sparks, eds. Modern Russian Poetry: An Anthology with Verse Translations. London: McGibbon & Kee, 1966; Indianapolis, New York: The Bobbs-Merrill Company, 1967.

Двуязычная антология «Modern Russian Poetry» Владимира Маркова и Меррилла Спаркса вышла пятьдесят с лишним лет назад, в 1966 году. Ее трудно назвать «забытой» (или «незабытой») в России, поскольку, как можно судить, в России об этой книге знали немногие, а тех, кто ее читал, было и того меньше. Западные слависты об этой книге все же вспоминают (изредка: ее, например, нет в авторитетном «Reference Guide to Russian Literature» Н. Корнуэлла): в 2011 году антологию упомянула К. Таймер-Непомнящая, аттестовав написанное Марковым предисловие как «бесценное». Кажется, все.

В 1920 году кн. Д. Святополк-Мирский сетовал — что характерно, по-английски — на «постыдное изучение истории литературы в России» и в качестве первого тому примера приводил отсутствие «сносной антологии». Что же случилось за последующие -дцать лет в России? Помощные звери Ежов и Шамурин (1925), потом Тимофеев, какие-то сборнички с «плеядами» и «золотыми страницами», и — 1995 год, евтушенковские «Строфы века», 875 авторов, эдакий «кирпич на все времена» (у Ежова и Шамурина было «всего» 128 поэтов), но что с этим кирпичом делать («и кто просил?») — так и не ясно. Легендарная и инопланетная антология Кузьминского является фактом чего угодно, но не опытом читателя, живущего в России (к сожалению).

На этом фоне иноязычные переводы русской поэзии в России — предсказуемо — интересуют лишь малочисленный профсоюз компаративистов. Показательно, что набоковский перевод «Евгения Онегина» в России до сих пор не напечатан — и это при том, что комментарий к переводу издан по-русски дважды. Потому не приходится удивляться, что ни «The Penguin Book of Russian Verse» (от издания, подготовленного в 1960-х кн. Д. Оболенским, до новейшего, под редакцией Р. Чэндлера), ни «Contemporary Russian Poetry» Дж. Смита как историко-литературные факты в России попросту не существуют.

Между тем в 1968 году антология Маркова-Спаркса получила награду международного ПЕН-клуба за лучший перевод. За пятьдесят с лишним лет существования премии это единственный случай, когда были отмечены переводы русской поэзии. (Остальные «русские» награды — за прозу, от переводов Паустовского (Дж. Барнс) до недавнего перевода Дж. Тернбалл и Н. Формозовым «Автобиографии трупа» Кржижановского; дважды премию получали переводы Р. Пивера и Л. Волохонской.)

Хотя именно Мерриллу Спарксу антология обязана своей англоязычностью, не он, а Владимир Марков является ее подлинным создателем (и посвятил книгу своей жене Лидии — как автор). Имя Маркова в России знакомо, но, правду сказать, знакомство хоть и состоялось (поздно, в 1990-е), но «дружбы не вышло». Теперь уже и не выйдет: Марков умер, а редакторско-составительская неряшливость (выражаясь эвфемистически) сборника 2012 года такова, что впору утешаться, что Марков этой книги не увидел.

Эмигрант второй волны, филолог, поэт, литературный критик. Так «пишут в словарях», и это сразу скучно, потому что неверно, хоть и «правильно». Когда же пробуют писать иначе, то сразу получается — «эксцентрик». Что тоже скучно и неверно.

Потому что и поныне русская филология не знает, что делать с ученым, который поэт, и критиком, который и профессиональный исследователь, а не «блестящий эссеист» только. (Тут у Маркова хорошая компания — в диапазоне от Вяч. Иванова до Льва Лосева.)

Какое-то одно «я» должно быть главным, а все другие — извинительным дилетантством. А если еще добавить музыку, которая была для Маркова едва ли не важнее словесности, то картина и вовсе теряет жанровую определенность. Хлебников, Кузмин, Моцарт, Бальмонт, итальянская опера — что это? кто?

Георгий Иванов, 1957 год: «…капризы Вашего вкуса до сих пор для меня загадка».

Глеб Струве, 1971 год: «В Вас есть какая-то нарочитая парадоксальность».

Сам Марков написал в 1986 году: «…вкус — не только в правильности выбора, но и в широте этого выбора. Надо уметь ценить и Баратынского, и Бенедиктова, и “блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой”». А за тридцать с лишним лет до этого заметит: «Наше время не помогает воспитанию в человеке терпимости и гармонического восприятия многообразной современной поэзии Во всяком случае, мир, в котором поклонники Есенина запоем читают Мандельштама, а почитатели Ахматовой восхищаются Заболоцким, до сих пор представляется почти “хлебниковской” утопией». Это из предисловия к антологии «Приглушенные голоса (Поэзия за железным занавесом)», которую Марков выпустил в 1952 году в нью-йоркском Издательстве им. Чехова.

Марков оказался едва ли не единственным, кто создал три антологии русской поэзии, разные и по составу, по жанру. «Приглушенные голоса» — 16 поэтов, от Ахматовой до Заболоцкого, в заключение — переводы Маршака и Пастернака из Шекспира и Лозинского — из Данте. Цель: «дать лучшие образцы творчества поэтов, живших в советское время» и дать стихи, «где слышен “шум времени”». Но, например, без Константина Симонова: он «не заслуживает общества» других поэтов антологии (между прочим — и Тихонова, и Сельвинского).

Вторая антология — 1966 года, о которой речь впереди.

Третья — вышедшая в 1997-м, но составленная раньше: «100 русских поэтов. Centifolia russica. Упражнение в отборе». Высокая шутка мастера: «Абсурдно уже само расположение по алфавиту, — хотя и чревато неожиданностями». Мотивировка: «Как-то приятно заниматься ненужными вещами, когда почти все кругом заняты серьезным и “научным”». В итоге — сто стихотворений, в диапазоне от Агнивцева до Языкова, с приложениями. Последнее («7А») — считалка: «Эники беники си колеса / эники беники ба», с проставленными ударениями. В «Центифолии» есть еще и примечания, которые смело выдерживают сравнение с примечаниями Святополк-Мирского к «Русской лирике. Маленькой антологии от Ломоносова до Пастернака», на которую Марков, как нетрудно предположить, ориентировался.

Что такое двуязычная антология 1966 года? Огромный (восемьсот с лишним страниц) том, 85 поэтов. Пять разделов: «Время символизма» (от Бальмонта до Андрея Белого — и Бунин); «Постсимволисты» (от Кузмина до «Поэмы конца» Гнедова); «Поэзия и изгнание» (от Ходасевича до Моршена; два стихотворения Набокова даны в переводах автора); «Поэзия и революция» (от Волошина до Хармса и Шкапской); «Советская поэзия» (от Инбер до Казаковой).

Сам Марков описывает себя как находившегося между «Сциллой так называемой объективности и Харибдой интуиции» и предусмотрительно замечает: «Самыми жесткими критиками этой книги будут русские. Им я могу сказать: я тоже не включил в эту книгу некоторые стихи из тех, что люблю, но это — не антология для русских, которые знают и восхищаются своей поэзией. Эта книга может раздражать кого-нибудь из них как тем, что в нее включено, так и тем, что выпущено». Марков приводит неполный список тех имен, о невключении которых в антологию он сожалеет: Коневской, Балтрушайтис, Комаровский, Саша Черный, Третьяков, Петников, Сергей Бобров, Бурлюк, Клычков, Луговской, Гуро, Демьян Бедный, Ушаков, Кнут, Корнилов, Анстей, Лидия Алексеева. И тут же оговаривается: «…но в книге есть и забытые фигуры, например — Хабиас; всегда есть искушение открыть и воскресить».

Этих открытий и воскрешений в антологии с избытком (некоторые — к удивлению самого Маркова, как он сам признается: например — поздний Бенедикт Лившиц). Вполне предсказуемо они касаются, например, эмигрантской поэзии. Не только много Георгия Иванова, но и — помимо «само-собой-разумеющегося» Поплавского — Червинская, Присманова, Корвин-Пиотровский (представленный, впрочем, неожиданно: беспомощными «Розами на снегу»), Смоленский и Елагин. Весьма приметно отсутствует Георгий Адамович, но — в порядке компенсации? — есть два стихотворения Игоря Чиннова («А может быть, все же — спасибо за это» и «О Воркуте, о Венгрии (— о чем?)»), оба в своей обдуманной жеманности почти пародийно напоминающих «блудного отца» «парижской ноты». Любопытно, что такого эффекта не производят стихи Смоленского, явно ориентирующиеся на поэтику позднего Георгия Иванова. В предисловии к антологии Марков заметил: «Миллионы знают о Евтушенко, чьи поэтические достижения никогда не были особо впечатляющими, а, с другой стороны, большой поэт Георгий Иванов известен какой-нибудь горстке, потому что его трудно использовать журналистам, пишущим о литературе». (К слову сказать, едва ли не лучшая работа о Георгии Иванове — статья Маркова «Nihilist as Light-Bearer» — не переведена на русский язык до сих пор.)

Но есть не только эмигрантские раритеты (вроде «Охоты» Ладинского, кстати — неинтересной), но и впечатляющая подборка советской (и подсоветской) поэзии. Здесь нашлось, наконец-то, место и для К. Симонова («Убей его»). Советская официальная поэзия (в диапазоне от Алигер до Щипачева) описана Марковым лаконично: «духовная посредственность, которая даже не подозревает, что существуют такие вещи, как поэтическая магия». И Марков — внешне бесстрастно — помещает в антологии «Слово к товарищу Сталину» Исаковского и «Песню о родине» Лебедева-Кумача.

Современная русская советская поэзия представлена в антологии 1966 года «поэтической молодежью». Маркова не впечатляет «неумеренно публикуемый» Евтушенко. С большим интересом он отнесся к Вознесенскому («быть может, наиболее близкий к современной западной поэтической традиции»), Винокурову («самый привлекательный в своей простой честности») и Ахмадулиной («нечто вроде “социалистического сюрреализма”). Однако Марков предлагает «ждать и смотреть»: молодые поэты могут создать что-либо подлинное «лишь тогда, когда установят контакт не только с современной западной поэзией, но и со своим собственным непосредственным прошлым — с поэзией Кузмина, Гиппиус, Вяч. Иванова».

Марков признает, что «полная правда о сегодняшнем дне русской поэзии нам неизвестна». В самом конце антологии он поместил раздел «Анонимные стихи», указав в примечании, что «имена трех поэтов нам известны, но, по разным причинам, мы решили не обнародовать их». Вот эти стихотворения: «Евреи хлеба не сеют», «Ключ» («У меня была комната с отдельным ходом»), «Сегодня я ничему не верю», «Крематорий» («Там кумачом завесив небо комнат»), «Пьеса с двумя паузами для сакс-баритона». Слуцкий, между прочим, представлен в антологии и под своим именем — «Физиками и лириками».

Последнее стихотворение в книге принадлежит, однако, не «анонимам», а Косте Баранникову, «Kostya Barannikov, born 1924». Комментарий Маркова: «Четырехлетний ребенок сочинил эти строки в 1928 году. Ныне в России каждый знает это маленькое стихотворение как песню». Это — «Пусть всегда будет небо». В переводе М. Спаркса: «Let there always be sky».

И дальше следовало бы испортить пересказом едва ли не лучшую часть предисловия Маркова, в которой он объясняет принципы отбора текстов для переводов и принципы самих переводов, комментирует набоковский перевод «Онегина», рассказывает историю о столкновении с М. Спарксом из-за Блока и о совместной со Спарксом работе над антологией. И закончить дешевым эффектом: предложить угадать читателю какую-нибудь хрестоматийную строчку в английском переводе.

Не будет ни этого, ни переложения рецензии Виктора Терраса, в которой он — не без яда — продемонстрировал переводческие огрехи Спаркса, и чувствуется, что самого Терраса они огорчили. (Говоря же о марковском предисловии, Террас заметил: «…хорошо, но я ждал от Маркова большего, помня его блистательное предисловие к “Приглушенным голосам”»).

Антология Маркова и Спаркса заслуживает большего, чем остроумная критика (теперь уже ретроспективная). Сам Марков все возможные упреки предвидел и рекомендовал рецензентам, по крайней мере, не подсчитывать количество строк, отведенных для того или иного поэта.

Антология заслуживает того, чтобы ее читали — не для шарад и фантов. Кто-то будет читать ее четные страницы (там, где русские оригиналы), кто-то — нечетные (переводы). Кто-то (кто и есть настоящий читатель этой книги) прочтет ее целиком. А еще какой-то «кто-то» увидит в этой книге не только собрание русских стихов XX века, но и портрет Владимира Маркова. Хотя бы — портрет. Говорить о Маркове в России еще не научились. Хорошо бы, научились его читать.

Михаил Ефимов